Душевно. Читаем дальше

"ПРО СМЕРТЬ С ГРАБЛЯМИ И ЖИЗНЬ В БЕЛОЙ ЮБКЕ СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ" Дина Константину


Смерть вышла из операционной в коридор, и, потирая руки, облегченно вздохнула: « Ух, Наконец-то, отстрелялась…. Вот же упорный попался, а? Ну, ща перекурю, и домой…»
Покопавшись в кармане своего балахона, она извлекала пачку «Беломора» и стала закуривать. Взгляд ее, вдруг, остановился на когтях. «Совсем скрючились, - подумала она, вытягивая перед собой костлявую руку, и делая первую глубокую затяжку - Надо бы в салон сходить, как время будет…» Но, не успела смерть насладиться первой порцией никотина, как послышались знакомые шаги в конце коридора. Ее передернуло: «Ну, конечно, как же без нее!»
И правда, через пару мгновения перед ней возникла Жизнь с двумя ангелочками за спиной.
- Опоздала, - безразлично сообщила Смерть, стряхивая пепел на пол.
- Отойди с прохода, - потребовала Жизнь, глядя на Смерть в упор.
- Не отойду, - тем же тоном ответила Смерть, стоя у двери в операционную, - Там уже доктора перчатки поснимали и на обед собираются.
- Но он так просил! Молил! – вскинув руки к небу, выкрикнула Жизнь, но в ее голосе Смерть уловила некую фальшь….
- Говорю – опоздала. Надо было раньше из дому выходить.
- Проспала, - призналась Жизнь, опуская глаза, - Вчера у апостолов вечеринка была, ну, понимаешь….
- Уж чего не понять-то, - хихикнула Смерть, кривенько усмехаясь, - Ну, раз опоздала, может пивка?
Услышав про пиво, Жизнь исподлобья глянула на Смерть и сглотнула, а та лукаво улыбнулась, оголив гнилые зубы. Ангелочки стояли у Жизни за спиной, но она всем нутром чувствовала, что они сверлят ее глазами. Она повернулась – так и есть! Один из них, постарше, буквально впился в нее своими недовольными голубыми глазками.
- Ну что, что? Что ты на меня так смотришь?
- Все будет рассказано, - пообещал белокурый ангелок, выпячивая нижнюю губу.
- И рассказывай, ябеда! – разозлилась Жизнь, разрумянившись.
- Ну, ну, не соритесь, - встряла Смерть, поднимая вверх свою костлявую руку, - Сегодня вечером еще одна операция. Сердечник.
- Правда? – обрадовалась Жизнь, и тут же повернулась к ангелам, - Вот видите, вечером наша возьмет.
Те, насупившись, молчали. « Как вы мне надоели, ябеды противные!» - подумала Жизнь, и тут же осеклась. Как она могла забыть, что они читают все ее мысли!
- Ну, так что? - крякнула Смерть, туша окурок ботинком, и заговорчески улыбаясь. Жизнь стояла в нерешительности. « Ну что за жизнь, - думала она, - Даже подумать скверно нельзя при этих надсмотрщиках! Хуже сторожевых псов!»
Тут ей в голову пришла одна мысль, и она, сделав самое милое выражение лица, повернулась к своим коллегам:
- Вот что. До вечера еще далеко. Почему бы вам, не отправиться в парк? Или в кафе? Поели бы мороженого, что ли?
При слове «мороженое», как она и думала, голубые глаза ангелов вспыхнули электрической синевой. Дело было в том, что они оба просто с ума сходили от сладкого. А оно, сладкое, им было запрещено. Так распорядился Бог.
- Правда? – в унисон спросили они, не веря в такую удачу.
- Ну, конечно. Летите! А вечером тут встретимся.
От восторга ангелочки замахали крыльями и сильно засуетились.
- Ну, давайте, давайте, пернатые - пархатые, - прикрикнула Смерть, у которой частые взмахи крыльями вызывали жуткