Душевно. Читаем дальше

Чудесное письмо бабушки своей новорожденной внучке

— Дорогая моя, я могла бы написать это письмо еще для твоей мамы четверть века назад… Но мне тогда было 25, и я думала только о бытовых вопросах: чем накормить родных, как успеть отвести дочурку в ясли и не пропустить лекции. Твой дед работал в ночную смену и не мог мне помочь, когда твоя мама плакала ночи напролет из-за частых болезней. Сейчас мне 50, и я накопила немного опыта, которым хочу поделиться с тобой. Я не утверждаю, что знаю о жизни все, но, в конце концов, я твоя бабушка и хочу, чтобы ты была счастлива. Мои советы тебе не помешают!

1. Не бойся падать
Катайся на велосипеде, качелях, коньках, роликах и не бойся падать. Будет больно, но ты научишься благодаря этому быть быстрой и подниматься тогда, когда хочется плакать.

2. Не бойся выражать свою точку зрения
Ты не обязана молчать, если тебе что-то не нравится либо когда ты не согласна. Не скрывай свое мнение ни ради дружбы, ни ради любви. Если тебя не слышат или требуют быть лояльной, то к черту такую дружбу и любовь.

3. Не стыдись извиняться
Только очень сильные девочки умеют извиняться и осознавать свои ошибки, а я очень хочу, чтобы ты выросла именно такой. Сложно сказать «Прости, я была не права. Как можно исправить ситуацию?» Но этому нужно учиться, и тогда никто не сможет тебя победить.

4. Не бойся получить плохую оценку
Двойка — это не так уж и плохо. Это укажет тебе на слабые места. Ты узнаешь, над чем тебе нужно будет поработать. Низкая оценка не означает, что ты глупая. Это всего лишь мотивация к действию.

5. Не бойся не быть популярной
Пока все популярные тусовщики будут ходить на вечеринки, просиживать время в забегаловках и торчать сутками в интернете, выкладывая свои фотографии, ты научишься отлично стрелять, ездить верхом на лошади, петь и так далее. В 18 лет популярные все еще будут просиживать штаны перед компьютером, а ты к тому времени уже будешь покорять мир и, возможно, отправишься в путешествие по свету.

6. Не бойся быть странной
Твоя же бабушка не боится!

7. Не бойся влюбиться
Влюбленность все равно к тебе придет. Радуйся тому, что ты наконец повзрослела.

8. Не бойся первого поцелуя
Поверь бабушке, что это восхитительно! Не бойся, все женщины отлично целуются, так как это у нас в крови.

9. Не бойся выйти замуж или, наоборот, не выйти
Когда ты вырастешь, никому не будет дела до того, есть ли у тебя на пальце обручальное кольцо или нет. Но, если ты решила, что замужество и семейная жизнь — для тебя, постарайся встретить «своего» человека, и тогда все получится. Даже повсюду разбросанные носки не будут раздражать. Зато будет кому сделать массаж по вечерам или с кем выгулять собаку.

10. Не бойся рожать
Врать не буду, это больно. Но это самое прекрасное, что может быть в жизни у любой женщины.

11. Не бойся развода
В жизни всякое случается. Главное — не отчаивайся и не закрывайся в себе. Развод — это не конец жизни. Это начало чего-то нового и, скорее всего, более интересного.

12. Не бойся одиночества
Иногда побыть в одиночестве — это полезно. Им даже можно наслаждаться. Но долго этого не будет — я нашу семейку знаю.

13. Не бойся плакать
Слезы — это выбор сильного. Я сильная и делаю то, что хочу. Хочу плачу, хочу смеюсь, хочу носки разбрасываю по всей квартире.

14. Не бойся пробовать новое
Не думай о возрасте и о том, что скажут люди. Бери от жизни самое лучшее, и неважно, насколько безумно твое желание.

15. Не бойся стареть
С возрастом ты начнешь больше ценить жизнь и любить близких. А потом, может, и ты напишешь письмо своим внукам.

16. Не бойся терять близких
Я долго сомневалась, стоит ли это тебе писать. Но потери неизбежны. Близкие уходят — но любовь не исчезает…

Я тебя люблю, твоя бабушка.

Они дают мне надежду...

21 год назад беременная женщина Карла пошла к доктору, который сказал ей, что у нее родится умственно отсталый ребенок, вероятно с Синдромом Дауна. Этот доктор убедительно просил ее сделать аборт, но она отказалась. В августе мне будет 21, и я идеально нормальный. Моя мама всегда дает мне надежду.

Мой дедушка был в больнице, и ему оставалось жить 12−14 часов. Все приходили для того, чтобы попрощаться с ним, зная, что она все равно не может ответить. Я зашла в палату, когда пришла моя очередь. Я его единственная внучка. Когда он услышал меня, он открыл глаза, улыбнулся и сказал мое имя. Он прожил еще два месяца. Вот что дает мне надежду.

4 месяца назад у меня диагностировали облысение. Через месяц я потеряла все волосы. Мне было страшно идти в школу, потому что я думала, что все будут пялиться на меня. На следующее утро я услышала стук в дверь, и десять моих друзей стояли на крыльце с полностью побритыми головами. Двое из них были девочками. Они мои лучшие друзья навсегда. Вот что дает мне надежду.

Два дня назад мой старший брат погиб в автомобильной катастрофе. Он шел домой ночью и увидел молодую девушку, шедшую по дороге, и пьяного водителя, который ехал прямо на нее. Он подбежал и попытался столкнуть ее с дороги. Она чувствует себя хорошо. Мой брат герой, его будут помнить всегда. Дениэл, ты даешь мне надежду.

Сегодня утром я узнала, кто косил мой газон каждую неделю после того, как умер мой муж. Это была моя 12-летняя соседка Офелия. Ее семья сейчас также страдает из-за финансовых проблем. Она делала это каждую неделю, по собственному желанию, без каких-либо просьб. Ее доброта дает мне надежду.

Я была в депрессии и хотела покончить с жизнью. Я даже сделала список, в котором написала причины жить и умереть. Похоже, сторона с «причинами для смерти» была намного длиннее. Я всегда носила этот листок в кармане. Однажды я оставила его на парте. В следующий раз, когда я развернула его, там было написано «Ты слишком красивая, чтобы умирать». Они дают мне надежду.

Сегодня в переполненный автобус зашла пожилая женщина с очень большими и тяжелыми сумками. Не было ни одного свободного места, но маленькая 4-летняя девочка встала и уступила ей место. Доброта, неподвластная возрасту, дает мне надежду.

Парень, которого я знала в школе, всегда приносил две дюжины роз на День Святого Валентина. Он давал по одной розе каждой девушки, у которой, как он наверняка знал, не было своего Валентина. Он знал, что каждая девушка должна почувствовать себя особенной. Я была одной из этих девушек. Мы женаты уже 3 года. Он дает мне надежду.

Я поехал в Африку для того, чтобы построить школу Опры и увидел мальчика, сидящего в одиночку. Я подошел и дал ему половину своего бутерброда, и он убежал. Тайно следуя за ним, я стал за угол и увидел, как он разламывал его на маленькие кусочки и делился им со своим классом, состоящим из 20 детей.

Моя подруга потеряла отца в этом месяце. На школьном шоу талантов она пела песню в его честь. Когда она начала плакать и не могла больше петь, больше, чем половина зала поднялась и пела песню вместе с ней, помогая ей закончить.

Я ехал в автобусе, когда бездомный сел на сиденье возле меня. Он увидел, что я смотрю на букет цветов, которые он держит, и сказал, что это для его жены, потому что у нее сегодня день рождение. Когда он сошел с автобуса, он пошел на кладбище и положил цветы на могилу своей жены. Любовь, которая никогда не умирает, дает мне надежду

Когда я с ним разговаривала по телефону. он сказал что-то милое, от чего я улыбнулась и замолчала. Потом он сказал.- А я слышал как ты улыбалась. меня это так удивило. И чувство такое. Даже не описать. Он дает мне надежду. Даже не расстоянии, Мы любим Друг друга

!Моя мама, увидев женщину, просящую милостыню у магазина, подошла к ней со словами «Бог вас любит». Так они познакомились, оказалось у этой женщины очень тяжелая жизнь, нет никаких документов и ночевать ей приходится у чужих людей, которые отбирают у нее все деньги, которые удается собрать за день и пропивают их. Моя мама почти целый год помогала ей восстановить документы, чтобы получить место в центре для инвалидов и пенсию, и на это время приютила эту женщину у нас. Бесконечная доброта и бескорыстность моей мамы дают мне надежду.

Мы познакомились в интернете и вместе уже два года, но живем в разных городах. Встречаемся раз в месяц, ездили в маленькие путешествия. Постоянно общаемся в джаббере, по телефону, смсками. Однажды вечером разговорились, и я призналась ему, что каждый вечер говорю громко в темноту: «Спокойной ночи, любимый». А он ответил, что всегда так же желает мне спокойной ночи, воображая, что я сплю рядом. Это совпадение меня так удивило, что я расплакалась от счастья и любви. Это даёт мне надежду на то, что наша любовь будет вечной и счастливой.

Много лет назад я любила одного человека, эта была первая любовь. Мне было 16 лет. Мы очень любили друг друга. Когда я узнала что беременная, он от меня ушел, сказал не готов. Я родила дочку Евгешку. Когда ей было 3 годика я познакомилась с замечательным человеком Евгением. Когда Евгений пришел к нам домой, моя дочка его встретила и сказала: папа, где ты был, я тебя уже 100 лет жду! Он её обнял и сказал: прости доченька, задержался. Они друг друга безумно любят и мы уже вместе 4 года. Такая любовь даёт мне надежду.

Произошло то, что заставило посмотреть на мир по-новому.31 декабря, я стояла на улице и ждала своего друга. Голова была забита мыслями о подарках, о том где и как провести Новый год. Меня кто-то дернул за рукав моей белой шубки, я обернулась и увидела маленького мальчика.-«Я узнал тебя. Ты-снегурочка!».Я присела перед ним и он сказал:"В этом году у меня родилась сестричка-Маша, передай пожалуйста Дедушке Морозу «спасибо», за то что он исполнил мое желание, но у меня есть еще несколько, я очень хочу чтобы мой папа выздоровел, приехал из больницы и встречал Новый год с нами, чтобы мама перестала плакать, а Маше Дедушка подарил куклу, как у Евы Марковой. Ты всё обязательно передай. Спасиботебе, Снегурочка."…мальчик ушел, а я так и осталась сидеть… Чистые и светлые мечты, дают мне надежду.

Только сегодня я узнал об истинной причине смерти моих родителей. Они умерли когда мне было 9. Когда у нашей машины отказали тормоза, и мы вот-вот врезались в другую машину, они попытались спасти меня. Их тела были обнаружены, охватывающие меня с двух сторон, пока я лежал без сознания. Их неизмеримая любовь дает мне надежду.

3 дня назад мой лучший друг умер. 2 дня назад я узнал, что он стал донаром органов. 1 день назад я услишал, что 9-ти летний мальчик стал обладателем его сердца. Сегодня я встретился с тем 9-ти летним мальчиком. Он сказал мне, поскольку у него сердце моего лучшего друга, теперь он может быть моим лучшим другом. Мой лучший друг дает мне надежду.

Сегодня в Макдоналдсе видела бездомного с большой кружкой денег. Думала, он пришёл купить себе еды. Но он высыпал всё в копилку для пожертвований на благотворительность. Человек, у которого ничего нет, умудряется что-то отдавать другим. И это даёт мне надежду.

Работаю в магазине женской одежды. Сегодня заходила пара, муж и жена. Он подробно описывал ей каждую вещь, потом заводил в примерочную, сам одевал, рассказывая, какая она красивая в каждой из одёжек. Женщина была слепа. Настоящая любовь побеждает любые обстоятельства.

Я был в зоомагазине, выбирал щенков. Во время кормежки все щенки как можно скорее бросились к еде, каждый хотел урвать себе как можно больше. Но был один еще очень маленький щенок, он забился в углу, зная, что ему все равно не удастся протолкнуться. Самый здоровый пес пошел к кормушке, набрал пищи, подбежал в угол к самому маленькому и положил еду рядом с ним. Животные дают мне надежду.

Сегодня в нашей школе было «Кем я хочу стать, кода вырасту». Маленькая девочка, немногим старше шести лет, оделась как врач. Она сказала, что станет врачом и найдет лекарство от рака. Почему? Чтобы больше ни одна мама не умерла от рака.
Дети-они дают нам надежду.

Жизнь коротка. И надо уметь. Надо уметь уходить с плохого фильма. Бросать плохую книгу. Уходить от плохого человека. Их много. Дела не идущие бросать. Даже от посредственности уходить. Их много. Время дороже. Лучше поспать. Лучше поесть. Лучше посмотреть на огонь, на ребенка, на женщину, на воду.

Музыка стала врагом человека. Музыка навязывается, лезет в уши. Через стены. Через потолок. Через пол. Вдыхаешь музыку и удары синтезаторов. Низкие бьют в грудь, высокие зудят под пломбами. Спектакль менее наглый, но с него тоже не уйдешь. Шикают. Одергивают. Ставят подножку. Нравится. Компьютер прилипчив, светится, как привидение, зазывает, как восточный базар. Копаешься, ищешь, ищешь. Ну находишь что-то, пытаешься это приспособить, выбрасываешь, снова копаешься, нашел что-то, повертел в голове, выбросил. Мысли общие. Слова общие.

Нет! Жизнь коротка.

И только книга деликатна. Снял с полки. Полистал. Поставил. В ней нет наглости. Она не проникает в тебя. Стоит на полке, молчит, ждет, когда возьмут в теплые руки. И она раскроется. Если бы с людьми так. Нас много. Всех не полистаешь. Даже одного. Даже своего. Даже себя.

Жизнь коротка. Что-то откроется само. Для чего-то установишь правило. На остальное нет времени. Закон один: уходить. Бросать. Бежать. Захлопывать или не открывать! Чтобы не отдать этому миг, назначенный для другого.

Михаил Жванецкий

Чужое письмо

Диагноз был неутешительным и семья Бобровых готовилась к самому худшему. Роман Иванович был слаб (будь проклят рак и иже с ним!), аппетита почти не было, он боялся света и собственного голоса. Головные боли тысячами ос жалили его: виски горели дымящимся огнивом, жгло, и сердце и душу.
— Миленькая моя Любаша, ты уж прости меня дурака-заболел я-глядя выцветшими от слез глазами говорил Роман Иванович жене.
— Да что, ты родной мой! Не печалься ты, Бога ради — и она заботливо вытирала с его лба капельки пота.
А за окном, как назло, разгулялся июль. Как долго они ждали этого сумасбродного июля! Этого удивительного, палящего, знойного с ароматом лиловых роз и дыма деревенского костра. Двадцатое! Их встреча и свадьба. Их долгое и упрямое чувство в цветении быстронесущихся июльских дней. Они писали друг другу письма. Долгие, романтичные, смешивая стихи и песни, басни и выдумки. Их накопилась уйма. Но читать было заново лень. И Роман с Любой заботливо складывали их в чемодан. Потом как-нибудь. Под старость!
Он умер в четыре утра. Люба сидела в кресле, зажав в руке бабушкин Псалтырь. Неслышно она подошла к его кровати. Он лежал с печальной улыбкой на губах. В его правой руке она увидела скомканную страницу из блокнота. Корявым почерком Роман пытался написать что-то, видимо… Но она смогла прочесть только одно: «Прости…Любушка…». Потом были еще какие-то строки, но от слез она еле смогла набрать номер скорой и сына.
Похоронили Романа Ивановича на старом кладбище за городом под раскидистой елью. Он так хотел. Июль не щадил. Пекло неимоверно. А в ноздри ударял запах лиловых роз. Вся его новая жизнь в них.

Ты ушел так неслышно, негромко,
Я придумаю, как мне прожить…
Я все та же твоя девчонка
С волосами из света и ржи,
Ты все тот же полночный герой,
Растревоживший тело и душу,
Только где-то уже не со мной,
Я люблю, я боюсь, я трушу…

Будильник отсчитал ровно девять. Часов, дней… В их спальне не гасился свет. Люба сидела в кресле. Ее волосы, гладко зачесанные назад, поседели. Кожа лица сморщилась. Но глаза горели каким-то страшным огнем. Бред? Боль? Жестокая боль утраты. Но она держалась. Ради сына и их памяти. Кто ей теперь все Они? Люди, желающие здоровья и долгих лет жизни? Она с ним ушла.
Из стенки вываливала она с остервенением все, что было: платья, его рубашки, дневники, блокноты, свертки и кульки с письмами. ИХ ПРОШЛОЕ. Ох, а вот и еще что-то: серая тетрадь с малиновой птичкой. Забавно. Птичка счастья.
Развернув тетрадь, Люба долго не верила своих глазам. Осев на пол, она начала читать. Ее прошлое, уже безвозвратно потерянное, всплыло как-будто заново. И какая-то изломанная машина времени вернула ее откуда-то…На триста сотен лет назад. Вера и любовь, надежда и страсть к самому родному и уже покойному мужу, рассредоточились по ее ослабшему организму в хаотичном порядке.
«Здравствуй, моя милая Тамарушка! Пишу тебе который раз, а все не могу отправить. Боль души моей неизлечима. А что и говорить про сердечную? Печально мне и одиноко без твоего участия в моей скромной жизни неуверенного маэстро. Спасибо за ту весну и незабываемые свидания. Как мне, старику (прости за кокетство!), было необходимо это. Я думал, что уйду в иной мир недолюбленным и непонятым. А ты, Тамарушка, вселила и счастье и любовь. И пусть, все закончилось, так и не начавшись-я всегда буду помнить нашу первую и последнюю весну на берегу мелкой и быстрой речушки с забавным названием Незабудка. Вот также быстро и закончилась моя жизнь. И извини, если вызову в тебе жалость. Я уже не пойму ничего. Но уйти, оставив семью, я не имею морального права. Спасибо, что была, есть и будешь в моей кроткой и короткой жизни. Моя царица Тамара! Целую -твой Роман Иванович».
Будильник отсчитал ровно два сорок и сорок дней отбил тоже. Люба несла лиловые розы на могилу любимого. На нее смотрел красивый мужчина с обаятельной улыбкой. Когда-то любивший не только ее одну. Ведь кто-то любил и его. Горькие слезы мешали и мучили ее измотанное сердце. Чужое письмо принесла она под раскидистую ель. Прощание наступит еще нескоро, ведь она любила его так, что простила бы все. Только, чтобы он также сказал утром ей: «Родная!», принес в спальню холодного чая и напевая под нос «Смуглянку», поцеловал в губы…

Мне все равно не мой ты или мой,
Моя любовь, как выжженная метка!
Я жду тебя, строптивый мой, домой,
Вся жизнь моя тюрьма, болото, клетка!
Я без тебя не встречу больше снов,
Закаты не запомнятся. Бог с ними.
С тобой не умерла моя любовь,
Навеки вместе, рядом. И отныне…

Ольга Тиманова, Нижний Новгород.

День города

Германия. Предгорья Альп. Небольшой городок на дороге в сторону Зальцбурга (это важно). Ресторанчик. Зал достаточно большой. Стоит электронный рояль на котором какой-то пацанчик из клиентов пытается изобразить Шопена.

В зале несколько разношёрстных компаний. Какая-то компания работяг шушукается в углу и периодически дружно хором над чем-то своим ржёт. Кто-то из славян. Какие-то восточные люди уныло ковыряются в блюдах, явно выискивая там останки свиней. Небольшая компания прилично одетых мужичков в очёчках — те вообще молча сидят, тыкаются в гаджеты и непонятно — откуда они взялись. И мы с женой и с детьми. Нас пятеро.

Входит пожилой немец в пиджаке с галстуком и в шортах. Явно подвыпил. Удивленно оглядывает зал — и не видя соотечественников грустно садится за соседний с нами стол. Что-то заказывает из еды, в баре прикупает себе бутылочку шнапса на полыни в тряпичном мешочке. С удовольствием выпивает рюмашку и повеселевшим взглядом оглядывает зал. Безошибочно определив в нас иностранцев, спросил — откуда мы привёрлись в эту дыру? Узнав, что из Москвы, вздохнул и пошёл к пианино. Ссадив мальчишку с табуретки
начал что-то наигрывать соул-джазовое. Причём очень неплохо для деревенского дяденьки. А потом запел — густым бархатным Леонардо Коэна баритоном:

Я по свету немало хаживал, жил в землянках окопах тайге.

С сильнейшим акцентом, но с удивительно чётким произношением. Мотив конечно был его собственный, но аранжировка на мой взгляд ничуть не хуже оригинального марша. Зал стих, все повернулись к исполнителю.

И тут компания хорошо одетых мужчин хорошо поставленными голосами и очень грамотно поставив тональность стали подпевать:

Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Совершенно неожиданно, компания мужиков-работяг в углу когда пошёл припев грянула:

Но Москвой привык я гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

В конце уже пел весь зал, и даже восточные люди подхватили:

И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Это было настолько неожиданно и здорово, что немец аж прослезился.

Да и мы тоже не скрывали своих слез. А все оказалось весьма просто.

Хорошо одетые мужички оказались физиками из МИФИ и ехали из Мюнхена в Зальцбург на тамошний фестиваль хоров. Сами они тоже временами пели в академическом хоре МИФИ и потому были столь грамотными певцами.

Славяне-работяги были с Западной Украины и ехали наоборот из Австрии в Германию на работу.

Восточные люди оказались азербайджанцами — торговцами из Нахичевани и тоже не раз бывали по делам своим и в Москве и в Мюнхене.

А немец — простой учитель истории из бывшего Карл-Маркс Штадта, переехавший после объединения в соседний Берхтесгаден. Он прекрасно играл на пианино и знал множество песен на всех языках.

Потом мы пели и Let it be, и Дывлюсь я на небо, и Очи черные, и Бела Чао. На наше пение подтянулись и местные немцы с аккордеоном. Когда мы уходили — шум, гам, веселье и братание русских, украинцев, немцев, азербайджанцев и турок было вовсю. Спасибо тебе, Йохан, за наш вечер, за то самое немецкое гостеприимство, которое реально, а не на словах объединяет народы.

Спасибо и тебе, Москва, за то, что всегда и везде с нами.

Ведро с яблоками

Купил человек себе новый дом — большой, красивый — и сад с фруктовыми деревьями возле дома. А рядом в стареньком домике жил завистливый сосед, который постоянно пытался испортить ему настроение: то мусор под ворота подбросит, то ещё какую гадость натворит.

Однажды проснулся человек в хорошем настроении, вышел на крыльцо, а там — ведро с помоями. Человек взял ведро, помои вылил, ведро вычистил до блеска, насобирал в него самых больших, спелых и вкусных яблок и пошёл к соседу. Сосед, услышав стук в дверь, злорадно подумал: «Наконец-то я достал его!». Открывает дверь в надежде на скандал, а человек протянул ему ведро с яблоками и сказал:

— Кто чем богат, тот тем и делится!

На меня очень сильно подействовал рассказ Тараса Шевченко, записанный в его дневнике. Рассказ такой:
«Шел я в декабре по набережной. Навстречу босяк. Дай, говорит, алтын. Я поленился расстегивать свитку. Бог, отвечаю, подаст.
Иду дальше, слышу — плеск воды. Возвращаюсь бегом. Оказывается, нищий мой в проруби утопился. Люди собрались, пристава зовут…
С того дня, — заканчивает Шевченко, — я всегда подаю любому нищему. А вдруг, думаю, он решил измерить на мне предел человеческой жестокости…»

Сергей Довлатов

Москва Бойцовская


Даниил Фридан


Вот я трясусь на метро, готовый влиться в ряды лимиты. Москва, которая бьет с носка.

Москва днем и ночью - два разных города. Днем - грязная переполненная людьми, астматично дышащая, базарная. Забитое людским материалом метро в час пик. Старающиеся кашлянуть тебе в лицо персонажи на протяжении ноября-марта. И увернуться не получается: метро, тесно.

Лица всех союзных республик (бывших). Украинский, молдавский, кавказский, среднеазиатский акценты. Подомнившие лица дорогих сук из Q7 (машина это такая, ребята, м-а-ш-и-на). Надменные рожи бизнесменов.

Ночью - красиво. Простор широких улиц, огни. Ночной воздух. Кабаки. Девки.

Это все я узнаю, только попозже. А пока трясусь в метро, еду до станции «Тушинская» с баулом, в котором все мои нехитрые пожитки. Оттрясся положенные три с половиной часа на электричке Владимир-Москва и добираюсь до съемной квартиры в сталинском доме по улице Вишневая. Время - 22.30. Так что Москва ночная.

Не-а, нет, мужики. Это не про страдание лимиты в процессе становления. Да ну на…

Это было бы слишком скучно. Поиски работы, макароны, три-четыре часа в день под землей, чтение журнала «7 Дней» через плечи пассажиров метро, бутылка пива на скамеечке по воскресеньям.
Этот рассказ про драки. Веселее?

Вот, значит, трясусь я в метро, вагон полупустой. Входят двое молодых пацанов, лет так по двадцать пять. Наглые, полупьяные, веселые. Слово за слово, сцепились они с мужиком выпившим. Бил его один. Резко, зло. Не давая подняться с сиденья. Ударил нечетко пару раз, затем захватил за куртку и рванул мужика головой о поручень. Один раз, второй, третий. Затем рывком завалил на пол и отвесил пинков пять. Второй стоял с открытым пивом, нервно глотал, смотрел. Весь вагон делал то же самое, хотя пива у него не было.

Я ощущал позывы вмешаться, но взгляд мой опускался на баул, рука щупала кошель в кармане джинсов, а мозги прикидывали перспективу общения с доблестной московской милицией. Перспектива эта меня не радует. Я сдерживаюсь. Пацаны на гребне волны, экзистенции бьют ключом, ведут себя как на передовой. Остановка, они резко срываются, пытаясь сказать что-то внушительное напоследок. Получается жалко и смешно. Мужик на полу шевелится, делая робкие попытки приподняться. Весь вагон прячет глаза. Москва - каждый сам за себя.

Я помог мужику встать. Особо он не пострадал: прикрывался хорошо. Сечек нет. На голове будет пара шишек, пожалуй, от столкновения с поручнями да плащ в следах сорок третьего размера. Натягивание на поручни беру на заметку: первый м-а-а-сковский спецприем. Поприветствовал меня город, а я запомнил, намотал на ус.

В метро часто дерутся. В вагонах. По-обезьяньи быстро, суматошно суча ручонками и истерично убегая на остановках. Запомнил один анекдотичный случай с неонацистами.

Опять подземка, переполненный вагон, и я стою в середине. Вдруг начинается массовый отток от входа. Я продираюсь против течения и через плечи вижу, что на площадке перед выходом идет драка: человека четыре свинообразной наружности дерутся с четырьмя четко выраженными кавказцами. Свинообразные в спортивных, провисших на коленях брюках, с пивными животами и красными коротко стриженными рожами.

Как понял, они наехали на одного кавказца и не заметили его друзей. Те быстро скооперировались и дали отпор. Драться не умеют ни те, ни эти. Смотреть просто умора. Толстый нацист орет: «Жарь, жарь!» Сучит кулачонками в хаотичном порядке: удары смазанные, неакцентированные. Кавказцы отвечают вполне достойно. Исход боя неясен.

Пытаюсь пролезть вперед и зацепить кого-нибудь из нациков или кавказцев в затылок. Стоят здоровые дяди, мешают мне, маленькому - протиснуться не дают. Вагон молчит. Все как обычно. Толпа - не протолкнуться, а на площадке перед выходом - боевые действия.

Остановка «Площадь Революции». Самый жирный нацик запускает руку по локоть в свои штаны украинского фасона и достает нож сантиметров так шестьдесят длиной. Орет: «Стоять, ССУКИ!» «Сам СУКА!» - нашелся в ответ маленький кавказец. Неонацисты играют отступление последними аккордами смазанных ударов и выбегают, пытаясь сделать вид, что это отступление победителей.

Через две остановки русский народ в вагоне начинает возмущаться:

- Совсем оборзели, прямо в вагоне поножовщину устраивают!
- Суда на них нету, милиции!
- А все стоят! Боятся!

Всегда найдется маленькая юркая старушонка, которая будет орать громче всех, подзуживая и подзуживаясь до пены у рта. Народ подозрительно смотрит на мою бритую рожу. Под прокурорскими взглядами у меня появляется желание достать паспорт и огласить миру свою еврейскую фамилию. Сдерживает мысль, что наверняка скажут, что это евреи все подстроили и стоят в сторонке. Слава Богу, моя остановка. Отрастить что ли шевелюру?

По вечерам в метро обязательно найдется избитый: шатаясь, как пьяный, а иногда и просто, без как, с контуженным взглядом и сочащейся кровью из носа и разбитых губ, робко сядет на краешек сиденья и сделает равнодушный вид - мол, не обращайте внимания, пустяки, дело житейское.

Столько избитых, сколько ездит вечером в метро, нет негде. Я только один это вижу?

Я вообще человек в драках сведущий. Моя первая московская драка произошла после двух месяцев пребывания в столице, когда моих финансовых возможностей хватало на чебурек один раз в день. Спеша купить этот кусок неопознанной пищи, я недосмотрел стоящего в очереди передо мной поддатого парня. Он высказал свои претензии в грубой форме и выложил аргументы в лице двух подошедших товарищей.

Выглядел я недостаточно круто в замызганной бесформенной куртке, поэтому мои извинения не были приняты во внимание. Зато двойка в голову с последующим проходом в ноги, поднятием на плечо и сбросом головой в лужу у киоска-чебуречной внимание привлекла. Одному из его товарищей оказалось достаточно лоу-кика, второй решил не играть в рулетку с незнакомым отморозком в моем лице. Я с сожалением посмотрел на мой лежащий в луже рядом с пускающим красные пузыри пацаном чебурек.

Было это рядом с выходом из метро. Из моего метро. И так как пришлось бегом спасаться от некстати подвернувшегося пэпээсника, то я пересел на автобусы. Это избавило меня на какое-то время от лицезрения избитых рож в московской подземке.

Самые опасные люди наземного транспорта - это контролеры. Речь идет о начале 2000-х годов, когда автоматические турникеты еще не пристроились уютно на передних платформах автобусов и троллейбусов города Москвы. Обычно их трое, и они берут, к примеру, автобус, как группа захвата особого назначения. Быстро определяют потрепанных жизнью и безответных бедолаг и тащат их наружу, как, наверное, черти волокут в ад свою жертву, для вымогательства потрепанных смятых бумажек. Сминают слабое сопротивление, давят психологически и нередко физически.

Когда у тебя нет работы, денег, то сложно развлекаться. Моей забавой в таких условиях была безбилетная езда на троллейбусах по Ленинскому проспекту и проспекту Вернадского. Я научился четко выцеплять замаскированных контролеров, знал их любимые остановки для проверок и даже некоторых из них - в лицо. Когда настроение было плохое, то я пропускал момент захвата и позволял им себя поймать, чтобы быть извлеченным на улицу для попытки ограбления. Примерно раз в месяц такие попытки заканчивались дракой.

Помню совсем беспредельный случай: предъявляю пробитый билет здоровенному рыжему малому, который назвался контролером.

- Ты его только сейчас пробил, билет недействителен. На выход.

Я внимательно посмотрел на него: красная рожа, рост 190, вес под сотню, лет 28, длинное черное пальто, кепка, кожаные перчатки. Он нетерпеливо - на меня: белая замерзшая рожа, рост 170, килограмм 77 вес, 25 лет, вязаная шапочка-гондонка, джинсовая куртка в обтяжку, в общем, Иван Иванушкой. В кармане у меня тридцатка и… и все. Взбесил он меня: день был неудачный, депрессия, безденежье и мудаки кругом. Короче, я вышел.

Девяносто пять процентов драк состоит из двух действующих лиц: жертвы и палача. Непонимание рыжего по поводу определения его роли рассеялось сразу. Когда он наклонился ко мне, я ударил его согнутой под 90 градусов рукой. Коротко, как пингвин плавником махнул. Удар пришелся по его левому виску моим правым предплечьем, внутренней стороною, ближе к локтю. Его чуть глушануло и повело ударной волной.

Дистанция увеличилась, и я на подскоке ударил тайсоновским боковым левой в голову. Кепка с его головы, сделав неуправляемое пилотирование, спланировала метров на пять. Карманы чистить я не стал. Все-таки проспект Вернадского, одна остановка до «Юго-Западной». Вот до нее и пришлось пройтись быстрым шагом.

Сегодня я пропустил момент захвата. Реакция не сработала, но тому есть оправдание. Контролер обращается ко мне: «Ваш билетик!», но потом стыдливо замолкает и говорит: «Да ладно, не надо». Сочувственно смотрит, и есть почему!

Выгляжу я что Франкенштейн! Весь в зеленке, национальном универсальном медицинском средстве, с нитками, торчащими из восьми швов на моих губах! Подрался неудачно, вот и еду с травмпункта, что на Ленинском проспекте. Москва бойцовская и меня пометила. Там, где кровь сочится, зеленка становится черного цвета и чуть подтекает. Я просил врача зашить меня поаккуратнее, но та ответила, что она не пластический хирург. И получилось, как получилось.

Кстати, если московский контролер краснодарского происхождения в 2002 году позволяет вам проехаться без билета, то это значит - край. Плинтус. Ниже падать уже некуда.

...тыквенное

Дни в деревне стоят прозрачные, исхудавшие, до скрипа отмытые дождями. И заполненные бездельем, лишенным привкуса вины.

Крыша наконец-то залатана. Новый забор держится уверенно, словно он вырос тут, состарился и даже обзавелся потомством.

Кстати о потомстве: соседские дети внезапно выше меня и зовут "тетя Алёна".
– А ведь я помню их ещё мелкими отморозками, – растроганно говорю папе.

Как выяснилось позже, папа почему-то решил, что речь идёт о наших собаках.
– Да,– говорит, – весь угол нам в кухне загадили.

Я изумилась. Оказывается, самые загадочные подробности взаимоотношений наших двух семейств прошли мимо меня.

Ещё некоторое время мы с отцом вели полный абсурда диалог, пока недоразумение не разъяснилось. Поймала себя на том, что чувствую разочарование. До чего драматичный эпизод мог бы быть с кухней! Куда там ссорам Пинкмана с мистером Уайтом.

Матушка варит в тазу варенье из тыквы и апельсинов, содержимое таза сияет золотом Монтесумы, наполненные банки превращаются в волшебные фонари, от которых стол расцвечен янтарными пятнами. "Тыква-2016", – подписывает мама. Как будто проводит конкурс красоты. Прошедшие первый тур отправляются в белоснежный рай холодильника, остальные толпятся на столе, волнуются, нервно подрагивают крышками.
– Хочется, – говорю папе, – как-то утешить их. Погладить по тёплым плечикам, сказать, что все будет нормально, проигравших не останется, все победят...
– ...и всех сожрут, – заканчивает папа. – Кроме тех, кто испортится.

Совершенно невозможно сочинять с ним сказки: каждый раз получается какая-то бессовестно правдивая жизнь.

Бледное неуверенное небо к вечеру дозревает, наливается полосатой краснотой мельбы. Сад пахнет яблоками, дом пахнет яблоками, кот пахнет яблоками и смотрит с крыши сарая желтыми яблочными глазами.

Папа задумал сделать яблочные чипсы, но что-то у него пошло не так и вместо чипсов получились две сковородки качественных углей. Дом пахнет углями, сад пахнет углями, угольно-черный кот смотрит из кресла и пренебрежительно морщит нос.
– Ты читала рассказ "Жизнь с идиотом"? – спрашивает папа у мамы в рамках поддержания светской беседы, пока оба заняты отмыванием сковородок.
Матушка поднимает голову и молча смотрит на него.
– Понимаю, - горестно соглашается папа. – Ты могла бы его написать.

Вечером выходим за околицу. Над горизонтом с фигурно вырезанными в нём макушками елей разгорается самая преждевременная в мире звезда – Венера, которая вовсе никакая и не звезда, а планета, но какая разница, когда следом за ней радостно высыпает прочая звездная мелочь, как детсадовцы за воспитательницей. Внизу по дороге беззвучно мчатся две собаки, белая и чёрная, растворяются в сумерках, точно короткие сны. Настроение у всех молчаливо-лирическое – до тех пор, пока из-за баррикад ивовых зарослей не заводят свою революционную песнь комары.
– Сейчас прольется чья-то кровь, – говорит папа.

Обратный путь проделываем с неприличной поспешностью, притворяясь, что это не побег, а заранее спланированная передислокация.

Но когда мы подходим к дому, оказывается, что вечер, как соседские дети, внезапно вырос во взрослую ночь. Стоит, сутулясь, сунув руки в карманы окон и дрожа на ветру всеми своими звездами, облаками, сверчками и яблоками, отсыревшим сеном и камышовыми зарослями, рыбаками на далёкой Оке и чужой безмолвной рыбой, смотрящей на них то ли сверху, то ли снизу, отсюда и не разберёшь.

Рыбак бросает окурок в воду. Рыба ухмыляется, бьёт хвостом и уходит в глубину.

– Сидр! – говорит папа. – Завтра сварим сидр.
– А ещё у Чехова есть такой рассказ – "Безнадёжный", – говорит мама.

© Эйлин О'Коннор

Суды Моисеевы


Даниил Фридан

«Дальше — всё чудеснее и чудеснее» (Алиса в стране чудес)

— Ну, чего, значит, пишу «русский»?

— Чего, дурак что ли? – сказал ему Миша:
— Ты на меня посмотри внимательно!

Паспортист послушно посмотрел. Перед ним стоял почти двух метровый парень двадцати лет с широченными плечами. Ярко выраженной кавказской внешности. Очень смуглый, с орлиным носом, короткими густыми чёрными волосами.

— Ну чего, похож я на русского?

— Нет, не похож.

— Прочерк ставь, гондон!

И гондон поставил ему в теудат зеуте прочерк под записью имени – «Михаэль» и фамилии – «Моисеев». Напротив графы «национальность».

Израиль Мише не понравился сразу. У себя в Дербенте он считался 100% татом, горским евреем. А тут оказалось, что бабушка его матери была русской. И он получил теудат зеут с прочерком.

Прочерк не помешал призыву в армию. Так, после 7 месяцев пребывания в стране из-за хронического недобора в декабре 1999 года Миша был призван в народную армию Израиля из Хайфы.

Там Мише объяснили, как сильно ему повезло, и что его научат быть воином еврейского народа в самой сильной и смелой армии мира. Еда была нормальной, и Миша не возражал.

Периодически молодых солдат вывозили в экскурсии по памятным местам. Миша запомнил одну такую поездку в Парк Памяти или Печали (переводчик сомневался в переводе). Показали могилу еврейской девушки. Её несколько дней насиловали арабы, она сумела выйти в туалет, где у неё был пистолет, и застрелилась. Миша особого героизма в этом не увидел.

— Тоже мне, Зоя Космодемьянская! – озвучил он свои сомнения вслух:
— Надо было арабов этих пострелять, а не самой стреляться!

Его слова вызвали одобрение и понимание других молодых солдат на 90 процентов выходцев из бывшего Союза, говоривших только на русском. Большая часть из них была уже убуханной и укуренной. На трезвую голову такие экскурсии под зорким оком офицеров вынести было тяжко.

Затем им зачем-то показали что-то типа подводной лодки. Из неразборчивых слов переводчика Миша понял, что когда-то давно человек семьдесят евреев бежали от англичан, захватили британскую подлодку и вышли на ней в море. Лодка оказалась неисправной и затонула недалеко от берега. Люди в ней начали посылать сигналы СОС, на которые никто не откликнулся. В конце концов, все они утонули, а здесь построили в их честь мемориал в виде той подлодки с памятными табличками. Увековечили их подвиг.

Подвига в этом Миша опять не увидел, о чём не преминул громко сообщить:
— Как крысы погибли!

Добрые люди перевели Мишины фразы сопровождающей офицерше. Та повелела Моисееву покинуть Парк Печали:
— Ты не достоин тут находится!

Миша не возражал и бодро пошёл на выход. На самом краю кладбища он увидел сидящую плачущую русскую пожилую женщину. На нескольких могилах вокруг были русские надписи. Подождав свою группу, Миша спросил у офицерши:
— А это что?

— А…, а это русские тут похоронены. Страна сделала им одолжение: они же не евреи, но поскольку были в армии, то похоронены здесь с краю.

Ответ Мише не понравился:
— А чего ж ты молчишь, про них не рассказываешь? — и обматерил офицершу.

По приезду на военную базу Мишу вызвали в суд. Это был его первый суд. За неподобающее поведение на кладбище Мишу обвинили в оскорблении нации. Бабе-судье, старшей офицерше, Миша объяснил, что герои не ведут себя как крысы, не прячутся по подлодкам и не шлют сигналы СОС. А так же, что это — свинство, не рассказывать о русских, погибших тут. Офицерша приказала вывести Мишу из суда.

Его закрыли на базе. Если честно, то Мишу это не сильно огорчило, ибо ехать ему всё равно было особо некуда. Он достал видео плеер у русских и стал смотреть фильм «Список Шиндлера».

Досмотреть ему не дали. Прибежал разгневанный офицер и отобрал у Миши фильм. Оказывается, «Список Шиндлера» запрещён для просмотра в израильской армии, ибо принижает честь еврейского народа.

Миша не сильно расстроился. Печалило его только отсутствие секса. Как истинный кавказец он решил бороться с проблемой. Выход из ситуации он увидел в одной сексуальной марроканке Шири. Шири была офицершей, и Миша наблюдал её часто: она вела ряд предметов. Ничто, конечно, так не уродует женщину, как форма армии Израиля, но, даже не смотря на неё, Шири выглядела привлекательно с торчащими в разные стороны грудями 4 размера и вертикальной складкой, впившейся в штаны, подчёркивающей её женское достоинство.

Миша подошёл к Шири и честно признался на английском, что от неё хочет:
— Ты мне очень нравишься, Шири. Давай встречаться?

Та ответила, что со своими солдатами не встречается, и решение сексуальной проблемы забуксовало.

Пришло время присяги. Для этого солдат вывезли в Массад. Мише объяснили, что Массад – это пример подвига еврейского народа против нееврейских. Миша не удержался и тут. Поделился своими мыслями по поводу сикариев, оборонявших крепость от римлян, с русскими сослуживцами:
— Да это же ваххабиты древности были! Терроризировали все окрестности, грабили караваны. Римляне провели антитеррористическую операцию под знаменем распространения демократии. И что, теперь эти сикарии — пример мужества евреев?

Для клятвы раздали Тору. Специально для Миши на русском и иврите. От нечего делать Моисеев написал на ней: «Нет Бога кроме Аллаха!». Присягу он не запомнил. Только фразу: «Они кишба!» (клянусь).

Пару русских отказались давать присягу на Торе. Они были христианами и сказали, что не могут клясться на чужой для них книге. Их увели куда-то. По слухам был поставлен вопрос об их депортации из страны.

Клятва была во вторник, а в четверг к Мише подошла Шири и сказала, что они могут поехать к ней домой на шабат, и что родителей дома не будет.

Миша сказал ей на иврите: «Иди на х.., девочка! Ты же с солдатами, да ещё не евреями не встречаешься! Да и член у меня не обрезан!»

В воскресенье его вызвали на разбирательство. Судила его всё та же баба-судья старшая офицерша: прыщавая, длинноносая, лет 27-ми. Миша окрестил её про себя «шелудивым верблюжонком». Она заявила, что Миша оскорбил её офицершу Шири. Русского переводчика пробило на ха-ха, когда он переводил ей Мишин ответ:
— Я Шири ничего не сделал и сожалею об этом, потому что, возможно, ей бы это очень понравилось!

Мише присудили штраф в 50 шекелей.

Через 2 недели на уроке истории всё та же Шири, покачивая бёдрами, то есть, по Мишиному восприятию, крутя перед ним жопой, рассказывала начинающим солдатам героическую историю Израиля. Уже впоследствии Миша понял, что по-другому передвигаться она и не умела. У неё это выходило не нарочно.

Вообще, Шири вела историю и была ответственна за физподготовку, марш броски и всё в таком духе, так что с бёдрами, обтянутыми солдатскими штанишками, у неё был полный порядок. На один из её вопросов Миша ответил воздушным поцелуем. Шири вызвала конвой. С Моисеева содрали по суду ещё 50 шекелей. Эти два раза по 50 шекелей слились в Мишином сознании во вторую его судимость – за сексуальные домогательства к офицеру.

Закончив курс молодого бойца Миша распределился на базу в Тель-Авив. Уже в автобусе к нему подошла Шири и сказала, что не знала о штрафе в 100 шекелей. Не знала, что он солдат одиночка. Сказала, что ей в жизни никто не отказывал, и что Миша должен понять и осознать, за что его судили, и что он был неправ. Моисеев ответил, что лучше бы эти 100 шекелей потратил на проститутку.

Шири попыталась дать ему пощёчину. Миша автоматом поставил жёсткий блок, об который девушка чуть не сломала руку. Всё это закончилось новым вызовом конвоя и 100 шекелями штрафа.

Через месяц случайно Моисеев узнал, что Шири ушла из армии после инцедента в автобусе по 21 профилю, то есть, как говорили русские, по шизе.

На базе Мишу поставили поливать цветы. Моисеев поливал их из пожарного крана, так получалось быстрее. Он подымал струю вверх и имитировал столь редкий в этих краях дождь. По случайности неподалёку располагались дома, и шла линия высоковольтных проводов. В один из Мишиных поливов с них стали лететь искры. Прибежавший испуганный офицер начал орать на Мишу: «Ты что делаешь?» «Цветы поливаю», — ответил ему Моисеев.

На базе почти все солдаты были русские, лишь по году в стране. Офицеры же все были гражданами Израиля во втором-третьем поколении. Один из них докопался к Мише, что тот говорит с ним по-английски, а не на иврите. Мол, он всё понимает, а говорить на языке предков отказывается.

Мишу повели на новый суд и пытались судить без переводчика. Суд проходил под заголовком: «Оскорбление языка». Судья принял во внимание тяжёлую Мишину судьбу и назначил ему дополнительный ульпан. Это не очень помогло Моисееву.

Времени свободного почти не было, и он присутствовал лишь на 3 уроках, на которых усвоил только одно, упорно вдалбливаемое ему марроканским преподавателем. Заключалось это одно в том, что по глубокому убеждению учителя учить иврит не надо – его надо вспомнить! Всё оставшееся время в армии Миша безуспешно пытался вспоминать иврит.

Как солдата-одиночку Мишу перевели в повара. У поваров режим: неделя в армии – неделя дома. Рай! Дома у Моисеева не было, и обычно он разъезжал по гостеприимным кибуцам, что тоже не плохо….

Как-то в субботу утром Мишины друзья по оружию – русские солдаты возвращались с дежурства, а Моисеев открывал столовую.

Миша зажёг плиту и забабахал им роскошную яичницу. Помощником по кухне был датишный еврей-солдат. Он пытался что-то возражать, но Моисеев послал его на хуй.
Сели – поели. Поговорили. Вспомнили детство, родные места.

На следующий день Мишу вызвали в суд – датишный стуканул. Суд назывался: «Оскорбление религии». Судили Моисеева два пейсатых офицера. По их словам, Миша совершил страшное преступление – разжёг плиту в шабат.

Моисеев рассказал пейсатым, что он об этом думает. Те спросили его о вероисповедание. Миша честно признался, что он — буддист.

После пяти минутной паузы, вызванной этим ответом, офицеры вынесли приговор: раз буддист – будешь резать салаты!

Так Миша оказался в салатном отделе. Помимо него там было 5 марроканцев и один магнитофон. Очень скоро марроканцы стали фанатами русской музыки. Как-то зашла проверка. Полковник армии Израиля с удивлением взирал на голого по пояс двухметрового парня с двумя огромными кухонными ножами, рубящего салат под песни «Любе», и пятерых зашуганных марроканцев.

После этой проверки Мишку перевели на терминал Махсом Эрез – загранпост в Газе. Через терминал с территорий и обратно проходило до 20 000 арабов ежедневно. Они предъявляли карточки на работу в Израиле. Солдаты проверяли их подлинность, не просрочена ли, устраивали шмоны.

Один из служивших с Мишей марроканцев докопался до палестинца. Тот ответил. Закончилось это тем, что марроканец стал охаживать араба прикладом автомата по спине.

Миша не выспался и его раздражал шум от ударов, поэтому он схватил марроканца за глотку и отбросил в сторону. К несчастью для того в стороне была стена. По ней марроканец и сполз до состыковки с полом в лёгком нокдауне.

Когда солдат очухался, то побежал жаловаться.

Новый суд над Моисеевым назывался: «оскорбление армии».

— Ты почему обошёлся со своим сослуживцем как с арабом? – предъявили Мише на суде.

— Арабы – евреи — русские, какая разница? – ответил Моисеев.

Ответ поставил офицеров в тупик. Очевидно, такие мысли никогда не посещали их светлые еврейские головы. Миша получил направление на свидание с психиатром на центральную южную базу в Бер-Шеве.

Психиатр, пожилой русский еврей, критически осмотрел опалённое палестинским солнцем честное кавказское Мишино лицо, его двухметровую фигуру:
— Ты есть хочешь? – сказал он ему.

— Угу, — кивнул Моисеев.

Они сели в солдатской столовой, перекусили лапшой, сосисками (кашерными) и салатом, поговорили за жизнь.

— Ты, вообще, служить дальше хочешь? – спросил Мишу усталый грустный психиатр.

— Ну да, — ответил Моисеев, деваться которому было особо некуда.

— Ну, иди — служи, — сказал психиатр и подписал какие-то бумаги.

И Миша пошёл служить Израилю дальше.

К концу службы у Моисеева скопилось 37 судов. Он не побил рекорд, но при всём этом провёл в кутузке только 2 дня (за то, что спал на дежурстве), не загремел в тюрьму в отличие от многих.

На мелуим после окончания армии Мишу не приглашали. Служба Израилю закончилась эмиграцией в Канаду.

Каннибалы Е-95

Станислав Кутехов

Этот случай произошел на трассе Е-95, тогда она еще так называлась. Помните песню Кинчева – трасса Е-95. Интересно, зачем наши депутаты ее переименовали в Е-105, может быть из-за этой песни?

Я тогда работал прорабом. Много было историй связанных с этой профессией. Но начать хочу с этой. Так вот, это было в 1999 году. Три девятки, чтобы это значило? А если их перевернуть? Ладно, само перевернется. Работа прораба местами даже интересна и увлекательна. Есть своя романтика. Но самое главное, что каждый день приносит что-нибудь новое и интересное. Не скучно в общем.

В то лето я работал в Москве, вернее в городе Королеве, почти в Москве. У нас Пушкин от Питера дальше находится. А поскольку моя жена была тогда на сносях я, как любящий муж каждые выходные ездил домой. Дорогу изучил, как свою ладонь. Машина тогда у меня была экономичная – 4 литра на 100 км. Причем солярки. Можно было туда и обратно съездить, вот я и ездил, как правило без остановок.

Быстро получалось. Рекорд даже установил, собственный – от Гражданки через весь город, потом по Е-95 с превышением скорости, а в Москве до Белорусского вокзала за 7 ч 25 м. Слабо? Кто придумал эти ограничения, и почему 90 км ч., как говориться – инструкция старая, но ни кем не отмененная.

Я уже знал все гаишные, вернее гибедедешные засады. Где стоят, и когда стоят. Особенно зверствовали в Новгородской области. Такое складывается ощущение, что бюджет этой области вместе с Великим Новгородом напрямую зависит от их усердия. До сих пор ситуация не изменилась. Хватит прелюдий - слушайте историю.

Была обычная поездка из Питера в Москву. Вернее необычная потому, что в этот раз ехал не один, а вез с собой сменщика прораба, между прочим приятеля своего. Ушлый парень был. Он руководству сказал, что на машинах ездить боится и поедет на поезде. А потом честно отдал мне половину стоимости СВ билета на Николаевский экспресс. Такие маленькие прорабские хитрости. Одним словом – прораб.

Выехали около шести вечера. Я за рулем он с пивом. Подумал да, за семь с половиной часов вряд ли доедем. Пиво выхода требует. Если еще учесть то, что его было взято не меньше десяти бутылок - просто труба. Причем водопроводная. В итоге часто останавливались – кран открывали, он открывал. И еще аппетит разыгрался у пивного любителя. Ну и уговорил он меня остановиться, как было сказано - червячка заморить.

Если ехать от Питера в сторону Москвы, то это памятное место находится сразу же за населенным пунктом Кресцы.

Рядом с дорогой стоит мангал. До сих пор стоит и дымит. Некий такой бренд, чтобы мимо было не проехать. Мы подъехали к нему почти вплотную, лениво было останавливаться на специальной площадке, да и фур там стояло штук пять, не меньше. Вокруг мангала суетился неопределенного возраста мужичок то ли с фанеркой, то ли с картонкой.

Вылезли, подошли, поздоровались. В ответ услышали невнятное приветствие. Такой немногословный кадр попался, все на шашлык глядит. Не нравится мне, когда собеседник в глаза не смотрит. Мы узнали сколько стоит одна порция, заказали две и согласились подождать 10 минут. Все равно в график не укладывались, и торопиться было собственно уже глупо. Вечерело. Некоторые машины уже ехали с зажженными фарами, хотя еще можно было читать.

Стоим курим. Приятель решил пошутить, допивая очередную бутылку пива, говорит этому молчаливому субъекту: «Красивый шашлык, загляденье просто, и пахнет - аж слюнки текут, а сделан из кого, из кошки или из собачки?» Я бы от такого вопроса дернулся, или ответил бы резко. А этот спокойно размахивает себе фанеркой. Потом, подымает свою никакую физиономию и тихо, очень тихо отвечает: «Из бомжа».
Глаза его запомнил, пустые глаза.

Да уж, воистину говорят, задашь дурацкий вопрос, получишь дурацкий ответ. Нам бы уехать, да наверно мужское позерство друг перед другом помешало. Мы дождались шашлыка, и обжигаясь быстро его стали кушать. Почему быстро, до сих пор не знаю. Мясо было очень сочным и подозрительно сладким. Даже кетчуп не делал его острым.

Когда отъезжали, я посмотрел на спидометр – километраж показывал 190666 км. Мистика какая-то. Ехали и курили каждые пять минут, все вкус шашлыка забыть не могли. Ответ молчаливого -крепко в мозгу засел. Я тогда подумал, что это просто самовнушение, и сейчас так думаю. Но глаза. Его глаза, почему они пустые такие.

Они смотрели через меня, как будто меня не было вообще. Мне всю дорогу от этих глаз спать ночью не хотелось. Ехал как зомби. Приятель тоже не спал, сидел молча и курил, даже больше меня. Доехали быстро, и самое интересное – без остановок.

Недавно смотрел повтор фильма «Каннибал», продолжение «Молчания ягнят». Мне он даже больше первого понравился, сильнее снято. Кстати опять три шестерки. Шестого июня в шесть часов вечера. Совпадение? Так вот шашлык сладкий вспомнил, нашу шутку, и ответный, черный юмор. Хорошо бы юмор.

А если не юмор?..

Памяти новогоднего холодца

Айка

Броня была колдуньей. Колдовала она в семиметровой кухне хрущёвской пятиэтажки. Не то чтобы семейство её сына из четырёх человек постоянно было голодно, просто Броне нравилось сотворять что-нибудь эдакое, никем доселе не творимое. Броня извлекала из холодильника банки, коробки, пакеты, смешивала их содержимое, досыпала, доливала, нарезала — и жарила на сковородке. Или ставила в духовку. А иногда тушила в утятнице. И в доме воцарялся запах.

А потом это жареное или печёное перекочёвывало на стол. Тогда на запах сбегались к столу взрослые и дети, жевали, мычали от удовольствия, закатывая глаза, качали головами и причмокивали.

Броня за стол не садилась. Она стояла рядом, скрестив руки на груди — невысокая, полноватая, в синей шерстяной кофте и тёмной юбке до колен, простых чулках «в резинку», бархатных тапках и переднике. Смущаясь от похвал, поправляла перламутровую заколку на седых волосах, улыбалась и уносила со стола опустевшую посуду.

К чаю Броня подавала пироги: песочный с фруктами, разрешеченный румяными полосками теста, или яично-жёлтый бисквит, посыпанный разноцветным просом, или дрожжевой с маком, или…

Вершиной её колдовства стал пирог «из ничего». Когда дотошная соседка выясняла у Брони, из чего готовится такой воздушный пирог, та раскрыла секрет:

— Воздушные пироги готовятся из ничего.

Внучка уточнила:

- Бабушка приготовила пирог из ни-че-го! Из ни-капусты и из ни-яйцев!

Дважды в неделю Броня ходила на рынок. Продавщицы в молочном ряду, поддев деревянной лопаткой тонкие пласты домашнего творога, протягивали их Броне на пробу. Она снимала с лопатки влажный пористый кусочек, нюхала его и, положив в рот, размазывала языком по нёбу, одобрительно кивая:

— Сегодня неплохой получился, правда, кислит немного, — и переходила к следующей лопатке. — А этот суховат, такой для сырников годится, ну а мне просто на завтрак нужен, чтобы со сметаной.

Сметану, густую, с кремовым оттенком, Броне наливали ложкой на тыльную сторону ладони. Она слизывала эти большие капли и, отыскав подходящий вкус, ставила перед продавщицей литровую банку. Сметана лилась в банку широкой лентой, и молочница, покачивая бидоном, укладывала один слой ленты на другой.

В висящие на крюках красные мясные шматы Броня тыкала длиннозубой вилкой, рассматривала со всех сторон, и когда выбранный кусок шлёпался на прилавок, придирчиво поводила носом.

Кур Броня покупала у старого еврея-резника. Кашрут она не соблюдала, но считала, что резать кур, тем не менее, нужно по определённым правилам. Бронины куры были огромными и белокожими.

Согнутыми ляжками и прижатыми к тушке крыльями они напоминали младенцев. Курицу резник заворачивал в белую бумагу — газет Броня не признавала.

Всё купленное она складывала в две большие сумки, которые именовала кошёлками, и везла автобусом до самого дома. Помочь Броне было некому, и она тащила тяжёлые кошёлки, часто останавливаясь и ставя их на землю. Отменить походы на рынок или хотя бы уменьшить количество покупок Броня не соглашалась. План колдовства продумывался заранее, и она ни за что не хотела его менять — ни качественно, ни количественно.

В Брониной стряпне были блюда, которыми она особенно гордилась. Одним из них, непревзойдённым, по всеобщему признанию, стал куриный холодец. Он выходил у Брони прозрачным, тонко пахнущим чесноком и лавровым листом, с большим количеством мяса. Холодец был крепким от множества сваренных в бульоне ножек, но нежным на вкус. Куриный бульон Броня варила несколько часов, уваривая жидкость наполовину.

К концу варки мясо само отваливалось от костей. Броня нарезала его и раскладывала на огромном глубоком блюде. И вот тут в святая святых — кухню — допускались внуки. Им разрешалось прикоснуться к таинству колдовства, а именно — заняться обгладыванием костей. Мясистые лапы, крылья и хрящики делились поровну, и уже через несколько минут на отдельной тарелке покоился вываренный добела и расчленённый куриный скелет.

Скелет не представлял собой никакой ценности, его, как правило, выбрасывали, пока однажды школьная учительница биологии не дала Брониному внуку задание: сделать зоологическое учебное пособие.

Для максимальной наглядности пособия в этот раз купленная курица была особенно крупной, количество варёного мяса значительно превысило холодечную потребность, а посему оно пало жертвой Брониного колдовства в виде мясного паштета. Кости же, тщательно обглоданные и высушенные, Броня пронумеровала и, согласно нумерации, пришила к куску плотного картона.

Наглядное пособие «Скелет домашней птицы», завоевав первое место на школьной выставке, навечно осталось экспонатом в кабинете биологии, пережив и биологичку, и саму Броню.

В праздники Броня умудрялалась наколдовать столько, что стол казался накрытым скатертью-самобранкой. Любимым праздником был у Брони новый год.

Новогодняя суета начиналась обычно за пару дней до. Меню, составленное Броней, утверждённое и дополненное на домашнем совете, учитывало восьмерых взрослых и четверых разновозрастных детей. Традиционные салат оливье, винегрет и селёдку под шубой Броня вычеркнула из своего списка, оставив за собой, не считая пары-тройки паштетов, лишь форшмак, жаркое, наполеон и, разумеется, холодец.

Но пришедшую на рынок утром двадцать девятого декабря Броню ждал удар: резник заболел. Металлическую дверь его лавки охранял суровый амбарный замок с прилепленным к нему пластилином тетрадным листком: » Граждане! За курями ходите до Васи «. До Васи Броня не пошла, а пошла прямо к администратору рынка, выклянчила у него адрес резника и уже через час стояла перед низкой калиткой резникового дома. Резник ничуть не удивился Броне, отвёл её в курятник и сипло предложил:
— От, мадам Броня, вибирайте, какая на вас смотрит!

Пока резник подвергал курицу подобающему обряду, Броня чаёвничала с его женой, нахваливая айвовое варенье, и купила у неё пару десятков свежеснесённых яиц. Домой она вернулась около полудня и только часам к восьми, покончив с домашними делами и бормоча одной ей понятные заклинания, принялась творить.

К полуночи готовый, пока ещё жидкий, холодец на неизменном блюде был водружён на верхнюю полку холодильника и оставлен там до той поры, когда сделается украшением новогоднего стола. На сей раз, ожидая, пока остынет бульон, Броня накроила оранжево-морковных звёздочек, кружочков и треугольников и симметрично разложила их на блюде вместе с кусочками мяса и несколькими веточками петрушки. Залитое прозрачным бульоном, это походило на картинку в калейдоскопе.

Новогодняя трапеза началась интенсивным поглощением холодных закусок. Все расселись за уставленным многочисленными салатницами и прочими тарелками столом, Броня расчистила значительную площадь в его середине и отправилась на кухню за холодцом.

Она торжественно внесла блюдо в комнату и в паре шагов от стола повернула его, поставив вертикально, к замершей от восторга компании. Компания дружно ахнула. «Бронечка, постойте так, это ж произведение искусства, такое обязательно нужно запечатлеть, щас-щас, свету мало, включите свет, воот, хорошо, Броня, улыбочку, ещё разочек, что вы все так кричите?..»

Как-то сразу отлипнув от краёв, холодечное великолепие разноцветной медузой соскользнуло с блюда и смачно плюхнулось на паркет, разлетевшись по нему множеством осколков, в каждом из которых, будто только того и ожидая, немедленно вспыхнули мерцающие красно-зелёно-жёлтые огни ёлочной гирлянды…

В семейном альбоме, рядом с фотографией учебного пособия по зоологии, — фото, датированное 31 декабря 1975 года.
На фото — Броня с совсем ещё целым, но уже начавшим своё смертельное скольжение холодцом.

Ядотерапия в три шага на фоне Меконга

Синед Шыдалг

Шаг первый: Немного кайфа

«Время – прямая линия только для того,
кому нужно доказать, что он трезв»
Рон Батлин
«Звук моего голоса»

Мы дети матерей-одиночек, наши отцы-дятлы жертвы прогресса и пульсирующей эмансипации бросили нас, не оставив и капли мужского ханжества, пошлости, самцовой наглости. Поэтому живём в призрачных замках, ошибочно боготворим женщин, не умея ненавидеть и унижать их, разрушая самих себя.

Стеклянная глыба аэропорта Бангкока харкнула моим хилым телом о мостовую. Зубная щётка, запасная майка, шорты, мр3-плейер, кошелёк – весь багаж уместился в небольшой рюкзак.

Тёмные подворотни Каосан-роуд, алкоголь, ободранные стены гестхауса, валиум, ксимед, истеричный женский смех в густом тумане похмелья. Я поглощал дерьмо огромными глотками, превращая себя в сосуд нечистот. Вот уже чёрная жижа течёт через край. Чувство отвращения уходит на четвёртые сутки, когда ты перестаёшь отличать действительность от хмельного бреда. Когда тошнота становится обычным состоянием, как изжога при хроническом гастрите.

Когда каждое новое утро выворачивает тебя наизнанку. Загаженный унитаз скалится в лицо. Людское отвращение не трогает, а порой нравится, подстёгивая к новым «подвигам». Выгоняют из очередного бара, за шиворот тащат к выходу, тебя рвёт на миловидную корейскую студентку, бормочешь извинения, пытаясь улыбнуться, размазывая рукой блевотину по щекам.

Утро или день. Яркое солнце жжёт сквозь веки. Грязные окна без штор, железная кровать, прикручена болтами к бетонному полу. Кондиционера нет. Полупустая бутылка пива «Singha»с бычками внутри одиноко стоит в углу. Постельное бельё впитало пот, превратившись в склизкую грязную болотную тину. Валяюсь в одежде. Медленно открыв глаза, апатично наблюдаю в окно за жёлтым тайским небом. Воздух пахнет жареной картошкой с салом.
– Ошибка в маршруте. Здесь желаемого не добьёшься, тебе нужно в Камбоджу. Там всё легально, – сказал Янек, хозяин очередного гест-хауса.
Помог – либо просто избавился от потенциального трупа в гостиничном номере.

Что Вы знаете о Камбодже, кроме тату на плече Анджелины Джоли и пары кадров из Лары Крофт?

Пномпень низкоэтажный, шумный, вонючий, грязный. Снова в номере нет штор и кондиционера. Алкоголь в разы дешевле. Мутные воды реки Тонлесап. Набережная Сисоват. Вино с клейким рисом и хэпи-пицца с марихуаной в меню уличных ресторанов. Выцветший портрет короля в золотой раме в тесном холе гостиницы. Тысячи мотороллеров на улицах. Маленькие неулыбчивые люди с чёрно-красными шарфами, называемыми «крама», на головах. На тротуаре грязь и слякоть гниющих отходов.

Пожар похмелья не угасает. Трясущимися руками веду мопед, иногда падаю. Ноги в крови и ссадинах. Покупаю на рынке дешёвые кхмерские штаны – панталоны. Не прошло и часа, как рву их, нелепо упав на пол в безлюдном баре. Содрав с себя остатки брюк, бросаю их в лицо бармену. Получив увесистый тычок в зубы, в одних трусах и майке сажусь на байк в поисках новой дозы. Тапки я потерял ещё раньше.

Заворожено разглядываю как рыжие разводы, складывают замысловатый абстрактный узор на потолке. Уличный шум прорывается сквозь приоткрытые окна. Бокал воды у изголовья вводит меня в ступор. Ушедший комфорт, потерянный рай. Голый на кровати. Последние три недели я не снимал одежду для сна. Если только с меня её не срывала очередная азиатка или захмелевшая туристка, но ни одна из них не приносила утром стакан воды. Ни одна из них не складывала мои грязные трусы и майку аккуратно на спинку стула.
– Доброе утро! – В дверях ванной комнаты стоит смуглая невысокая полностью голая камбоджийка.
— Кто ты?
– Я теперь с тобой. – Её английский прост и понятен.
– Это ошибка. Я не плачу за секс.
Она улыбается. Поворачивается, закрывает за собой дверь ванной.
– Я не плачу за секс! Не плачу! – Тянусь к стакану с водой.
Рука дрогнула. Стакан летит на пол. Вдребезги! Лужа и осколки стекла под кроватью.
– Сука!
– «Шукаа»? Что за язык? Ты финн? – Гостья приоткрыла дверь и с интересом наблюдает за мной. В левой руке держит мою зубную щётку.
– Это моё! – показываю я на щётку.
– Спасибо, – говорит она и снова закрывает дверь.
Надо вставать. Пора прекращать это Шапито!
– Вот, ****ь! – совсем забыл про стекло.
Из грязной ступни торчит осколок. Разводы крови не видны на серых простынях. Весьма практично.
– «Фот бядь» – доносится из ванной. – Ты точно финн!
Руки трясутся. Сегодня праздник – день Шизофреника, и это надо срочно отметить.

Сидим на детских стульчиках посреди тротуара. На крошечном пластмассовом столике стоит моя порция жареной свинины, банка пива, её бутылка колы и тарелка лапши.
– Я голодная. Ты меня кормить, я ухаживать за тобой. – Она мастерски орудует палочками в миске.
– Мне не нужна помощь. – Наблюдаю за ней.
Я не смогу повторить её движения даже вилкой, наверное, это тайное знание – секретная школа Шаолиня!
– Поздно. Мы договорились. Ты заплатил. – Она умеет улыбаться не переставая жевать.
– Как?
– Снял с «мастер-карт» полторы тысячи долларов. Ты щедрый. Спасибо!
– Это невозможно!
– Это Камбоджа. Всё возможно. – Протягивает мою карту. – Вчера ты забыл в банкомате.
– ****ец!
– «Питзец»! Красивый язык – финский, – повторяет она.

– Я тебя выбрала. Решила сама. Не шлюха. Буду показать тебе Азию.
Улупи, так её звали.
Невысокая. Чёрные угольки глаз сверлят исподлобья. В теле, осанке, движениях плавная уверенность в себе. Нет притворства и сладкой липкости тайских и кхмерских проституток. Она не стремилась мне угодить. Симпатичная, но не броская, не яркая.
За короткий срок смогла организовать моё разлагающееся существование. Самостоятельно выбрала маршрут, наметила остановки, посчитала мой бюджет, приняла решение.
– Завтра уезжаем.

Автобус движется по пыльным дорогам. Джунгли стеной. Жару чередуют ливни. В моей кипящей голове не остаётся картинок, лишь блики. Клубок её тела рядом. Жизнь перешла в активную фазу сна. Я вне реальности. Вне...

Меняем города, постели, климат, вид из окна. Чувствую себя на карусели, когда пейзаж превращается в густые подтёки, а время в смолу. Ещё один город с узкими улочками полными мотороллеров, грязных детей, калек, попрошаек, моторикш. Ещё один блик. Маленькая девочка тянет руки навстречу, поёт – «Ва-а-ан дола-а-а миста-а-а-а!» Небо болезненного цвета желтухи. Теряю ориентир во времени суток – утро, день, вечер – «Ва-а-а-ндола-а-амиста-а-а! Вандола-а-а!» Чувствую, как ухожу на дно, тону с открытыми глазами.

Всё начинается с движения рук. Поворачиваешь кисти ладонями вверх. Расслабляешь голову, плечи, спину. Падаешь назад. Сильный поток времени подхватывает тебя, крутит. Плавно, медленно тащит вниз по течению. Тёплые воды играют грузным телом, как щенок мячиком. Что бы ни случилось, ты расслаблен, готов ко всему – к любому повороту, к любому порогу. Глаза раскрыты.
Моя религия – безысходность, моя молитва – я сам.

Наше обоюдное существование зависело исключительно от неё. Она выбирала отель, выбирала место, выбирала, где есть вечером, что делать днём. При этом совершенно не боролась с моим азартом поглощения наркотиков и алкоголя. Даже иногда помогала выбрать хороший кайф.

Секс был, но как её собственная воля, именно в тот момент когда хотела ОНА. Я превращался в жертву, она – в хищника, овладевая мной. Её тело с фантастической гибкостью оплетало моё. Стальной хваткой змеи держала в кольцах пульсирующей страсти. Я чувствовал себя полностью выжатым, раздавленным. Бессильно откидывался на кровать в сне-забытье. Утром, она будила меня, мы шли пить кофе и двигаться дальше.

Улупи запретила мне водить мотороллер, поэтому везде я передвигался за её спиной. Она превосходно водит, может на полном ходу развернуться через встречный поток. Я инстинктивно закрываю глаза и сильно вжимаюсь в неё. Она громко смеётся и прибавляет скорость.

Густые мотки электрических проводов, грязь под ногами, шумные улицы, невыносимая жара. Уля ожесточённо торгуется с продавцом.
– Эти шорты стоят не больше доллара. Он хочет десять. Это дорого!
– Брось, деньги есть.
– Нет, я не куплю дороже!
Она ругается сильно жестикулируя. Продавец, смачно сплёвывая, тычет в меня пальцем и что-то гневно кричит. Хватаю его за шею, сжимаю кадык, прямо уставившись в его испуганные глаза. Из-за спины выбегают какие-то люди и начинают верещать. Придушенный продавец закатывает глаза, его хилое тело ослабевает.
– Отпусти его! – Голос Улупи ясно доходит до меня сквозь общий гул голосов.
Не просьба, приказ! Безвольно повинуюсь. Кхмер бессильно падает на тюки с барахлом, затравленно снизу смотрит на неё. Протягивает шорты, умоляя, твердит:
– Фри, фри. Фо ю! Фри-и. Нот мани.
Люди вокруг молча пятятся от нас, и вовсе не я тому причина. Все с неподдельным ужасом смотрят на мою спутницу. Уля застыла посреди лотков, гневно смотрит на продавца и шипит, издаёт низкие свистящие звуки. Общее оцепенение.
– «Нот мани» это хорошая цена! Пойдём, – говорит она и кидает мне шорты.
– Что это было?
– Не спрашивай!
Я решил быть не любопытным, мало ли что случается в Азии.

Она чувствует погоду мистическим образом. На полпути резко тормозит мотороллер.
– Будет дождь!
– Небо без туч.
– Сейчас будет! Снимем номер здесь! Хочу тебя.
Через несколько мгновений небеса прорывает многочасовым ливнем. Наши тела сплетаются в ближайшем отеле. Окна раскрыты, мы слышим громкую барабанную дробь дождя по железному навесу. Она душит меня в стальных объятьях желаний.
– Люблю дождь!
Лёжа, смотрю, как Улупи голая высовывается по пояс в окно. Вода струится по волосам, лицу, плечам, груди, стекает в лужи под ногами.

Внезапно посреди чёрного полога дождя она говорила:
– Всё! Дождя не будет!
И через пару минут тучи уходили, солнце снова жгло нам головы.

Яичница глазунья с беконом, бутылка «Tiger», поджаристый тост, сигарета – мой обычный завтрак. Уля пьёт кофе с круассаном. Простое меню – осколки мёртвой империи, чьи блики отражаются на грязной посуде местного общепита. Индокитай.

Наш путь имел какой-то особый смысл. Неделю бродили по развалинам Анкора, дышали запахом древних стен, молча сидели среди каменных глыб, ловя случайное секундное просветление. Моя спутница заворожено смотрела на храмы, нежно гладила настенные фрески. На барельефах Байона изображены петушиные бои, танцы, монахи, сцены из обычной жизни. Ничего не поменялось здесь! Не хватает лишь изображений мотороллеров.

Не знаю, что меня больше поразило в этом путешествии: гигантский заброшенный город в джунглях или чистое детское восхищение Улупи. Она внезапно замирала, вжимаясь в стены, молча, еле дыша, что-то тихо шептала, начинала улыбаться, искриться изнутри.

Через семь дней пребывания здесь я стал задыхаться, начал слышать голоса мёртвого города. Сны смешались с реальностью. Увидел тени давно ушедших дней. Уличный шум наполнил мои уши. Обхватив голову руками, сцепив виски, я пытался остановить нахлынувшую боль.

Призраки окружали. Старые стены начали говорить. Толпы бредущих по улицам прохожих, шумный рынок с торговыми рядами, арена с бойцами бокатор, давно умершие дети тянут ко мне руки и что-то поют на неизвестном языке, золотая ткань опоясывает каменную фигуру Будды, за его спиной медленно качается пятиглавая змея.
Улупи взяла моё лицо в ладони, нежно поцеловала в лоб.
– Слишком тяжело! Я виновата. Ты описался.
На следующий день мы уехали в Сиануквиль.

Южно-китайское море, Сиамский залив. Вдоль побережья от одного безлюдного пляжа к другому. Белый, как манка, песок, горячая солёная вода. Снежные облака кораблями плывут над склонёнными головами пальм. Наши загорелые тела, прижавшись друг к другу, лежат на самом солнцепёке. Моя левая рука крепко сжимает бутылку. Небо инфантильно покачивается надо мной. Кожа горит, будет ожог. Белые складки незагорелой кожи на изгибах рук и ног. Сил нет отползти в тень или залезть в воду.

Она приподымает солнечные очки, улыбается:
– Стало лучше? Надо двигаться дальше, нельзя останавливаться.
– Постоянно куда-то бежим, зачем?
– Мы ищем.
– Что?
– Тебя.

Меняется вид в окне автобуса, меняются названия и этикетки местного лагера: «Angkor – Premium», «Black Panther – Stout», «Bayon – Pilsner», «Vbeer – Lager», «Phnom Penh Beer», «Chang – Classic». Не меняется лишь вкус – вкус тёплой мочи.
По проходу меж кресел гуляют куры. Печёт, как будто забыли закрыть дверь небесной пекарни. Трясёт на ухабах. Водитель включил телевизор с караоке. Местные хором что-то поют. Я слышу лишь одно: «Ва-а-а-а-ндола-а-а-а миста! Уа-а-андола-а!»

Въезжаем в густое облако тумана. Вокруг всё замирает. Негромкий рокот мотора и медленное покачивание в такт движения. Смотрю вниз на свои ноги. Две худые волосатые жерди, на которых мешком висят штаны. Пытаюсь вспомнить, как я оказался здесь, как дошёл до этого. Но чем дольше пьёшь, тем призрачней становится причина, зачем ты это делаешь. Второстепенные цели суицида.

На очередной остановке покупаю самокрутку в баре. Брезентовый навес, старый ящик-телевизор и двадцать пластиковых стульев. На экране тайский бокс. Мужчины хором вскрикивают и вскидывают вверх сжатые кулаки. Невдалеке жарят большую свинью на гриле. Сажусь в углу. Взрываю.

Чёрно-красный диск солнца медленно сползает к горизонту. Моя спутница молча садится на корточки рядом. Солнечные зайчики пляшут в такт моему безумию.

Незаметно путь лёг через официальные границы, разные страны. Мы поменяли жёсткие сиденья кампучийских автобусов на мягкую кожу кресел Тайских авиалиний. Стены Анкора, грязь Пномпеня, пляжи Сиануквиля и Кампота сменили острова Таиланда и старые ваты северной части страны Лампанг, Сукхотай, Чиангмай.

Улупи вернула меня в каменные джунгли Бангкока. Ведомый за руку, я открыл удивительный мир – в нём не было привычной пьяной копоти Каосан-роуд, борделей и баров. В течение недели мы изучали храмы, множественные лики Будд, улыбающиеся лица монахов, маленькие мастерские художников. Древние голоса истории снова стали звучать внутри.

Мы словно преследуем, догоняем кого-то давно умершего, растворившегося в пыли веков. Бежим по следам минувших лет. Ищем среди старых стен тени растворившиеся в спирали бесконечности.

Пить я не бросил. Делал это скорее механически, по инерции, методично топя себя в алкоголе. Но перестал тонуть, в организме наступил момент пресыщения. Пропало состояние пьяной ваты, эйфории, полёта. Хлестал из горла бутылки, но никак не мог почувствовать себя пьяным, только чугунные гири усталости наваливались на плечи, прижимали меня к земле.

– Другой город. Другая страна, – говорит Уля, разглядывая в окно такси многоуровневые бетонные развязки Бангкока.
– Это Таиланд.
– Название не имеет смысла! Город другой. Двигаемся дальше.

Перед храмом Лежащего Будды стоит группа соотечественников. Устало курят. Улупи ведёт меня за руку. Размалёванная, грузная тётка тычет в нас пальцем:
– Со шлюхами на экскурсии ходят, стыд!
Я останавливаюсь напротив неё:
– Ты-то себе цену знаешь!
Неожиданный ответ на повседневное хамство в чужом мире.

Из Таиланда на автобусе до моста «Дружбы» через мутные воды Меконга. В Лаос, в столицу Вьентьян. Оттуда в нарко-рай Вангвианг. Опиумный чай, грибы, амфитамины из Изсингкока от племени акха, трава. Дальше в Луангпхабанг. Рисовый самогон в глиняных кувшинах. Пещеры. Водопады. На улице продают варёных летучих мышей. Луангнамтха. Медленная пыльная страна, пребывающая в полудрёме.

Я потерял возможность опознавать города, деревни, страны, нации. Кхмеры, тампуаны, пнонги, крунги, куой, тайцы, лао, хмонги, мьен, вьетнамцы, китайцы. Все стоят в длинной очереди предо мной и что-то требовательно кричат, каждый на своём языке, размахивают руками, норовят ударить, схватить меня, прячусь за её спину. Как маленький мальчик смотрю из-за материнской юбки на опасность, на медленно разгорающееся пламя собственного страха.

Пхонсаван – долина гигантских кувшинов. Попадаются ржавые остовы танков, предупреждения о минах – отголоски страшной, безжалостной войны.
Улупи поворачивается ко мне:
– Тебе нравиться здесь?
– Красиво! Но вы постоянно воюете.
– Насилие лишь признак взросления. Мы меняем кожу.
Чампасак и храм Ваи-Пхы. Таинственная цивилизация тямов. Паксан, дальше граница с Вьетнамом и Ханой.

Просыпаюсь рано утром. Бодро вскакиваю с постели, чищу зубы. С интересом разглядываю в окно новый город.
– Какие у нас планы сегодня, босс?
Уля лежит на кровати. Простыня свалилась на пол. Золотые лучи солнца играют на её смуглом теле. Спит, улыбаясь во сне. Одеваюсь. Спускаюсь в холл гостиницы. Портье вежливо кланяется.
– Будете завтракать, сэр?
– Конечно!
Тост, две сосиски с омлетом, ананасовый фреш, чашка зелёного лотосового чая с огромным куском медового торта.
– Ещё с собой. Кофе и круассан.
– Да, сэр.
– Что это за город?
– Хьюи, сэр.

На большом экране перед ресэпшэн показывают мировые новости. Пожилой диктор-азиат что-то стрекочет, за его спиной снег падает на золотые купола Москвы. Инстинктивно сажусь перед телевизором. Внимательно слушаю непонятную речь.

– Я тебе кофе принёс.
– Привет! Ты рано.
Она садится на кровати и потягивается. Чёрные как смоль волосы струятся по голым печам. Да и хрен с ним с кофе!

– Ты изменился.
Уля лежит на моём плече, курит, стряхивая пепел в непочатую чашку кофе. За окном моросит мелкий дождь. Я трезв третьи сутки. Чувствую себя счастливым рядом с ней.

Улупи раскрылась в моих объятиях в великолепную розу. Красота её стала доступной. Я смотрел и удивлялся, как мог не разглядеть этого раньше. Высохшее умирающее дерево моей души вновь пустило корни и покрылось листвой. В груди свили гнездо птицы любви. Чувствую их трепет, взмахи крыльев, слышу тихий сладкий щебет.
Я стал другим – она изменила меня.

Как влюблённая пара молодожёнов, держась рука за руку, целуясь на каждом углу, мурлыча, смеясь по глупостям, мы продолжали путь по Вьетнаму. Смотреть здесь нечего, всё уничтожено ковровыми бомбардировками, выжжено напалмом. Сравнить ещё один непохожий кусочек Азии – разноцветное стёклышко в калейдоскопе Индокитая.

Шаг второй: Немного смерти

«Чтобы победить все болезни,
нужно уничтожить всех врачей»
Пол Пот

Лопасти потолочного вентилятора гонят кипящую смолу воздуха из угла в угол небольшого сайгонского бара. Немногочисленные посетители, в основном «фаранги» – иностранцы.

Постный местный лагер кипит в бокале. Жара накрыла город. Каждый новый вздох – не просто движение грудной клетки-диафрагмы. Нет, ты отгрызаешь кислород, глотая его кускам острыми, неровными, скребущими и режущими гортань в кровь.
– Ты русский? – Невысокий седой мужчина лет семидесяти.
Европеец. Испещрённый морщинами лоб, чисто выбритое лицо. Рубашка с короткими рукавами аккуратно заправлена в строго наутюженные брюки. Сандалии с белыми носками. Отсутствие часов. Ровный шоколадно-кремовый загар выдаёт постоянного обитателя Азии. Бамбуковая трость в левой руке.
– Ты ведь русский? – Он настойчив.
Неожиданный вопрос в неожиданном месте – я сижу в душном баре, купил бокал местного лагера «Saigon».Тысячи мотороллеров, как необузданная волна цунами, несутся по улицам.
– Да, но полгода не говорил по-русски. – Даже думать я начал на ломанном английском.
– Ты практикуешь намного чаще меня. Могу на «ты»?
Он бесцеремонно садится за мой столик. Поведение волевого жёсткого руководителя.
– Сергей Павлович! – Сильное рукопожатие, стойкий запах пота смешанный с ароматом крепкого табака. Представление не требует взаимности.
– Выпьешь со мной?
– Выпью.
– Тогда водка. – Он подымает вверх руку с двумя вытянутыми пальцами, кричит бармену на вьетнамском.

Официант ставит две полные стопки рядом с моим бокалом, меняет пепельницу на чистую, кланяется. Учтивый ритуал абстрактной вежливости.
– Не обижайся, мне нужно выговориться, причём исключительно на родном языке. Тут если и встретишь своего, то руки жать не хочется, не то, что душу изливать. Ты же, на первый взгляд, человек ровный. Час уже с кружкой пива сидишь, молча, задумчиво. – Сергей Павлович резким хуком отправляет содержимое рюмки в рот.

Чуть морщится, крякает в кулак, снова кричит на вьетнамском. Пред нами вырастает пол-литровая бутыль шведской водки. Мой собеседник наливает до краёв, пьёт, откидывается на спинку стула, закуривает.
– Давно я здесь. Уже и страны нет той, что послала сюда. Во Вьетнам попал в начале семидесятых. Сложное время, разгар войны. Задача, поставленная предо мной, как перед военным консультантом – преподавать командирам Вьетконга тактику ведения партизанской войны. Обучить боевых командиров разрозненных отрядов действовать в условиях полной изоляции по единому сценарию генеральной стратегии. Без связи друг с другом, без прямого руководства, без тактических карт.

Признаться честно, на момент моего прибытия надобность во мне, как в учителе, уже отпала. Вьетнамцы научились действовать слаженно, быстро и смело. Огромные военные формирования безропотно подчинялись единой цели, проводили гениальные боевые операции, приводя противника в ужас и смятение. Мы же, военные тактики-инструктора, начали перенимать секреты у своих учеников, признавая мудрость подчас безграмотных деревенских пареньков управляющих сотнями солдат.

Легко не было, но мы стали единым целым, делали одно правое дело, боролись за свободу этой страны. Вьетнамцы дрались фанатично, до последнего патрона, шли в рукопашную на американских десантников в два раза крупнее их. Мой официальный статус – гражданское лицо, случайный турист в гуще сражений. Попади в плен к противнику, от меня открестились бы все, кроме товарищей по оружию, а они сложили бы свои жизни ради меня. Не примите это за красивые лозунги или пропаганду. Патетику жизни диктуют обстоятельства. И здёсь всё было честно: мы вместе против них. Боевое братство. Интернационал, каким он должен был быть.

Советские офицеры здесь находились не одни. Рядом с нами воевали восточные немцы, северные корейцы, чехи, китайцы, кубинцы. Вооружённый конфликт – превосходный полигон испытания нового оружия, новых тактик. Использовать такую возможность старались все.

Работали втроём. Я,– советский инструктор, кубинец Хавьер и вьетнамец Зунг. Мудрое решение соединить научную системную стратегическую мощь военного образования Советского Союза с исключительным опытом партизанской войны Кубинской революции, безумную жажду победы и готовность учиться вьетнамских патриотов. Так мы и воевали до самого конца, пока корабли под звёздно-полосатым флагом не ушли с горизонта. В этот город входили на танковой броне с автоматами в руках. Втроём неотступно! Вместе. Счастливые и пьяные от победы.

Когда мужчины живут, как звери, войной, они сбиваются в стаю. Так проще выжить, прижавшись спиной к спине. Мы были не исключение. Не было в жизни моей ближе и роднее людей, чем братья Зунг и Хавьер. Заботились друг о друге, прикрывали и помогали. У старшего из нас, Хавьера, двое девочек-близняшек на Кубе – Тереза и Мария, жена Анна. Девушка по имени Май, ждала Зунга в Хошимине. Моя мама в Воронеже. Одна семья. Наш мир, за который мы и дрались.

После победы, в семьдесят пятом, меня вернули в Союз. Связи оборвались. Знаю, что Зунг ушёл из армии, вернулся в Хошимин, женился на Май, начал делать карьеру по партийной линии. Хавьер растворился в джунглях с какой-то секретной миссией.

В семьдесят восьмом похоронил маму. Рак. Маленький холмик на кладбище – единственная связь с Россией. Когда в семьдесят девятом Вьетнам вторгся в Кампучию, на предложение вернуться в Азию согласился, не раздумывая.

Вьетнамцы взяли Пномпень, красные кхмеры засели в непроходимых джунглях на границе с Тайландом. Снова партизанская война, диверсии, локальные бои. Всё поменялось местами. Первое время был при штабе. Наскучило. Упросил руководство отпустить на передовую.

В это время, реализовывалась программа использования отрядов перебежчиков во внутренней диверсионной деятельности в тылу врага. Небольшие боевые группы кхмеров постоянно принимали то одну, то другую сторону в конфликте. Нашим заданием было формирование единой стратегии действий у подобных разрозненных отрядов. Был организован полевой лагерь обучения командиров – перебежчиков.

Постепенно поняли, что необходимо обучение в быту. Начали практиковать отправку вьетнамских инструкторов непосредственно на место деятельности кхмерских партизанских отрядов. Иногда посланники исчезали, как и группы, к которым они отправлялись. Ходили слухи о тайных диверсионных полпотовских отрядах, уничтожающих внутренних предателей, перебежчиков и сочувствующих, но официального подтверждения их существования не было.

Поэтому генштаб не принимал эти домыслы всерьёз. Предполагалось, что мы имеем дело с разрозненными и несвязанными силами противника, ведущими хаотичное сопротивление в горных приграничных с Таиландом районах.

Однажды пришли разведданные от агента в джунглях о переходе на вьетнамскую сторону группировки около сотни человек под командованием некоего Нуон Мока, племянника одного из высокопоставленных руководителей красных кхмеров. Дело политическое, необходимо срочное присутствие в отряде перебежчиков представителей высшего командования вьетнамской армии как гаранта безопасности. Сам отряд нужно было сопроводить на контролируемые нами территории. Эту миссию поручили мне и вьетнамскому лейтенанту Чан Ту.
Парень совсем молодой, лет двадцати. Сын генерала – страховка для кхмеров.

Вертушкой нас забросили в джунгли. На месте высадки встретила небольшая группа из десяти бойцов и двое суток уводила нас глубоко в леса, контролируемые полпотовцами. По прибытию в лагерь отряда мы обнаружили следы недавнего боя. Было видно, что сражение имело скоротечный, но весьма ожесточённый характер. Судя по всему, внезапный конфликт родил перестрелку и рукопашный бой. Присутствовали следы взрывов ручных гранат. Нас под прицелами автоматов усадили на землю у дерева на краю небольшой поляны. Чан Ту пытался спорить, но получил удар прикладом в лицо.

Вокруг стояли молодые люди в чёрной униформе с красными шарфами, самому старшему было не больше двадцати пяти, младшему лет восемь. Все хорошо вооружены. Присутствовало китайское, советское и американское оружие, в основном автоматы. Командовал невысокий молодой кхмер с перебинтованной щекой. Он отдавал короткие, еле слышные приказы, подчинённые повиновались молча, безропотно.

На поляну вывели пленных. Пока конвоировали, их усиленно избивали. Позже за руки и ноги, волоча по земле, притащили раненых. Всех свалили в единую кучу в центре. Рядом с нами на корточки присела девочка лет четырнадцати. Начала говорить на вьетнамском языке:
– Буду переводить вам.
– Что здесь произошло? Нас должны были ждать! Где Нуом Мок? – начал кричать лейтенант.
Девочка перевела командиру. Тот усмехнулся, дал короткое распоряжение. К нашим ногам кинули отрезанную мужскую голову.
– Ему скажи. Он готов тебя выслушать, – был ответ командира.
Последовали удары прикладами в голову – я потерял сознание.

Когда пелена боли и беспамятства сошла, руки и ноги оказались связаны. Вечерело. Тишину джунглей рвали неистовые крики людского ужаса. Солдаты добивали пленных и раненых ножами. Делали это скрупулезно и деловито, без проявления каких-либо эмоций, как опытные забойщики на убое скота. Один держал жертву за волосы, другой за ноги, третий перерезал сонную артерию штык-ножом, вытирая окровавленное лезвие об одежду убитого.

Рядом с нами на корточках сидела девочка-переводчик, нежно обняв АК-47, и со скукой и апатией смотрела на происходящую расправу. Заметив, что я пришёл в себя, улыбнулась и сказала:
– Истинный Кхмер учит: «Тот, кто протестует против нас, является врагом; тот, кто выступает против нас, является трупом».*
Несколько суток нас тащили через джунгли, уходя всё выше в горы. На любые вопросы и просьбы ответ был один – удар прикладом в лицо. Никто с нами не разговаривал. Еду бросали вечером, как собакам в грязь.

Мой товарищ держался хорошо, безмолвно принимал избиения и унижения. Отряд, в котором мы оказались, был не большой, насчитали сорок девять человек. Действовал полностью автономно – за несколько дней пути не было ни посторонних курьеров из штаба, ни радиосвязи. Я отметил, что мы осторожно обходим деревни и возможные места встречи с людьми, передвигаемся, как опытное диверсионное подразделение. Группа шла в полной тишине. Дисциплина и порядок являлись исключительными и заставляли меня, как профессионала, завидовать и уважать командира, способного добиться такого понимания и безропотного подчинения внутри боевого коллектива.

На восьмые сутки встали лагерем вблизи небольшой горной деревушки. Из нашего убежища были видны ровные поля и фигуры работающих людей на них.
– Опиум, – сказал Чин Ту.
Позже под вечер в расположение отряда пришли крестьяне. Шесть человек. Невысокие мужчины в годах, чьи лица исчертила паутина морщин. С собой на длинном шесте принесли жареную свиную тушу. Деловито поздоровались с командиром, сели у костра, стали вести размеренную беседу. Вьетнамец начал тихо шептать:
– Я немного понимаю. Продают лауданум – настойку опия. Торгуются о цене. Жалуются, что места для полей мало, а подниматься выше боятся. Там другое племя – старые люди. Пропадают мужчины. Просят помощи.

Чуть позже импровизированный пир закончился весельем – кормлением пленных костями. Нас заставляли грызть объедки без помощи рук. Любое сопротивление пресекалось избиением. Участвовали солдаты и крестьяне – полное единение народных трудящихся масс с армией. В какой-то момент я потерял сознание.

Утром меня и лейтенанта поставили на колени перед командиром. Рядом села переводчица. Жестом он отказался от её услуг.
– Я говорю на вьетнамском. Завтра мы идём высоко в горы, вверх. Будет трудный переход. Мы не можем тащить вас на привязи. Вам развяжут руки и распределят поклажу. Любая попытка к бегству – расстрел! Любая попытка рассекретить группу – смерть! Вы меня поняли?
—Да, но кто вы?
– Ангка** говорит – «Мы правим вечно, пока никто не знает кто мы».
Он резко встал, достал из внутреннего кармана серебряный портсигар с сигаретами, зажигалку в тон, закурил.
– Вы собственность Ангка.
Нас развязали, выдали рюкзаки, стали кормить на равных. Трое суток в полной тишине лезли вверх по отвесным скалам и непроходимому лесу. Не зажигали костёр. Солдаты спали по очереди, круглосуточно неся караул. Любой наш вздох, случайное слово, неправильно воспринятое действо могло служить причиной моментальной смерти. Когда устаёшь ждать расправы, обретаешь полную апатию к происходящему. Мы погрузились в ритм движения группы, слились с ней.

На четвёртый день на пути появились тропы и следы человеческого пребывания: аккуратно сложенные мотыги, одинокий кувшин с водой, вязанка дров. Отряд разбил лагерь рядом с одной из горных троп. Чуть выше выставили разведчиков для наблюдения за посторонним движением.

В засаде группа провела двое суток, прежде чем взять в плен одинокого пожилого крестьянина. Невысокий смуглый мужчина лет шестидесяти, не кхмер. Не сопротивлялся, покорно следовал за конвоирами. При допросе молчал, прямо смотрел в глаза командиру и улыбался. Его поведение выводило полпотовцев из себя. Началось методичное избиение.
— Это чамы. Они не говорят по-кхмерски, – сказал Чин Ту.
Пленному перерезали горло, тело спрятали в зарослях. Отряд начал готовить оружие к бою. Неожиданно дозор сообщил о приближении двоих мужчин – они сошли с тропы и двигались прямо к нам. Когда гости вышли в расположение группы, все автоматы нацелились в их сторону.

Пришедшими оказались слепой старик, тоже чам, и мальчик-кхмер лет шести. Они подошли к старшему. Старик начал что-то говорить, монотонно раскачиваясь в такт, малыш переводил на кхмерский. Солдаты стояли в оцепенении. Закончив говорить, старый чам сел на корточки, юный переводчик послушно уселся рядом. Командир прислонил дуло пистолета к голове старика, плюнул ему в лицо, выстрелил. Мальчик не шелохнулся, продолжал сидеть рядом с распластанным телом старшего товарища. Его убила ударом приклада по голове, девчушка, переводившая нам ранее. После первого удара мальчик был ещё жив, лежал без звука, лишь кровавые пузыри шли изо рта. Девчушка встала над ним, взметнула высоко вверх руки с АК-47 и, как лом, опустила автомат ему в темя.

На краю тропы бойцы отряда сложили всю поклажу, оставив лишь боекомплект. Группа выстроилась в цепь. Нам ремнями связали руки за спиной, соединив петлёй шею, что не даёт возможности конвоируемым сгибаться вперёд, приходится медленно ступать, расправив спину. За спиной шла девочка. Она вытерла кровь с приклада о мою одежду.

Простите за столь детальное описание случившегося. Каждая секунда того дня живёт все эти годы внутри моего мозга. Каждое мгновение тех далёких дней я переживаю снова и снова. Испытываю огромную потребность выговориться, поделиться этим.

Собеседник наливает полную стопку водки, выпивает. Разминает левое колено. Я сочувственно смотрю на трость:
– Боевая рана?
Сергей Павлович улыбается.
– Нет, мотороллер сбил две недели назад. Пьяные австралийские подростки. Случайность!
Новый мах и следующая порция водки отравляется вглубь его желудка.

– Группа растянулась в линию. Посредине медленно шли мы с вьетнамцем, подгоняемые девочкой-переводчицей. Жёсткими тычками дулом автомата, она заставляла нас идти в ритм со всем отрядом. Пройдя в скором темпе километра три, мы свалились наземь, как подкошенные. Сил идти в столь противоестественной позе больше не осталось.

– Стреляй! Мы никуда не пойдём, – зло выкрикнул Чин Ту, за что сразу молча получил в зубы прикладом от милой кхмерки.
Пока вьетнамец выплёвывал обломки зубов с кровью, девчушка дала сигнал остановки для всей группы. Через пару минут на тропе появился командир, пылающий гневом. Немного попинав наши обмякшие тела, командир что-то сказал юной полпотовке и вернулся в джунгли. Она привязала нас спинами к массивным деревьям, лицами друг напротив друга.

Спеленала профессионально, не оставив и малейшей возможности развязаться самостоятельно. Уходя, догонять отряд, не забыла подарить напоследок нам по увесистому удару в грудь. И также, совершенно безмолвно убежала вверх по тропе, по-детски подпрыгивая на ходу.

Немного придя в себя, я спросил лейтенанта:
– Что произошло в лагере? Что сказал старый чам?
– Старик сказал, что красные кхмеры не достойны их женщин, и всё равно умрут. Если солдаты сложат оружие и уберутся немедленно прочь, возможно, у них будет шанс выжить. Безрассудный поступок! Кхмеры уничтожат деревню.
Минут через сорок одинокого пребывания на краю тропы, мы услышали звук автоматных очередей в джунглях. Судя по выстрелам – это был расстрел.

Крестьяне не оказывали сопротивления, видимо совершенно не владея огнестрельным оружием. Скоро треск автоматных очередей сменился одинокими выстрелами. Вьетнамец поднял голову:
– Добивают раненых. Несвойственное для кхмеров расточительство патронов. Обычно просто забивают до смерти или режут горло.
– Это расправа. Они разгневаны.
Мы снова впали в забытьё. Тишина и медленно наползающая темнота подавили желание бороться. За нами вернулись. Добрая знакомая и малыш лет девяти с «Калашниковым» на шее вынырнули из вечернего тумана. Оба были сильно возбуждены и желали поделиться своими эмоциями:
– Всех мужчин убили! Я застрелила четверых! – Девочка вытянула вперёд руку, чтобы на пальцах показать нам сколько убила. – Они вышли с копьями и мотыгами. Дикари! Оставили только женщин. Будет пир, а потом они пожалеют, что остались живы! Все умрут!
– Ты же девочка. Ты в куклы играла?
Она с отвращением скривилась:
– Мы взрослые с момента, когда начинаем стрелять из автомата. Куклы – пережиток, буржуазная грязь!

Нас привели в деревню. Бамбуковые дома с крышей из листвы, с бедной утварью внутри. Обычное поселение горных племён. Рядом с крайним домом несколько старух и девочек складывали в кучу окровавленные тела мужчин. Около полтора сотен тел. В центре деревни на небольшой инсценированной площади сидел отряд. Нас, связанных по рукам и ногам, бросили у стены одного из домов. Со своего места мы могли наблюдать за всем происходящим.

Горели костры, варили рис, жарилось мясо, обнажённые по пояс молодые женщины прислуживали боевикам, разнося в глиняных кувшинах вино. Другие женщины покорно сидели по периметру. Оружие лежало рядом с кхмерами. Они были готовы в любую секунду начать стрелять. Командир находился в окружении своих солдат, зорко следя за происходящим пиршеством, отдавая команды через подручных.

Внезапно случилась перебранка. Вскочили четверо кхмеров, вытащили из группы сидящих статную дикарку лет сорока, бросили к ногам командира. На защиту пленницы бросились прислуживающие молодые девушки. Их сбили с ног, двоим перерезали горло.
– Это хозяйка деревни, – прокомментировал вьетнамец.
Пленницу поставили на колени рядом с командиром. Пир продолжился.

Немного позже старухи принесли несколько полных холщовых мешков. Высыпали содержимое на землю. Отрубленные головы стариков, мужчин, мальчиков, ровным слоем разложили в середине пиршества. Кхмеры стали срывать одежды с девушек. Заиграла музыка – небольшой оркестр из совсем маленьких девочек.

Пленницы начали танцевать, присев, переступая с ноги на ногу, рисуя замысловатые фигуры одними кистями рук. Плавные движения кхмерского балета. Танцующие нагие женщины на головах собственных мужчин на фоне языков пламени и чёрного ночного неба.

Принесли новые кувшины. Круг из танцующих пленниц увеличивался. В него вытолкнули хозяйку. Она скидывает одежду, начинает извиваться в такт ускоряющегося ритма, стоя напротив командира. Вино льётся рекой. Солдаты вскакивают со своих мест, обнимают танцующих, срывают с себя одежду, увлекают женщин в объятия, валят не землю. Танцующие не сопротивляются, отвечают взаимностью. Даже девочка-кхмерка громко смеясь, тянет на себя двух нагих пленниц. Спятившие жестокие дети в безнадёжном диком танце похоти.

Пьяный возбуждённый командир валит хозяйку наземь. Адские пляски оргии. Крики, визг, движения тел сливается с медитативным рисунком мелодии.

Мы замечаем, что из общей свалки постепенно незаметно выскальзывают женщины, одна за другой, унося с собой оружие. Солдаты, не замечая их исчезновения, принуждают к сексу друг друга.

Вряд ли меня можно назвать моралистом, но то, что мы увидели, выглядело ужасно. Происходящее приобретает форму насилия. Возникает стычка меж нагими боевиками. Ожесточённая драка. В ход идут кулаки, локти, колени, осколки глиняной посуды, отрубленные головы крестьян. В кровавой схватке режут глотки, ломают кости, выворачивают руки. Безумие продолжается до самого рассвета.

Под утро в живых остаётся восемь кхмеров. Они раненые и обессиленные валяются в лужах крови. Женщины связывают их. Нас вместе с оставшимися в живых солдатами ведут в небольшой сарай. Среди выживших – командир, его левая рука сломана, правое ухо откушено, на лбу рваный неглубокий порез.
– Он убил нашу девчушку, она ему ухо откусила и сожрала. – Чин Ту смотрит на голых и окровавленных кхмеров с нескрываемым презрением. – Глупцы! Надо было бояться женщин, а не мужчин.
Через несколько часов на пол сарая бросили одежду. Всех развязали. Принесли кувшины с водой. Вьетнамец шепнул:
– Не пей! Они добавляют отвар опиума, чтобы контролировать нас.
Так и есть, через полчаса боевики впали в сон. Мы решили обсудить наше будущее:
– Что будем делать? – спросил лейтенант.
– Пришло время мести. Мои личные счёты!
Женщины не имели опыта тюремщиков, поэтому не потрудились забрать у нас ремни. Я пропустил голову командира в петлю. Упёрся коленями в грудь. Начал душить. Пару минут, и дело было сделано. Достал из его нагрудного кармана портсигар и зажигалку… Серебряный портсигар и зажигалку в тон, с гравировкой на испанском: «Нашему папочке и мужу от его любящих девочек Марии, Терезы и Анны». Закурил.

Двери отворились. Нас двоих вывели на улицу, поставили на колени посреди двора. Пришла хозяйка деревни села перед нами на корточки и долго смотрела в глаза. Глубоко жутким холодным взглядом, без эмоций.
– Вы мне не нужны! Уходите прочь.
Мы встали и медленно, придерживая друг друга, пошли. Я остановился и обернулся. Обжигающиё холод её глаз сковал все вопросы:
– Ты обречён, нести его тень всю оставшуюся жизнь, – сказала хозяйка.

Сергей Павлович гасит жажду водкой.
– Куришь? – протягивает раскрытый серебряный портсигар. Беру сигарету. Щелчок зажигалкой, закуриваю. Морщусь, он замечает это:
– К местному табаку надо привыкнуть. – Откидывается на спинку стула, продолжает своё повествование:

Ниже по тропе мы обнаружили схрон со снаряжением группы. Продукты, ножи, одежда, верёвки, патроны, гранаты, го ни одного ствола, ни пистолета, автомата или винтовки. Ничего.
– Ты слышал её? – спросил вьетнамец, когда мы расположились на ночлег.
– Каждое слово.
– А на каком языке она говорила?
– Не знаю. Всё воспринималось, как на русском… – Я удивлённо вспоминал прощальную сцену с хозяйкой племени.
– Она даже рта не открывала!
Больше мы об этом не разговаривали.

Три недели бродили по джунглям, обходя стороной поселения, избегая любой возможности встретить людей. Вода кончилась, пили из луж и ручьёв, кончились продукты – жевали листья и ягоды. Не жгли костров, боясь привлечь к себе внимание, двигались осторожно и медленно – сказывалась острая боль после побоев и ран, полученных от полпотовцев. Шли инстинктивно, борясь со слабостью и сном, чтобы выжить назло и вопреки.

Когда совсем обессилили, таща друг друга через заросли, неожиданно выскочили прямо в центр расположения небольшого отряда. Человек десять плохо вооружённых, бедно одетых кхмеров. Наше внезапное появление произвело эффект. Они были испуганы и растеряны. Представьте: из самой чащи вываливаются оборванные, заросшие и исхудавшие вьетнамец и европеец в походной униформе противника. Общий шок. Руки дрожат, старые винтовки валятся из рук. Мы выхватили гранаты, размахивая ими над головой.
– На землю! Быстро! – кричит Чин Ту.
Кхмеры попадали. Мы подхватили оружие. Стоим в ужасе, целимся в них. Понимая, что шансов никаких. Сейчас они придут в себя, оценят ситуацию и расправятся с нами за секунды. Пожилой мужчина поднял руки вверх и начал причитать:
– Не стреляйте! Беженцы мы! Не стреляйте!

Провидение снова было на нашей стороне. Стихийный отряд беглых крестьян, приговорённых полпотовцами к смерти за какие-то провинности. Они сбежали и пытались пробраться на контролируемые вьетнамцами территории. Несколько недель мы шли вместе. Наше присутствие давало им надежду на хороший приём у вьетнамцев, поэтому нас всячески опекали и берегли. Мы всё равно боялись и были постоянно начеку. Мало ли, что придёт в голову крестьянам? Вдруг решат откупиться от красных кхмеров головами пленных иностранных инструкторов? Спали по очереди, не выпуская оружия из рук ни днём, ни ночью.

Когда отряд вышел в место дислокации вьетнамской армии, мы с лейтенантом были полностью измотаны и обессилены. Срочным авиа-бортом нас отправили до Ханоя, уже там – в военном госпитале разлучили. Переломы ребер, внутренние гематомы, сотрясение мозга, ушибы, дизентерия, язва, нервный срыв – всё стало следствием изнурительного похода. По истечении трёх месяцев я ни видел ничего кроме серого потолка больничной палаты.

Перед самой выпиской ко мне пришли двое: старик генерал и молодая девушка. Родственники Чин Ту – отец и сестра-близнец. Молодое сердце не выдержало перенесённых нагрузок. Парень умер, сжимая ладони отца. Скончался в бессознательном состоянии, твердя моё имя и что-то про старые легенды о нагах – племени женщин-змей. Генерал Чин помог мне остаться во Вьетнаме. Через год я женился. Хавьер говорил, что близняшки приносят счастье. Моё счастье нести тень Чин Ту, в его сестре красавице, моей Лиен.

Я не испытываю сожаления или раскаяния за прожитые годы. Жестокость и бескомпромиссность являются логичным поведением в экстремальных условиях. Кхмеры – дети с оружием, поступали правильно, уничтожая всё на своём пути. Выжигая дотла пути отступления, побеждая собственный страх. Продолжаю восхищаться их единством и фанатичным подчинением, рациональностью действий. Идеальные солдаты. О морали легко рассуждать в тёплых городских кабинетах. В джунглях милосердие и слабость твой главный враг.

Сергей Павлович приподнял пустую бутылку, посмотрел сквозь изогнутое стекло на лампу под потолком. Замолчал.
– Могу я тебя попросить?
– Да, конечно.
– У тебя татуировка на шее. Можешь показать?
Я расстегнул ворот, откинул рубаху. Вытатуированная спящая кобра обвила мою шею и плечи. Экстравагантный подарок Улупи во время наркотрипа по Лаосу.
– Это древний тату-оберег, я видел подобные на плечах убитых мужчин того племени.
– Случайность.
– За свою жизнь я понял, что доля случайного весьма иллюзорна. Встретив тебя здесь, принял решение рассказать старую историю совершенно постороннему человеку. Чем-то ведь обусловлен мой импульс внезапного эксгибиционизма. Провидение есть будильник с загадочным временем звонка-таймера. Никто не знает, когда сигнал сработает, кроме того, кто завёл его.
Мой собеседник крикнул официанта – нам принесли счёт. Строгим жестом он отклонил моё желание разделить чек пополам.
– Пора идти. Завтра мы с Лиен встречаем Марию и Терезу. Дочки Хавьера с семьями прилетают в Хошимин. Поездку организовал Зунг, он теперь большая шишка в министерстве иностранных дел Вьетнама.
Он встал, и, прихрамывая, вышел прочь.

Шаг третий: Немного любви

«Любой человек на свете –
попросту второстепенный персонаж
в чьей-то жизни»
Чак Паланик
«Кто всё расскажет»

– Не понимаю, что хорошего в Азии? Грязь, беднота, антисанитария, дурно пахнет. – Высокая пышная блондинка в обтягивающем неестественно выпирающие формы пятнистом комбинезоне.

Женщина без возраста и ума, лишь губы и грудь. Сидит рядом, крепко вцепившись в глянцевую кожаную брендовую сумочку. Пахнет дорогим парфюмом. Ей выходить в Эмиратах. Там ждёт белый сверкающий лимузин, гостиничные апартаменты класса люкс, букет из сотни красных роз, бутылка «Crystal» в серебряном ведёрке на столе в шикарном ресторане на последнем этаже небоскрёба с прекрасным видом ночного мегаполиса. Меня никто и нигде не ждёт.

Несколько месяцев назад я ушёл с работы, продал машину, сдал квартиру в аренду, купил авиабилет до Бангкока. Бывший начальник неожиданно оказался нормальным мужиком, превратил заявление об увольнение по собственному желанию в сокращение штата с последующей выплатой трёх заработных плат. В Домодедово швырнул мобильный в урну, преступил жёлтую черту, навстречу стеклянной будке таможни. Штамп о переходе границы и десять часов лёту с пересадкой в Дубаи.

«В моей жизни всё стало слишком ровно и предсказуемо. Каждый новый день похож на вчера. Я начинаю стареть рядом с тобой. Наши планы – ложь и самообман. Совместное будущее пугает. Я разочарована. Ухожу потому, что больше ничего не чувствую к тебе. Не люблю, и даже банальной ненависти нет внутри. Оставь меня в покое».

Короткое письмо от Нади на мой e-mail. Девять простых предложений колокольным набатом звенят в голове. Я просто раскрылся. Оказался не готов. Мощный апперкот в подбородок. Голова делает резкий мах назад, затем вперёд. Ноги подворачиваются, руки бессмысленными плетями виснут вдоль тела. Всем грузом валюсь вниз. Распластанным трупом посреди ринга моей любви. Глаза закрыты, белая вата обморока. Нокаут.

Ты победно вскидываешь руки вверх. Улыбаешься. Наши друзья, родители, близкие отсчитывают: «Раз, два, три, четыре…восемь, девять, десять, всё!» Ты победила, отвлекла, поймала на слабости, ударила в цель. Приподнимаю свинцовый затылок от пола. Пытаясь вспомнить, понять, как пропустил. Где сделал ошибку? Снова и снова читая: «Оставь меня в покое. Оставь меня… Оставь». Потому, что раскрылся и был не готов.

Дабы вывернуть себя наизнанку, надо чтобы внутри что-то осталось, но там пусто, лишь сквозняк от раскрытой двери после твоего ухода. Чувства, ощущения, самосозерцание – пустая ржавая клетка души. Ты вычерпала меня до дна, не оставив и глотка.

Я осознаю что, нахожусь на изломе: ещё вчера прожитый день был шагом в сторону взросления, мудрости и зрелости, завтра же этот путь поведёт меня к старости, маразму и смерти.

Что дальше? Унылая карьерная лестница, две недели солнца в году во время банального отпуска, очередное женское имя в мобильном, серое и грязное, как асфальт, московское небо, понурая осень, лабиринт депрессии, ненависть к себе и собственной слабости. Может это мой шанс? Шанс изменить, разорвать и выбросить. Шанс переписать по-новому, именно так, как правильно, без лживых целей и самовранья.

И пусть новый путь не отмечен оптимизмом. Да и фантазией тоже не блещет. Я меняю лишь пейзаж. Меняю тусклый след родного солнца на яркую раскалённую сковороду в чужом небе. Алголь, разврат и наркотики – всё это будет, поверь мне. Но никто и никогда не посмеет меня жалеть! Больше никто не ударит меня неожиданно.

Розовая марля утра разорвана огнём желания, пламенем страсти. Мы нагие сидим на смятой постели. Курим.
– Куда поедем дальше, босс?
– Путь закончен. Пришло время расставаться.
– Зачем? Нам хорошо вместе! Если нужны деньги, у меня есть. Нам хватит!
– Деньги не нужны. Мне пора возвращаться назад. У нас есть пара дней.
– А я? Как же я?! Возьми меня с собой!
– В моём мире мужчины лишь материал для продолжения рода и тяжёлой работы. Ты не сможешь там жить, а я не смогу смириться с ролью раба для тебя. Полюбила тебя!
– Останься со мной! Мы можем быть вместе!
– Нет, я должна вернуться и продолжить жизнь моего народа, моей семьи. Маленькую частицу тебя я заберу с собой внутри себя. – Она обхватила живот ладонями, прижалась ко мне.
Бриллиант слезы скатился по её щеке и маленькой бусинкой, перескочив мне на плечо, побежал по руке вниз.

Яд змеи в небольших дозах является драгоценным лекарством. Главное правильно рассчитать дозу. Лечение любовью – лечение ядом. Чуть больше доза – и смерть. Вылечить меня тебе удалось…

Чёрные кулисы сайгонской ночи накрыли город. Маленький сигаретный огонёк в руке.
Курю этот город, втягивая всеми лёгкими вкус его улочек, домов, мотоциклов, нескончаемого шума. Хошимин тлеет в моей руке, с каждой затяжкой становится всё меньше, теснее. Оседает серым пеплом внутри лёгких. Капли пота стекают по лбу, это слёзы выходят через открытые поры.

Улупи спит, повернувшись ко мне спиной, свернувшись калачиком. Каждое утро я пахну тобой! Еле слышу посапывающий звук мелодичного сна. Моё вожделение еле держит меня на поверхности реальности. Паутина слюны падает на скомканные простыни. Чувствую терпкий запах корицы. Дышу чешуйками её кожи, глотаю волосы, осколки снов, случайных фраз. Я немножко каннибал, потому, как поглощаю Улю микроскопическими кусками, маленькими дозами.
Я решил бить первым: днём купил авиабилет назад в Москву.

Сбегаю как трус, не сказав – прощай! Ты дала мне силы снова жить, научила бороться. Нужно ли мне исцеление? И зачем оно без тебя?..

* «Истинный Кхмер», «Первый Старший Брат», «Товарищ №87» – Пол Пот, настоящее имя Салот Сар.
** «Ангка» – верховный секретный безликий орган правления у красных кхмеров.
*** «Наги» – в индуизме и буддизме: змееподобные мифические существа.

Ясатай

Mavlon

Ясатай полз по степи. Большая потеря крови и упадок сил не давали подняться на ноги. Желание сократить маршрут оказалось для него роковым. От калмыцкой фермы, откуда он шел до точки в степи, где он жил и работал, по грунтовой дороге идти пятнадцать километров. А если напрямую- по степи, километров восемь, не более. Как раз через курган. Там он и нарвался на волчицу, яростно оберегавшую свой выводок.

Была ночь,пасмурно и из- за туч на небе не было видно ни звезд, ни луны. Поэтому он слишком поздно заметил тень бросившуюся на него с глухим рычанием. Времени хватило лишь на то что бы успеть вынуть нож. Ясатай виртуозно владел ножом, но сейчас его противником был зверь, а не человек.

Схватка была недолгой. То, что это была волчица, он увидел когда добивал зверя. Набухшие соски. Значит, где- то рядом щенята. Интересно, почему она одна и где же "папаша"? И тут он вспомнил, что несколько дней назад, неподалеку убили волка. Но посчитали его за одиночку. Вот оказывается где было его семейство.

Руки, ноги и живот Ясатая были искусаны. Из рваной раны на ноге хлестала кровь. Он уже чувствовал слабость, несмотря на адреналин полученный им в этой схватке. Достав из кармана большой кусок шпагата он перетянул ногу выше раны. Кровотечение стало меньше. Возвращаться смысла не было, курган ставший когда- то последним прибежищем неизвестного степного батыра, находился как раз на половине его пути. Ясатай работал пастухом. На степной точке. На самой границе калмыцкой и астраханской степи.

За тридцать шесть лет своей непутевой жизни он успел кое-что повидать. Рожденный в Казахстане русской матерью от отца казаха бросившего их, когда ему было два года, он воспитывался в русской семье состоящей из матери и бабушки. И лишь немного раскосые глаза и имя напоминали о его принадлежности к казахскому народу.

В семье его называли Яшей но он, когда подрос и узнал свое настоящее имя, потребовал называть его так, как назвал его отец, хотя считал себя русским. Дальше был развал Союза, срочная служба в "горячей" точке, контузия, дембель, неудачный брак и полное неприятие окружавшей его жизни. Вернее, жизнь не принимала его таким, каким он был. А подстраиваться под нее, меняться Ясатай не хотел и не умел.

Свое непонимание того, что вокруг него происходит, и скорее всего непонимание самого себя, он все чаще стал заливать "горькой", что вылилось в беспробудное пьянство и привело к обычным для этого последствиям: он потерял дом, работу, остался без документов. Вот тогда- то его, шатавшегося по различным областям в поисках заработка, и нашел даргинец Расул - хозяин одной из точек в степи.

На предложение - пасти овец пару месяцев за небольшую сумму, еду, одежду и разумеется спиртное, Ясатай, подумав, что ему терять в принципе нечего, согласился сразу. Так он оказался в степи.

Два месяца затянулись на три года. И не потому, что Расул его здесь удерживал. По прошествии двух месяцев он выложил перед Ясатаем обещанную сумму, но тот понял, что возвращаться ему по-большому счету некуда, и сам решил остаться. Ему понравилось в степи. Здесь он впервые почувствовал себя человеком. Он был просто..один. Тут, в степи, научился слушать тишину, научился слушать как поет ветер. Понял, что и у ветра есть настроение. Сегодня ему грустно. Вчера он был зол. А завтра, может, смеяться будет. "Хохочешь падлюка, издеваешься"- радостно говорил Ясатай. - "Меня не проведешь, я сегодня потеплее оделся".

Вообще, на кажущееся полное одиночество, Ясатай был не одинок. Вокруг, на расстоянии десяти километров было множество других таких же точек, оставшихся здесь еще с колхозных советских времен. Позже, выкупленных предприимчивыми даргинцами, приехавшими сюда еще при Хрущеве. На этих точках трудились и жили такие же, как и он, работяги. Когда он пас свою отару, то пересекался с ними на границах земли, принадлежавшей точкам. Знакомился. Его всегда дружелюбно принимали, считали за своего. И он почувствовал здесь себя своим.

Через день или два, благодаря сотовой связи вся округа знала что у Расула новый пастух, и зовут его Ясатай. Здешние места чем-то напоминали карибское море времен пиратов. Сборище неудачников, бывших уголовников, беглых преступников. У всех у них были разные судьбы, разные характеры, но всех их объединяло одно - там за "асфальтом" они были никому не нужным отбросом. Там они не существовали. А здесь у них был свой мир, у каждого было свое место. И в этот мир, живший по своим неписаным правилам, лишь иногда вторгалась окружающая его среда, в виде участкового и электриков, ремонтирующих обрывы проводов на высоковольтках.

Человек неопрятный в отношениях с людьми, не пытающийся понять мелких недостатков другого человека и не замечающий при этом своих, долго здесь не задерживался. Вести в степи распространялись с большой скоростью, и о совершённой кем-то подлостью, моментально узнавали все жившие вокруг соседи.

Точка, на которой находился Ясатай, была в сорока километрах от ближайшей асфальтной дороги. А до ближайшего населенного пункта и того больше. Жил он в добротной двухкомнатной землянке. Саманные стены, линолеум на полу, телевизор, газовый баллон. Рядом была баня. Кирпичный дом, в котором жил Расул с женой и детьми, кошара для овец,гараж и другие хозяйственные постройки. Народу больше не было,за исключением изредка приезжающих гостей, и напарников Ясатая, которых иногда нанимал Расул для каких-нибудь работ. И по раннему утру, выведя овец в поле и дождавшись пока тысячеголовая отара перестав "бегать" распасется расплескавшись по всей степи, он слезал с жеребца, стреноживал его, и сев на ближайшую кочку слушал тишину, тихонько радуясь своей новой жизни.

***

Ясатай полз... Недалеко от кургана он упал. Ноги стали ватными, и как будто тысяча иголок кололи все тело. Голова горела. Если он потеряет сознание все, конец. Искать лежащего в степи человека, где ковыль по колено, все равно что иголку в стоге сена. Когда найдут - уже поздно будет. А хватятся его только по утру.

Вчера вечером он перегонял кобылу на калмыцкую ферму. Купивший кобылу калмык наотрез отказался его везти обратно на ночь глядя и предложил ему переночевать в домике для рабочих. Ясатай сначала согласился, ворочался какое-то время,а потом встал и вышел из дома, никому ничего не сказав. Да и все уже спали. Он уже и часа не мог прожить без той, что ждала его в землянке... Ясатай часто бывал здесь, поэтому привыкшие к нему собаки не подняли шума. И он пошел..

***

Голова горела.. Левее от кургана была другая грунтовая дорога. Доползти до нее -означало получить хоть какой- то шанс. По ней кто- нибудь мог проехать и заметить его. Свой сотовый он второпях забыл дома. Только грунтовка была возможностью остаться жить. А жить у него сейчас было ради чего. Ужас охватывал его при мысли о том, что после того, как судьба преподнесла ему такой подарок, вот так вот глупо закончить.

Он вдруг вспомнил историю с узбеком. Тогда, два года назад.. Второй час ночи. Он сидел на полу землянки, нервно курил и дрожащими пальцами набирал номер телефона Расула. Напротив него лежал молодой большого роста узбек. Из треснутого черепа натекла лужа крови и видна была красновато-белая кашица мозгов. Рядом лежал 25-ти килограммовый металлический блин, бывший когда то запчастью от комбайна. Ясатай использовал его как снаряд для физических упражнений. "Расул, спустись ко мне, у нас ЧП" - сказал он, когда тот взял трубку. "Что здесь было, бля?" - зарычал зло глядя на Ясатая Расул. "Я спать лег, уже уснул, а он ебаться полез. Еле сшиб его с ног, здоровый гад. Блин ему на голову опустил, не хотел что бы он поднялся" - ответил Ясатай.

Расул минут десять стоял угрюмо глядя то на узбека, то на Ясатая, потом ничего не сказав вышел из землянки. "Ну всё, пиздец, пошел ментам звонить" - лихорадочно метались мысли в голове Ясатая, придумывались какие-то отмазки, пришло сожаление того, что он вообще позвонил Расулу - надо было просто уйти по-тихому, утром он был бы уже далеко.

Вчера вечером Расул привез этого узбека на точку, что бы тот почистил ему колодец. Узбек работал на арбузных полях, по каким- то причинам ушел оттуда и слонялся по селу. Там его и нашел Расул, и предложил подзаработать. Вечером они выпили с Ясатаем за знакомство, а ночью произошла эта история.

Расул вернулся через полчаса с большим куском брезента, бросил его Ясатаю и сказал: "Положи сюда узбека и все что от него осталось. Лужу на полу ототри чтобы и следа не было. Потом посыпь золой из печки. И быстрей давай".

Минут через сорок они погрузили тело в прицеп присоединенный к "Ниве" и с потушенными фарами выехали в степь. Ехали молча. Только один раз, Расул, как бы с сожалением, спросил: "Ну что, как-нибудь мирно этот вопрос можно было решить? Убежать там, или орать бы начал". " Что я, баба чтобы орать? Может у них у узбеков и принято с мужиками ебаться, у нас, у русских казахов не принято" - ответил Ясатай.

Проехав километров десять они остановились перед небольшим холмом. Раньше, давно, здесь тоже была точка, но после развала Союза точку разобрали на стройматериалы, и о её существовании свидетельствовал только этот холм, образованный наслоениями овечьего навоза, который сюда свозили, когда по весне чистили кошару. На каждой точке были такие холмы.

Вдвоем они затащили тело на вершину холма, Расул дал Ясатаю лопату и сказал:"Копай метра четыре. Чтобы наверняка. Ни волки, ни дикие собаки, ни вообще кто- нибудь,чтобы до него добрался". Последние два метра навоз грузился в ведро и Расул разбрасывал его по краям холма. Стоя на дне четырехметровой ямы Ясатай с ужасом подумал, что Расул вот так запросто, скинув в яму труп узбека, мог бы и его здесь похоронить. Живьем. "Приятное" было бы соседство.

Тело узбека вместе с брезентом сбросили в яму. "Бисмилля.." - произнес Расул. Ясатай быстро перекрестился. Когда ехали обратно Ясатай спросил:"Расул, а почему ты не сдал меня ментам?". "Только не подумай что мне тебя жалко стало" - ответил Расул - "Менты бы сказали что у меня на точке беспредел творится, бродяги друг друга убивают, каждый раз бы сюда заезжали, рабочих забирать. Или барана в замен требовали. Что бы рабочий остался. Заебался бы я от них откупаться. Узбек нелегал был. Без документов. Его особо искать не будут".

"Кароче" - добавил Расул - "Если кому-нибудь пизданешь про это дело, и менты сюда нагрянут и раскопают его, я скажу что в ночь убийства и вообще всю неделю, я был в селе, и двадцать моих родственников и других свидетелей это клятвенно подтвердят. Так что сидеть будешь ты. А как ты допер тело до холма, следаки за тебя додумают. Держи язык за зубами. Понял?" Ясатай утвердительно кивнул головой.

***

Ясатай изменил направление и пополз влево. Не наткнутся на дорогу он не мог. Завтра среда. В селе базарный день. Рано поутру окрестные чабаны начнут съезжаться в село. Его обязательно найдут. Если он, конечно, доползет и не изойдет кровью. До рассвета уже недалеко. Лишь бы хватило сил. Лишь бы не потерять сознание. На ум пришла мысль, что этот узбек лежит внутри большой навозной кучи и потешается над ним. Бред. Нет, он доползет. Там дома его ждет счастье, его удача.

***

Она появилась сразу после его дня рождения. Днюха.. Большое событие для пастухов. Повод собраться вместе, пообщаться, обсудить новости, ну и конечно же, грандиозная пьянка. Новый год и другие большие праздники каждый отмечал у себя на точке. Один, и если повезет - с напарником. Но на днюху, как бы считалось обязательным, проявить уважение и поехать поздравить товарища. Поэтому все те, кто не находился на кочевке на дальнем выпасе и не на перегоне, съезжались на точку к имениннику. Исключение составляли лишь те, кто родился весной. Весной шел окот - овцы давали ягнят и было не до бухла и шумных сборищ. Тогда несчастный весенний именинник отмечал свою днюху в одиночку.

Ясатай уже был здесь почти три года, многих знал, у многих был в гостях, поэтому ожидалось много гостей. С утра отару вывели на недалекое расстояние(по надобности Расул подъезжал к ней на машине), и Ясатай занялся приготовлением к празднеству. Генеральная уборка, баня, а ближе к вечеру перед приездом гостей они с Расулом занялись приготовлением шашлыка. Гости стали прибывать одни за одним. Землянка сразу наполнилась голосами и сигаретным дымом.

Тут были и давнишние постояльцы степи, и новички, лишь недавно оказавшиеся здесь. Витя, по кличке "нос", весь с ног до головы покрытый шрамами от осколков, полученных в Дагестане в 98-ом. Ваня, по кличке"стакан", по здешним меркам "приподнявшийся" тут. Калмыки - Ильмес и Батман, отец и сын. Последним приехал дядь Леша, пользовавшийся особенным уважением среди пастухов. Восемнадцать лет лагерей и восемнадцать лет кочевки по степям. Сел он в первый же день дембеля, заступился за знакомую продавщицу продмага перед двумя молодыми людьми. Дело дошло до драки и он, будучи по форме снял ремень и ременной бляхой одного убил, другого покалечил. Оба терпилы оказались сынками местной партийной элиты, так что получил он почти по полной.

Дядь Леша не пил ничего кроме пива, и этим отличался от присутствующих. Каждый прибывающий, заходя в землянку после официальной части типа: "Ясатайка с днюхой брат! Живи долго!" - присоединялся к пирующим и приступал к трапезе.

На столе было полно снеди: три больших подноса с тушеной бараниной, приготовленные женой Расула салаты, различные соленья и периодически Ясатай выходил к мангалу за очередной порцией шашлыка. Сам Расул на празднике не присутствовал, лишь один раз зашел, при всех поздравил именинника, хотя сделал это еще утром, поздоровался с мужиками, поговорил немного и сославшись на срочные дела ушел к себе. Пили чистый спирт. Расул выделил для этого пятилитровую канистру.

Разговоры шли о разном. Сначала обсудили новости, потом пошли интересные истории из личной жизни, разговоры о женщинах, помянули усопших, потом опять о женщинах. Женщин в этих местах было крайне мало. И фактически они были одного сорта - заблудившиеся по жизни откровенные бродяжки. Острая нехватка слабого пола сказывалась на поведении пастухов. Они иногда уходили поблудить в ближайшее село, что порой приводило к печальным последствиям - тюрьме или больничной койке. Расходились тоже поочередно. Нескольких повез развозить по точкам Ваня-стакан на своей "копейке." Последним, как и пришел уходил дядь Леша. Он никого не ждал потому что прибыл верхом. "Что же тебе Расул какую- нибудь путевую бабенку не привезет?" - говорил дядь Леша улыбаясь и похлопывая Ясатая по плечу. - "Ты же у нас затворник, на блядки не ходишь, проститутку себе привезти его не просишь. Должно же тебе когда- нибудь повезти" - добавил он, сел в седло и умчался в темноту.

Как в воду глядел.. Ясатай любил женщин. Но в этой любви была большая несправедливость - женщины не любили Ясатая. Наверное, не было в нем природного обаяния и магнетизма, да и физически он был не особо привлекательным. Ему просто не везло с женщинами. К каждой своей избраннице он относился более чем трепетно, даже если это была дешёвая уличная шалашовка. На все смотрел серьезно, любую любовную историю планировал завершить браком.

Его пассии принимали это за слабость характера, пользовались этим и манипулировали им. В итоге морально выжатый как лимон, Ясатай очень болезненно переживал это,принимая все близко к сердцу. Когда он разводился с женой, то спросил у нее, почему она уходит от него. На что получил ответ:"Ну, скучно с тобой, с тоски помрешь, неинтересный ты".

Тут, в степи, у Ясатая тоже были женщины. Аж целых три за три года. Это были "дамы" шатающиеся по точкам, нанимавшиеся на работу в поисках спиртного и хлеба.Их привозил Расул. И каждый раз, нанимая женщину на работу, Расул втайне надеялся на создание так называемой "луковой" семьи, рассчитывая этим надолго привязать Ясатая к своей точке. И в самом деле: баба у тебя есть, водка есть, деньги я тебе плачу, хочешь дам скотину, куда тебе идти от меня? Но ни одна из этих женщин не собиралась становится "луковой" женой Ясатая.

Отработав месяц и получив положенную сумму, пускалась в дальнейший путь."Хуево ебешь, раз даже такая старая кочерга здесь не задержалась" - сказал Расул Ясатаю, когда отвез на асфальт последнюю, довольно изношенную бабенку. Ясатай на это не обижался.

***

На следующий день после днюхи, Ясатай припозднился. Часа три проплутав с отарой в тумане вышел наконец на точку. Степной ветерок не выветрил похмелье до конца, поэтому он думал только о том, как бы побыстрей получить положенные ему в зимнее время 150 грамм чистого спирта, поужинать и быстрей лечь спать. Его, как обычно, встретил Расул и когда они вместе заводили отару на бас, сказал ему: "Там у тебя женщина. Я привез. Вот, только что. Смотри, что бы все без беспонтовых движений было. Не дай бог она мне пожалуется. Я с тобой поступлю так, как ты с тем узбеком поступил."

Он это каждый раз, когда привозил женщину, говорил." Расул, ты же знаешь у меня всё по обоюдному согласию" - усмехнувшись сказал Ясатай, и зашагал в свое жилище. Когда он зашел в землянку, то сразу почувствовал запах духов. Не перегара, а тонкий запах духов. И вместо распластанной на топчане пьяной бабы увидел сидящую и глядевшую на него большими голубыми глазами женщину. На вид лет 35-ти. Немного полновата. Короткая стрижка. На щеках румянец. Одета в черный батник, голубые джинсы, сапоги на высоком каблуке. Теплая женская кожаная куртка висела на вешалке. И никаких следов алкогольных запоев на лице. На очень красивом лице, как показалось Ясатаю.

Она совершенно не была похожа на тех женщин которые здесь бывали. Она не не должна была быть здесь. Никак не вписывалась в этот интерьер. Всё это сильно смутило Ясатая. Сразу было видно что женщина немного напугана. "Привет. Как тебя звать?" - как можно дружелюбнее спросил Ясатай. "Татьяна, можно просто - Таня" - тихонько ответила она. "Меня Ясатай, просто Ясатай" - сказал он.

Знакомство состоялось. Дальше был ужин. Ясатай сразу понял, что эта женщина чистый спирт пить не будет, поэтому не предлагал, и сам пить не стал, дабы не смущать её, несмотря на похмелье. Заверив её в том, что ничего ей не надо бояться и никто ее здесь пальцем не тронет, он спросил её, как она здесь очутилась.

Оказалось, что Таня здесь совершенно случайно. Она таким образом хотела скрыться от своего бывшего мужа. Они хоть и были разведены, но жили вместе в одной квартире в городе. Он долго не хотел ее отпускать. Таня очень боялась его. Она выбрала момент и решила уехать в Саратов. У нее там мама и брат. Есть свой дом. Так он перехватил ее на вокзале, силой усадил в машину и повез куда- то в соседнюю область к своему другу на дачу. Отобрал у нее сумку, деньги, документы, сотовый, и порвал, уже купленные ею, билеты.

Она чувствовала какие ужасы будут творится с ней на этой даче. Абсолютно безбашенный тип. Поэтому, уже на федеральной трассе, когда он пошел заплатить за топливо и купить что-нибудь в магазине, она выбрала момент, выскочила из машины,выбежала на дорогу и тормознула первый попавшийся автомобиль, чуть не попав ему под колеса. Это оказалась Расуловская "Нива." "Девушка, я сейчас в степь сворачиваю" - говорил ей Расул, на её настойчивые просьбы взять с собой. "Мне всё равно куда, только побыстрей заберите меня отсюда" - просила его Таня. "Садись, ты же не от ментов бежишь?" - спросил Расул. Таня отрицательно закивала головой и залезла в машину.

Она облегченно вздохнула, когда они свернули с асфальта на грунтовку и стали быстро удалятся от дорожных огней в заснеженную даль, и её нисколько не смутил, этот мрачноватого вида, кавказец. "Поработаешь у меня месяц, получишь денег, отвезу на вокзал. Посажу на автобус на какой тебе нужно" - говорил ей Расул когда вез её по степи. "А что делать надо? Я коров доить не умею" - с осторожностью отвечала она. "Нет у меня коров. Ничего не надо доить. Убираться, готовить еду, курей кормить, ну еще что по мелочи. Нет, не у меня. У меня жена для этого есть. В рабочем помещении. Где пастух живёт. Не бойся, никто тебя не тронет. Аллахом клянусь. Он мужик хороший. Давно уже у меня. Я его хорошо знаю" - смеясь отвечал ей Расул.

Он хитрил. Сейчас навалит снег. А через месяц, когда ей надо будет уезжать, всё потает и будет такая распутица что еще недели три по степи только на бульдозере можно будет проехать. И у него будет двое рабочих. Ясатай будет вместе с ним заниматься только окотом, не отвлекаясь на бытовые проблемы. А во всём остальном он говорил правду.

***

Ясатай полз.. Он, то цепляясь пальцами за небольшие кочки, то отталкиваясь локтями подбрасывал свое тело. Красные круги расходились перед глазами. Дорога должна быть уже недалеко. А там уже можно будет отдохнуть не боясь потерять сознание. Сейчас отдыхать нельзя - сразу клонит в сон. Он вдруг почувствовал запах ее духов. Тонкий, нежный аромат. Он пьянил Ясатая. "Что у тебя за духи? Как называются" - спросил он у Тани, в вечер знакомства."ШанельШанс". Нравится? "- ответила она. Ясатай буркнул что-то невразумительное, хотя на самом деле наслаждался ее запахом. Запах настоящей женщины. Запах другого мира, другой жизни. Он уже почти забыл его.

В тот вечер он, выделив ей топчан в соседней комнате и чистое постельное белье, долго не мог уснуть. Что то необъяснимое и волнующее откуда-то издалека потихоньку проникало в его сердце. Нет, он не думал о сексе. Хотя мысль о том, что в соседней комнате лежит красивая женщина, которая находится в его власти возбуждала его. Но сейчас, воспользоваться ее положением и залезть на неё, для Ясатая было равносильно тому, чтобы раздеть до гола ребенка и потешаясь, смотреть как он плачет и ежится от холода. И он гнал эту мысль еще на подлете.

Когда прошло несколько дней, Расул спросил у Ясатая: "Ну что, уже на одном топчане спите?". "Нет, она отдельно отдыхает, у меня тесно для двоих" - ответил Ясатай. Расул лишь недоверчиво ухмыльнулся. Таня оказалась хорошей хозяйкой, быстро научилась правильно топить печку кизяком, и когда Ясатай приходил с отарой из степи, его ждали чистота и вкусный ужин. Да и сам он стал преображаться на глазах. Стал тщательней следить за собой, а когда только появлялись волоски на его реденькой доставшейся от казахских предков бороденки, сразу избавлялся от них.

За ужином она рассказывала ему о своей жизни. Ясатай готов был часами слушать её. Не делать вид, а именно слушать её. А ведь правильно говорят - слушайте женщину и она расскажет тебе всё. И вы поймете какая она. А когда вы поймете её, она потянется к вам. И Ясатаю показалось что Таня потянулась к нему. "Ну, ты теперь прямо всё обо мне знаешь" - смеясь говорила ему она. "Да рассказывай, это не страшно, ты уедешь, и больше никогда меня не увидишь" - тоже со смехом отвечал Ясатай.

Ясатай все реже и реже стал пить. Сначала он объяснял свои выпивки необходимостью не простыть в степи, но когда увидел, что Таня этим недовольна и вовсе перестал ходить к Расулу за спиртом. "Ээээ, да она так из тебя алкаша человека сделает" - как всегда с иронией говорил ему Расул.

Дни быстро пролетали. Как и ожидалось, в середине февраля выпало много снега, а в конце пришла оттепель и начался потоп. Пошел мартовский окот и Ясатай вместе с Расулом весь день проводили в кошаре с овцами. А когда наступал вечер, Ясатай шел в баню и потом быстрее ветра летел в землянку где его ждала Таня. Ясатай страстно желал её, но Таня не давала никаких намеков, а он не хотел разрушить невидимую хрупкую нить, натянутую между ними. Боялся разрушить. Он всё чаще с тоской думал о том, что она должна скоро уехать и радовался распутице.

Наконец дороги стали просыхать, и Таня все чаще стала рассказывать о своем доме в Саратове, о разговоре с мамой, которой она звонила с телефона Ясатая. О том что её бывший муж переслал её документы в Саратов и перестал ею интересоваться, о будущей своей жизни. И как- то, в один из вечеров Ясатай сказал ей: "Тебе не место в этом сарае Таня. Дороги высохнут и ты должна быстрее уехать, тебя ждет нормальная новая жизнь. Тут в землянке, место только для таких дурачков как я". "Если я уеду, то только с тобой. Я же вижу как ты на меня смотришь. Ты настоящий мужчина Яша. Ой, прости, Ясатай. И хоть ты и наделал кучу ошибок, ты не перестал им быть. Это видно было по тому, как ты ко мне отнесся. Я видела многих людей в жизни, но мужчину встретила в степи" - тихо, опустив глаза сказала она. "Да называй меня хоть сухой лепешкой, мне всё равно приятно" - радостно крикнул Ясатай...

Эта ночь подарила ему счастье. Она лежала у него на груди и щебетала о чем-то. А он лежал, и вне себя от нахлынувшего на него восторга, думал о том, что как мало оказывается человеку надо для счастья. Просто, что бы рядом был родной и близкий тебе человек. И что бы понять эту простую истину ему пришлось пройти через всё это, оказаться на самом дне. Возможно и тогда, давно, рядом были эти родные люди. Но он не заметил их. Оттолкнул от себя. Его не любили, потому что он никого не мог понять или не хотел понимать. Он стремился к тому, что бы его поняли, но не стремился понять других.

Его охватывал восторг от единения с близким ему человеком. Кайф несравнимый с алкоголем. Он больше никогда не будет пить хмельную, вонючую жидкость..

***

Ясатай заполз на небольшой пригорок и попытался разглядеть дорогу. Еще темно, ничего не видно. Видно только свет фонаря на столбе, на его точке. Она недалеко. Километра два. Кричать бесполезно. Ветер идёт оттуда. Отчетливо слышен лай собак.. Он вчера вечером, подошёл к Расулу и попросил расчёт, сказав, что они с Таней уезжают. "Я так и знал что это произойдёт" - сказал Расул -" Что она уведёт тебя отсюда. Нету сейчас у меня такой наличности. В общем так. Оседлаешь кобылу, и перегонишь её к калмыку Лёве, он у меня давно её выпрашивает. За 40 тысяч. Это будет твой расчет. Назад он тебя на машине привезет. И деньги заодно. Ты уже, смотрю, недели две ходишь сияешь и скачешь как сайгак. Всё-таки вы спите на одном топчане. Завтра перегонишь, а послезавтра я вас отвезу." "Зачем откладывать на завтра, то что можно сделать сегодня. Я сейчас перегоню кобылу, получу расчет и уже завтра ты нас отвезёшь" - сказал Ясатай и пошел запрягать лошадь. Он торопился начать новую жизнь. Уже на полпути он вспомнил что оставил сотовый дома. Но что с ним может случится когда судьба так улыбнулась ему?...

Вышедшая на мгновение из- за туч луна осветила колею дороги. Метров семь. Последний рывок. Казалось бы все силы его предков-кочевников по отцовской линии сейчас собрались в нём. Он пополз. Колючие кочки больно ранили искусанный живот. Все, дорога. Он лежал на животе и чувствовал, как из него, вместе с кровью, по капле выходит жизнь. Он смотрел на дорогу. Скоро будет рассвет. И теряя сознание вдруг увидел её глаза. Прекрасные глаза. Они излучали удивительный свет. Свет... Свет... Фары автомобиля.. фары автомобиля.. Ясатай поднял руку..

Ментальность

Mavlon

Ты же помнишь Бахтияра? Он в нашем доме жил, на четвертом этаже. Потом они всей семьей в поселок переехали. Тут не далеко. Отца еще у них во время войны убили. На хлебозаводе, в очереди, за хлебом. Боевик какой-то доебался. И прямо на глазах у Бахи, батю его и застрелил.

Баха еще обоссался тогда. Как же, тут и обосратся можно. Ему лет пятнадцать было тогда, не больше. Вот и остался он с матерью и младшей сестренкой Мавриёй.

Ну, ты-то знаешь, какое время тогда было. В начале девяностых, весь Таджикистан горел - синим пламенем. Каждый выживал, как мог. А у него мать и сестра. Он один, мужик в доме остался. Родственников ведь у них не было. Соседи помогали, конечно, чем могли. Но так он сам как мог, пропитание добывал. Плитки электрические мастерил. Газа то не было, благо ГЭС под боком, света хоть отбавляй. Докой даже в этом деле стал, из ничего мог аппарат состряпать.

Семья у него голодной не была. А сестренку свою он очень любил, сам голодный будет ходить, а ей свой кусок отдаст. Да это еще с детства видно было. Приведет ее в бассейн, сам не купается, смотрит, как она плещется. Потом полотенцем ее оботрет, платьишко на нее оденет, и за ручку домой ведет. В школе каждую перемену к ней забегал. В классе ее по-моему никто за косички не дергал, оплеух Бахиных боялись.

В общем, трясся над ней как над младенцем. Хоть она года на четыре всего помладше. И все лихое время, он ее оберегал и о ней заботился. А когда все поутихло, и басмачей из города выгнали, он ее в школу опять отправил, а сам недоучился, работать надо было. Он все для нее готов был сделать.

И так и получилось. Когда Маврие шестнадцать годочков стукнуло, замуж она запросилась, за Сухроба, дружка его. Он часто у них дома бывал, тогда видать и приглянулись они друг другу. Ну Баха перечить не стал, хоть и не был доволен таким резким поворотом. Свадьбу сыграли. Он даже свой мотоцикл продал, чтоб у сестренки свадебный наряд был, не хуже чем у других. И с Сухроба калым не стал брать, хоть и положено. Время такое было, не всегда традициям следовали.

Ну, вроде все миром. А тут такая оказия. Бахтияра в армию забирают. Ты же знаешь, как у них в бабайскую армию гребут. Пошел Баха за луком на базар. А тут два КАМA3,а с автоматчиками подъезжают. Отцепляют рынок, и начинают хватать всех молодых, и у кого документов нет.

Тогда бои жестокие шли в Припамирье, в Тавиль-Даре. Добивали остатки боевиков-вовчиков,вот и забирали всех подряд, и Баха туда попал. Да и служить ему давно пора было. Матери сказали, что его забрали, она в ужасе была. Ну, а что делать? Только на лучшее надеяться.

Очень долго от него никаких вестей не было. И тут дома такая история. Сухробчик этот, жестко в карты стал играть, да и кукнарчиком любил побаловаться. Все что зарабатывал - все проигрывал. Целыми днями на блат-хатах пропадал. А Маврия все терпела, любила Сухробчика до безумия. Но и у безумия есть предел. И для нее он оказался пределом жизни. Наверное, поэтому она так поступила, когда он прижатый блатными кредиторами, поставил на кон ее... и проиграл.

Она сделала все, что Сухроб от нее попросил. Удовлетворила пятерых татуированых недоносков. И потом, рассказав все матери так, как будто заранее просила у нее прощения за то, что должна была сделать, пошла на старый скалодром, и сбросилась в низ. Там метров тридцать ,шансов никаких. Она выбрала надежное место.

Кари-Бало, поселок маленький, историю эту узнали сразу и все. Сухроб уже паковал чемоданчик, находиться здесь он уже не мог, ему плевали вслед, когда он появлялся на улице. И даже, равнодушные ко всему, поселковые менты, скрежетали зубами, но ничего поделать не могли. Не он же ее убил. А жена, увы, всецело принадлежит мужу. Ментальность, бл@ть...

Баха явился на третий день после того как похоронили Маврию. Ровно через год, как его забрали. Живой, здоровый. Отпуск ему дали. Это редкая удача, отпуск в бабайской армии.

Узнав обо всем, у матери, он пошел на могилу с сестре. У таджиков не принято ходить на могилы, а он пошел. Он сильно любил сестру. Сухроба, Бахтияр застал во дворе его дома. Соседи все видели. Он ничего не говорил. Просто, молча, воткнул ему нож в сердце, по самую рукоятку. А потом попросил вызвать милицию. Сел рядом с трупом и закурил.

Поселковый патруль явился быстро. Как будто ждали. Начальник патруля осмотрел всю картину, да так и говорит: «Ты же вроде Баха,сюда из Тавиль-Дары в отпуск приехал? Ну, вот и езжай обратно. Выживешь, значит выживешь. А нет... Аллах тебе судья. Этого урода, кто угодно мог пришить, он тут многим должен. А мы тебя не видели, и никто тебя не видел»

Громко так сказал, чтобы все кто вокруг столпился, хорошо слышали. Тоже ментальность своего рода. Баха, в этот же день, с попутной оказией и уехал. Не вернулся больше Бахтияр. Когда бои закончились, матери пришло извещение, что пропал он без вести. Да так оно и есть скорей всего. Там тысячами пропадали. Видно прав был тот патрульный, Аллах ему судья...

Как-то раз один человек вернулся поздно домой с работы, как всегда усталый и задёрганный, и увидел, что в дверях его ждёт пятилетний сын.
— Папа, можно у тебя кое-что спросить?
— Конечно, что случилось?
— Пап, а сколько ты получаешь?
— Это не твоё дело! — возмутился отец. — И потом, зачем это тебе?
— Просто хочу знать. Пожалуйста, ну скажи, сколько ты получаешь в час?
— Ну, вообще-то, 500. А что?
— Пап — — сын посмотрел на него снизу вверх очень серьёзными глазами. —
Пап, ты можешь занять мне 300?
— Ты спрашивал только для того, чтобы я тебе дал денег на какую-нибудь дурацкую игрушку? — закричал тот. — Немедленно марш к себе в комнату и ложись спать!.. Нельзя же быть таким эгоистом! Я работаю целый день, страшно устаю, а ты себя так глупо ведешь.
Малыш тихо ушёл к себе в комнату и закрыл за собой дверь. А его отец продолжал стоять в дверях и злиться на просьбы сына. Да как он смеет спрашивать меня о зарплате, чтобы потом попросить денег? Но спустя какое-то время он успокоился и начал рассуждать здраво: Может, ему действительно что-то очень важное нужно купить. Да чёрт с ними, с тремя сотнями, он ведь ещё вообще ни разу у меня не просил денег. Когда он вошёл в детскую, его сын уже был в постели.
— Ты не спишь, сынок? — спросил он.
— Нет, папа. Просто лежу, — ответил мальчик.
— Я, кажется, слишком грубо тебе ответил, — сказал отец. — У меня был тяжелый день, и я просто сорвался. Прости меня. Вот, держи деньги, которые ты просил.
Мальчик сел в кровати и улыбнулся.
— Ой, папка, спасибо! — радостно воскликнул он.
Затем он залез под подушку и достал еще несколько смятых банкнот. Его отец, увидев, что у ребенка уже есть деньги, опять разозлился. А малыш сложил все деньги вместе, и тщательно пересчитал купюры, и затем снова посмотрел на отца.
— Зачем ты просил денег, если они у тебя уже есть? — проворчал тот.
— Потому что у меня было недостаточно. Но теперь мне как раз хватит, — ответил ребенок.
—Папа, здесь ровно пятьсот. Можно я куплю один час твоего времени? Пожалуйста, приди завтра с работы пораньше, я хочу чтобы ты поужинал вместе с нами.

Когда Марлен Дитрих приехала в Советский Союз ее спросили: «Что бы вы хотели увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?» И эта недоступная богиня вдруг тихо ответила: «Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!» Сказать, что присутствующие были ошарашены, — значит не сказать ничего. Мировая звезда — и какой-то Паустовский?! (мнение организаторов встречи) Что за бред?! Но всех — на ноги! И к вечеру Паустовского, уже тяжелобольного, наконец, разыскали.

То, что произошло тогда на концерте, стало легендой. На сцену вышел, чуть пошатываясь, старик. И тут мировая звезда, подруга Ремарка и Хемингуэя, — вдруг, не сказав ни слова, опустилась перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было узким, нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. А она поцеловала его руку, а потом прижала к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал сначала замер, а потом вдруг — медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! — начал вставать. И буквально взорвался аплодисментами.

А потом, когда Паустовского усадили в кресло и зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ Константина Паустовского «Телеграмма», который она случайно прочитала в переводе в каком-то немецком сборнике. «С тех пор я чувствовала некий долг — поцеловать руку писателя, который это написал. И вот — сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо!»

«КЗ-5»

Нерыдай


Всем тем, кто рассказывает своим тупым женам про то, как он там воевал, посвящаю.
- А почему жены-то тупые?
- А кто за такого идиота замуж выйдет? Только такая же…

Из беседы двух военных...
Вот скажи обычному человеку: «КЗ-5», что он подумает?
Да ничего.

Ну, будет, конечно, какой-то там ассоциативный ряд…ну и все.
Ну, вот что вы сейчас подумали, когда прочитали? Ничего. Вот то-то и оно…

А вот скажите это спецназовцу, и он скажет так: «О! Это вещь!» Он, может быть, еще так пальцем указательным в небо покажет.

На самом же деле…вот опять, это «самом же деле», всегда оно…короче, есть люди, для которых это не просто звуки.

К этим людям отношусь и я. Для меня это очень богатые и ощутимые воспоминания.

Особенно, когда это произносит подрывник, ну, или, как мы их называем, «детонатор», то тогда эти слова они вообще звучат по-особенному. Они звучат…как итог. Ну так как-то…с подтекстом что ли.

Но он не изрекает назидательно и торжественно: «Кэ зэ пять», нет, он произносит как-то буднично ласково и немного небрежно: «Кэзэшка». Ну, то есть он с ней на «ты». Ну друзья, короче.

И тут все понимают, что все – кэзэшка, все, то есть – это итог.
Почему это слово «кэзэшка» вызывает в сознании человека, который ведает о том предмете, который оно обозначает, столько много образов и мыслей?

Многие из нас свою первую любовь позабыли…а это мы помним:
- А в две тысячи четвертом помнишь? Когда в Шали дом кэзэшкой подняли?!
- Аааа!
И дальше следует взрыв хохота. Ну. Конечно, все помнят. И всем весело. Причем смех такой, ну…нарочитый что ли. Зловещий.
- А че ржете-то?
- Да, мы тут вспоминали, как в четвертом году, помнишь, в Шалях дом подняли?
- КЗ? Трех духов зажмурили…
- Да! Ааааа!
- Ааааа!
Так почему же всем так весело?
Да потому, что встречи эти, они не так часты…и они всегда особенны. Запоминается.
А почему запоминается, я сейчас опишу.

Опишу без всей этой военной сопливой херни про погибших друзей и про родину…ну вы поняли. Тошнит уже просто от этого. От этих рыданий под гитару и страшных историй про кинжальный огонь, про обколотых духов, про то, как «нас убивали, но мы выживали и снова в атаку себя мы бросали»…

Знаете, это все для обсосков. Да, для полных уродов. Это они пишут книжки про войну. И они же читают. Там главный герой, пока воюет, его женщину прет другой, скорее всего его разбогатевший друг, криминальный гений…короче, чушь.

Эти книжки можно даже не читать. Там все одно и то же – слабо прикрытая сублимация эдипова комплекса, замешанная на гомосексуализме.
Там на каждой страничке страх. Там лажа полная.

Читать про кавказскую войну…это, извините меня, – разрыв мозга. Надо быть просто больным. Читайте лучше про Афган, эти люди хоть сумели кусок бизнеса под себя подмять, не то что кавказские ветераны – через одного психи судьбой обиженные.
Я имею право так писать. Полное.
И тех, кто пишет про то, как они воевали, называть обсосками тоже. Я знаю, как они воюют. Видел.

Я вам секрет открою: тех, кто воюет в России, сегодня совсем мало. И они книги не пишут. Они другими делами занимаются – деньги зарабатывают. И правильно делают.

Так вот хочется написать без всяких долбанных заунывных мотивов. Но вот знаете в чем беда? Вот напишу я так, как оно есть, но вы же не поверите. Вам же не это нужно.

Понимаете, да?
Вам надо, чтобы боец тащил раненого командира на себе. А захваченный в плен плевал в лицо палачу и смеялся таким дьявольским смехом. На самом-то деле пленные они…совсем другие. И мы другие. Не таскает никто раненых командиров. Все совсем по-другому. Раненых частенько бросают под огнем. И я вот сейчас еще напишу…

А вытаскивают их частенько лишь потому, что все знают, что вытащил раненого – орден мужества. И вот сидят они ждут, когда стрелять перестанут, и потом старший, обязательно старший, ползет вытаскивать. Тут, вы уже понимаете, что когда раненого вытаскивают туда, куда надо – он уже мертв. Вот и вся романтика. Но вы-то в это не верите. И не надо, потому, что это не так…думайте об этом…мы все равно вас обманем. Вас-то там не было – были мы. И мы вас обманем. А зачем мы это делаем?

Да за тем же, зачем женщины лица красят и волосы – выглядеть хотим привлекательней. Денег нет, так мы хоть так, небылиц расскажем – авось дадут?

Второй час шел бой.
Точнее, не было никакого боя. Вот, видите, опять… Это я уже по привычке так написал. Ну, мы так всегда обманываем наивных гражданских. Пишем, что шел бой…
На самом деле проще все было.

Ну да, второй час душара садил из пулемета из цокольного окна своего подвала, в который его загнала штурмовая группа.

Подойти было невозможно. Просто неудобно. Под пулями никто не бегал, и они не свистели над головой. И мы не были такие, знаете, в пыли, типа, и уставшие. Мы были свежие. Сытые. Выспавшиеся. В чистеньких «горках».

Кому-то хотелось трахаться.
Кому-то спать.
Кто-то устал держать в руках оружие и присел, положив его на колени. Ну вот так, как в кино про войну – так не было. Никто не бегал, пригнув голову, и не вспоминал родную деревню. Все реально понимали, что зажмурить духа надо до наступления темноты. А там…хоть трава не расти.

Мне хотелось пить, и я пил из маленькой стеклянной бутылочки «кока-колу» и ел шоколадку «Аленка». Мне было хорошо. В руках у меня была камера, за спиной висел автомат.

Раненых у нас не было, а поэтому настроение было у всех приподнятое – задорное.

Душара поливал в белый свет остервенело, реагировал на любые движения.

А мы просто стояли за углом его дома и вели статистику:
- Сколько он уже стреляет?
- С десяти часов.
- Нихера себе он там затарился.
- Да, мужик серьезно подошел к делу.
- Так он, прикинь, сначала же еще гранаты кидал.
- Че, зацепило кого?
- Да нет, по верху как-то все прошло.
- Интересно, он там один?
- Наверное, один, хотя ленты-то он должен же снаряжать как-то.
- Он там один. Эрщики его звонок перехватили, он жене позвонил, сказал, чтобы она сыну рассказала, кто был его отец, и матери еще звонил. Мать его поздравила с тем, что он теперь шахид…охуеть да?
- Че так и сказала?
- Ну да, типа, прощай, сынок, я горжусь тем, что в нашем роду шахид.
- Вот сука больная.
- Слышь, народ, а че за херня? Какой в этом кайф?
- Ну, типа, если ты шахид, тебе на небе гурий дадут сколько-то там. Гурии это телки такие красивые, пышногрудые, целки…там их что-то около сотни положено за это.
- А зачем они ему там?
- А зачем телки вообще?
- Ну-то понятно, зачем в жизни. А зачем там-то телки?
- Ну за тем же, наверное. Трахать.
- Он че, там тоже в теле будет? Там же, типа, только душа?
- ****ь, ну тогда надо, чтобы еще и член давали такой, сантиметров тридцать и чтобы стоял все время…тема, да?
- Не, ну, если так разобраться, то да, член тоже нужен.
- И, короче, он в это верит?
- Ну он не знаю, а вот мать его верит.
- Короче, она сейчас сидит и прется с того, что скоро у ее мертвого сына в раю будет много девственниц, так что ли?
- Ну, типа, да.
- Ну и член тоже нужен, по-любому…
- Реальная тетя!
- Нормальный расклад да?
- Прикинь, у него мать? Реально же тупая.
- Ну какая мама, такой и сынок.
- Да нет. Ей просто реально похеру, у нее еще десять сыновей. Так что один плюс, один минус – не чувствуется…
- И причем там командовать этими гуриями будет его жена, когда умрет, типа, старшей жены…
- Они поэтому так спешат вслед за своими мужьями?
- Нет, просто реально тупые!
- А надо уточнить, она там командовать будет в каком возрасте?
- В смысле?
- Ну, если он умрет в восемьдесят, а его жене семьдесят, то нахер такая она там ему нужна, если там реально молодые целки?
- А хороший вопрос! Кстати, что там об этом написано?
- Не уточняется… Можно и подъебаться. Надо уточнить…
- Вопрос серьезный…а то может он там зря воюет.
- Ну че он там, еще стреляет?
- Да стреляет…
- А гранаты ему кидали?
- Блин, два ящика закинули – ноль эмоций.
- А химию?
- Сказали не применять. У оцепления противогазов, как всегда, нет.
- А бензина налить?
- Прокурор уже здесь – разорется, как всегда.
- Бля, а че делать?
- Да ничего, детонаторы на базу поехали, сейчас привезут чего-нибудь вкусного…

Приехали детонаторы.

Привезли два ящика «шмелей», «гм», и еще чего-то.
Гранатометчик вышел на позицию – окно подвала видно хорошо.
Подошел пулеметчик – он будет прикрывать.

Ну, прикрывать это не как в кино, опять же…это не то чтобы там: «Вася прикрой!» и побежал совершать подвиг. Нет.

Просто пулемет стреляет непрерывно – давит огнем, пока гранатометчик целится и стреляет. Все просто.

Пулемет начал стрелять, и через несколько секунд был прерван выстрелом со «шмеля».

Дом подпрыгнул.

Из окна повала валил дым. Железную дверь в подвал вырвало с мясом и вынесло в огород. Из дверного проема тоже валил дым. По дыму сразу начали работать. Иногда они выбегают по дыму. Стрельба не прекращалась минут семь. Дымить перестало.

Командир вышел в эфир:
- Ну все, первая двойка, давайте понемножечку.
- Принял. Двигаемся.
- Подойдете к двери – закрепитесь.
- Есть, принял.

Щитовой, присев, зацепил щит. Ему помогли подняться. Сняли оружие с предохранителя.

Двойка начала выдвигаться в сторону двери. Медленно, без лишних телодвижений.

Как только двойка показалась из-за кирпичной стены, в стену и край щита ударила пулеметная очередь.

Щитовика рвануло, ударило о стену и отбросило назад, второй номер удержал его на ногах. Двойка резко ушла за угол.

- Бляа-а…еба-ать…локоть… - щитовой присел от боли на колени.
- Саня, че ранило?!
- Еба-ать, он мне руку отсушил…
- Давай, щит снимем. Тебя ранило? Че, больно? Куда?!
- Да нет, не ранило. Нормально…твою ма-ать…вот сука…локоть…
Подошел командир:
- Он че, стреляет?
- Да, стреляет еще. Какой-то он бессмертный.
- Саня, че с тобой? Тебя поменять?
- Да он мне руку отсушил! Пидор. Позовите дока, такое ощущение, что сломал…
- Так, понятно. Снимай разгрузку, вон Лузеру отдай. Олег! Возьми щит. Так, давайте- ка с двух сторон еще разок стрельнем, в дверь и окно.
- Доктора сюда!
- Так, щит этот уберите, его больше не используйте…давайте другой.
- Где доктор?

Через пять минут.

- Приготовились. Связь Закату.
- Барс готов.
- Хохол готов.
- Работаете на ноль. Пулеметчики на один. Внимание. Четыре. Три. Два. Один.
Врезали пулеметы.
- Ноль!
С двух сторон под углом девяносто градусов друг к другу выстрелили два «шмеля». Один в окно, другой в дверь.

Дом подпрыгнул еще выше. Одна из стен обрушилась. Перекрытия крыши поломались.

Опять повалил дым. И опять народ молотит по дыму. Лучи лазерных целеуказателей режут пространство на сектора – у каждого свой.

Пауза. Командир в эфире:
- Досмотровая двойка вперед.
- Принял. Выдвигаемся.

История повторилась один в один. Правда, огонь велся уже не прицельно.
Щитовая двойка, неуклюже пятясь назад, заскочила за угол:
- Нихера себе! Прикинь!
- Там как минимум Герой Советского Союза!
- Слышь, мужики, он бессмертный!
- Слушай, он че там? Мне просто интересно! Как такое может быть?!
- Закат, связь Молоту.
- На связи.
- Клиент еще работает!
- Сейчас я подойду.

Подошел командир:
- Так, ну че делать?
- Может, еще раз со шмеля?
- Да ну ты же видишь, толку никакого. И прокурор уже косо смотрит… Боятся, что соседние дома от термобаров загорятся…дебилы!
- А что если детонаторов через стену перекинуть? Стена-то обрушилась, дом чистый.
- И че они там будут делать?
- Да не надо ничего делать, кэзэшку поставить ему над головой и все – кровь, песок, говно и сахар…
- А че есть кэзэ?
- Ну надо выйти на детонаторов и спросить.
- Тихий, связь Закату.
- Тихий на связи.
- У вас кэзэ есть?
- А то!
- Какой?
- Пятый! Счастье и радость в вашем доме!
- Так, давай на восточную сторону дома.
- Принял…

Через пятнадцать минут последовал доклад о готовности к взрыву.
Было слышно, как щелкнула и зашипела огнепроводная трубка. Через стену с адским смехом перелез Тихий:
- Сейчас одним космонавтом станет больше! Каждому космонавту своя орбита! Объявляю две тысячи восьмой годом обезьян-космонавтов! Ура, товарищи!
- Ты какую трубку поставил?
- Пятидесятку!
- Ты ****утый!
- Точно!

Через пять пятьдесят секунд громыхнул взрыв.

Сначала внутри тебя подпрыгивают все внутренние органы, потом вздрагивает земля – это очень приятные ощущения. Потом уже приходит звук. Звук мощный, низкий, и сразу понятно – все очень серьезно. На секунду люди замирают…потом начинают выглядывать из-за углов. Им интересно. Ведь мир изменился!

Взрыв такой силы всегда меняет этот мир. Это сразу чувствуется. Вот именно так и чувствуешь движение времени. Души людей, их мысли и жизни почему-то по сравнению с этим взрывом кажутся очень маленькими…пустыми.
Все стихло.

Досмотровая двойка сблизилась с окном. Через минуту, глаз видеоприбора проник в подвал, переключился на тепловизионный режим и просканировал помещение.

- Вижу его. Не двигается.

Переключился на режим видеосъемки:
- Цель в левом нижнем углу. Не двигается. Нужен контроль.

Еще через пару минут, в пролом потолка подвального помещения опустился ствол и включился зеленый луч целеуказателя:
- Глаз, корректируй наведение.

Через окно, глаз видеоприбора корректировал наведение на цель:
- Хорошо, вижу луч. Правее...еще...еще..немного инже...есть. Огонь!
Бах! Бах! Бах!
- Еще!
Бах! Бах! Бах!
- Погоди, немного ниже надо...правее...еще...ниже...вот, вот, вот. Огонь!
Бах! Бах! Бах!

- Все вроде. По прибору - чисто.

Через десять минут, досмотровая группа приблизилась к телу - щитовой наклонил щит вперед и через узкую щель триплекса уставился вниз:
- Все. Синий. Цепляйте кошку.

За тело прицепили кошку. Все покинули помещение. Потом одним рывком сдернули тело - чисто - сюрпризов нет.

Ну все мужики, дальше взрывотехники и эксперты будут работать, поехали домой...

И когда вот так вот работаешь, все понимаешь немного иначе. Точнее, не немного, а совсем иначе. И нет никаких встречных атак. Лажа это все. Неправда.

Грамотный подход к делу превращает бой в рутинное уничтожение противника.

Глумливое и бесхитростное. И все эти рыдания про войну, все это сопли. Никому на самом деле не интересно, сколько их там осталось от той самой роты. На самом деле просто насрать всем.

Всем гораздо интересней, сколько там выдают на небе девственниц шахидам. Кому интересно, напомню - 492 штуки. Взорвал себя в людном месте - получи и распишись в получении...вот, как и полагается 492 девственницы - получите...

В этом бреде даже можно философию сыскать. Написать рассказ про, блин, воинов аллаха. Как они погибали…

Или вот есть такое тупое выражение, все ведь слышали, как они…ну, кто-то там героический…или героические «погибли все как один». Вот было их сколько-то там, и они взяли и погибли. «Как один».

И всем интересно, кто это был, и как они погибли, и что они там написали в своих прощальных письмах. А зачем о них думать?

Мне вот всегда было гораздо интересней узнать о тех, кто их убил «как одного». Ну, всех тех, кто погиб «как один»…их же убил кто-то. Есть, значит, люди, для которых все те, кто погиб, они все, как один человек - не существенны… Видимо, парни не промах.

Ну молодцы, что тут скажешь?
Но мы почему-то больше любим терпил. И какая разница, какой он национальности? Мы любим терпил.

Терпило он и есть терпило. Он страдает и теряет себя на войне. Он потом поет песни про войну. У них есть целая культура. У них есть свои сайты. Там они пишут про войну и как они там натерпелись.

А писать-то надо про тех, кто им это устроил, отчего они так натерпелись, что спустя столько лет все еще помнят, как их там опускали. То и были настоящие воины – которые им это устроили. А то так слушаешь их рассказы и думаешь:

«Парень, ты только вот не разрыдайся сейчас, когда дойдешь в своем рассказе к тому моменту, как твои друзья там погибали…только не разрыдайся…а то уже вот вот».

Слушаешь их и думаешь: «Да какие вы к черту победители?»

А оно так ведь и есть. Вы их послушайте. То их предали. То их продали. Хорошо, что еще не трахнули. Ну оно и понятно – воины…кто их трахнет?

И запомните, настоящих, к какому бы они государству ни относились и какую бы они войну ни вели, захватническую или освободительную – не важно…так вот настоящих всегда уважают. Даже если они наемники. Нормальный мужчина он и в Африке нормальный мужчина.

И если этот настоящий даже не на нашей стороне, то, убив его, ты ничего не чувствуешь такого плохого. Просто понимаешь, что это правильно. И для него и для тебя – это естественно, это мораль бытия, а не общества.
А после беседы со своим, но терпилой – хочется вымыться.

А «КЗ» – штука знатная…

«И ВООБЩЕ, Я НА ИСПОВЕДЬ ОПАЗДЫВАЮ…»

«Поехала я в один монастырь на всенощную и на исповедь.
Приехала к началу, но очень хотела есть. А там, недалёко от входа, монастырский ларёк с выпечкой, чаем-кофе и всякими другими вкусностями.
Заняла очередь, и когда она как раз подошла, передо мной влезает мужик.
„Я уже отстоял, брал только что, так что будьте добры и т. д.“
Отвратительный мужик! Бритоголовый, на понтах. Кошелёк толще моей сумки, куда помещается абсолютно все. Шлейф одеколона…
— Мне кофе! — Говорит. — Два!
— Растворимый? — Спрашивает продавщица.
— Мне натуральный и самый лучший, — понтуется мужик.
А „бритый“ ещё заказал каких-то пирогов, пирожных, ещё чего-то…
„Что, жена не может испечь, или любовница? — думала я про себя. — И вообще, я на исповедь опаздываю“.
И бросаю на него такие взгляды, что он просто в пепел сгореть должен. Но на меня он даже внимания не обращал — не его полёта птица.
Наконец, он взял все, что ему надо, и вышел.
Пью чай, смотрю в окошко. И вижу, как этот наглый мужик свой „самый лучший натуральный кофе“ бомжам отдает.
Они там невдалеке расположились. И пироги свои с пирожными.
Я аж поперхнулась. Не выдержала, подошла к ним.
— Это вы для них все покупали?
— Да! У меня сегодня день рождения. Угощаю вот.
Принюхалась — вроде трезвый.
— Поздравляю! Можно я тут постою с вами? (Интересно же).
— Постойте, конечно.
Уши навострила, а он бомжиков расспрашивает, что с ними случилось и т. д.
Подтянулись к нашей „компании“ две церковные старушки. Тоже в монастырь шли. И стали бомжикам говорить, что, типа, так жить нельзя, надо работать. Ну и я поддакиваю…
А мужик этот, пока мы проповедовали, штанину одному бомжу поднял, а нога вся гнилая, вонючая. Он её ощупывает. Прямо голыми руками. Я аж не выдержала:
— Вы не боитесь?
— Я же ВРАЧ, — говорит.
Осмотрел, написал на бумажке какое-то лекарство и денег бомжу дал на него.
Смотрю я на дядьку, а ведь нормальный мужик. Глаза добрые. А чего я про него только не подумала.
А бомжи — довольные. Пирожные с кофе лопают…
И поплелась я на свою исповедь. Только толку-то…»

Елена Кучеренко

15 «подслушанных» историй, над которыми мы плакали и смеялись в 2016 году

Жизнь полна удивительных событий — забавных, трогательных и порой печальных. Именно о таких вещах рассказывают люди, чьи истории развеселили и заставили пролить слёзы даже самых суровых редакторов в уходящем году.

Ночью в нашей квартире произошел пожар. Благо вся моя семья и собака успели выбежать, и я тоже. И тут меня осенило: черепаха осталась в квартире… Смотрю на пса, а он её в пасти держит. Вот так мой друг спас нашего общего друга.

*****

Сегодня в магазине стоящая впереди меня в очереди 9-летняя девочка попросила шоколадку у мамы. После нескольких «нет» мама сдалась и купила её. Девочка взяла шоколадку, прошла в очередь за мной и протянула ее маленькому мальчику, который плакал там. Мама спросила её, почему она отдала ему шоколадку, и дочка ей ответила, что она слышала, как мама мальчика сказала ему, что у них нет денег почти ни на что, пока она не может найти работу. Доброе сердце — оно с детства.

*****


Cкрытый текст -

 

На днях на стрижку заглянул дедуля. Пахнет нормально, одет как модник 70-х, я аж умилилась. Попросил красиво его постричь, модельную ему. Постригла, особо не болтали. Однако про себя отметила, что выглядит он весьма опрятно и достаточно привлекательно, учитывая возраст. Да и в таком возрасте обычно стригутся «покороче и побыстрее», а тут аж «модельную».
Надевает очки, спрашивает: «Ну что, хорош?» Девушка из соседнего кресла: «Даа, прямо жених!» Мы все заулыбались, а он с некой обидой в голосе: «Вообще-то я и есть жених». Снисходительная улыбка на наших лицах, мол, ладно, жених так жених, молод душой дедуля, всем бы так.
Дедушка, поправляя волосы и вставая с кресла: «У меня сегодня золотая свадьба».
До мурашек, ребят. До мурашек.

*****

Мамы нет два с половиной года. Сегодня сестра прислала фотку с подписью: «Узнаешь?» А на ней рукавички, которые мама вязала мне под пуховик, но не успела, один пальчик остался. Сестра нашла пряжу под цвет, довязала этот пальчик и пишет: «Это тебе на память от мамы». Сижу на работе, рыдаю навзрыд.

*****

Меня зовут Катя, мне 25 лет. Моему ребенку сейчас 8, и он учится во втором классе. Я родила его в 17 лет, и у меня не было возможности получить полное образование. Сейчас я работаю консультантом в крупном магазине одежды и зарабатываю немного. Сын учится в гимназии, выплачиваю я за это последние деньги, лишь бы он получил хорошее образование. У сына была риторика, где ему задали принести то, что он любит больше всего, и написать про это сочинение. Кто-то из детей принес черепашку, кто-то привел собаку, одна девочка принесла планшет и телефон фирмы Apple. А мой ребенок… привел меня. Я даже расплакалась, когда он читал свое сочинение. Несмотря на то что я не могу позволить купить сыну то, что могут позволить другие родители, я поняла, что он меня не за деньги любит. Вчера я осуществила его мечту, и мы завели собаку, пусть без породы, зато верную и добрую. Купила ему хороший телефон, который, конечно, смогла себе позволить.

*****

Когда я была маленькой, у нас на первом этаже жил мужчина лет пятидесяти. Он казался нам странным, потому что всегда носил костюмы и темные очки, и у него не было ни жены, ни детей. Мы его дразнили Фантомасом, звонили в дверь и убегали и т. п. Потом от старшего по дому я узнала, что этот дядька всю жизнь был разведчиком. Мне стало так его жалко, что я отнесла и подарила ему самое дорогое, что у меня на тот момент было, — своего кота. Так и сказала: «Возьмите котика, чтобы вам не было одиноко».

*****

На работе полы моет стаааарая-старая бабуля. Ко всему офисному планктону обращается на вы. Спросила у сотрудницы, мол так и так, старше нас в три раза, а к нам на вы — неловко как-то. Ответ убил: «Она просто знает свое место. Она уборщица, мы сотрудники фирмы». Разговорилась с этой бабулей, упросила обращаться ко мне на ты, живет одна, два высших образования, ботаник. К нам ходит, потому что «вы молодые и красивые. Я одна, у меня никого нет. Смотрю на вас всех — и сердце радуется!» Узнала, что мечтает о белом персидском коте, денег только нет, чтобы купить его. На её день рождения с мужем вручили ей котейку. 78-летняя бабуля плакала как ребёнок.

*****

Вчера моя пришла с работы. Злая, уставшая. Наорала на меня за посуду в мойке и носок на подоконнике. Вроде как ссоры не миновать, но есть тут один трюк. Срочно завернул мадам в плед, дал кружку с чаем, ушел мыть посуду. Важно все сделать БЫСТРО и МОЛЧА (совсем-совсем молча). Десять минут, она остыла, расслабилась, даже извиняться начала за свое поведение и ластиться. Вот и весь секрет идеальных отношений. Не понимаю, чего сложного-то, мужики?

*****

Надо было срочно бежать по делам, муж задерживался на работе, пришлось попросить брата присмотреть за 5-месячной дочкой. Оставила смесь и все, что может понадобиться. Спустя час очень тихо зашла в квартиру, чтобы, если что, не разбудить малышку. Картина маслом: 30-летний брат, обернув свои 110 кг мышц в тигровый плед наподобие тоги, «кормит» бутылкой, как грудью, дочку. Сказал, что захотел почувствовать себя Мадонной. Повод для издевательств на 20 лет вперёд.

*****

На днях отпустили с работы пораньше. Шел домой и думал: «Ща как приду домой, вот жена обрадуется! Интересно, за каким занятием я ее застукаю, готовит, наверное, как обычно». Прихожу, захожу в прихожую, разуваюсь и слышу в ванной плеск воды, и какой-то амбал жестоким басом орет песню Du hast! Весь в бешенстве подлетаю, вырываю замок с корнем на хрен! А там моя благоверная, оказывается, таким голоском песенки в душе поёт… Как камень с души. Люблю её.

*****

У моей соседки был раньше попугай. Талантливый слишком. За короткий период времени научился он воспроизводить звук дверного звонка. И бедная соседка по 20 раз на день открывала дверь. Позже на день рождения ей подарили собаку. И частая беготня к двери прекратилась, так как когда в дверь реально звонили, собака лаяла. Хозяйка ходила, нарадоваться не могла своей собаке. Но недолго длилось ее счастье. Через две недели попугай начал «звонить», а затем лаять.

*****

Когда мне было 5 лет, мы с крёстной пошли на детский спектакль. Перед спектаклем мы купили цветы, чтобы подарить их кому-то из артистов. Спектакль кончился, все герои вышли на сцену, дети стали дарить им цветы. Подарили всем. Кроме Коровы. Мужчина, игравший её, встал в сторонку и стоял грустный-грустный. Тогда я подошла к нему и вручила ему букет. Он так обрадовался, поднял меня на руки и помахал всем зрителям букетом, мол, смотрите, мне тоже цветы подарили, я тоже кому-то понравился! Это было моё первое ощущение радости от доброго дела.

*****

Пошли с мужем за продуктами в большой супермаркет. Ему надо было что-то себе купить, решили отдельно походить. Хожу между стеллажами, уже все взяла, что нужно было, вдруг вижу, как муж с большой тележкой всякой всячины идет. Удивилась. Смотрю, рядом старенький, плохо одетый дедушка смущенный ходит. Купил ему кучу всего и на такси посадил, а сам вернулся как ни в чем не бывало в магазин. Попозже, когда спросила, чего он так долго, сказал, что инструменты себе выбирал. Люблю этого вруна безумно.

*****

Стоим с дочкой в магазине. Ей тогда 3 года было. На ней белая шубка, пушистая шапка, унты с бисером. Глаза большие-большие, щечки от мороза горят. Оборачиваюсь на хныканье мальчика лет пяти: «Мам, я такую девочку хочу! Такую красивую надо! Я без нее жить не смогу!» Посмеялись с его мамой, детишки познакомились, выросли. В этом году женятся.

*****

Познакомилась с парнем в очереди на получение загранпаспорта. Там мы проторчали часов 5−6, не меньше, пошли потом гулять с ним. Гуляли до рассвета, будто сто лет знакомы, болтали-болтали с ним обо всем. К моему дому добрели к 6 утра. И вот он у меня номер телефона спрашивает, достает свой телефон, а тот разрядился. С собой, как назло, ни листочка, ни ручки. И попросить не у кого. Вот тогда я поняла реально, что нет слова «не могу», есть слово «не хочу». В общем, он огляделся вокруг, притащил этакое бревнышко немалых размеров, и уголек на земле нашел. И вот этим угольком начертил на бревне мой номер телефона. Закинул его на плечо и пошел домой с ним, чтобы там уж переписать на листочек. Потом рассказывал: мама его обалдела, когда он уехал получать загранпаспорт еще днем, телефон отключен, не дозвониться, и вот заявляется в 6 утра, счастливый, несет какое-то бревно в дом и говорит: «Не трогайте его до утра».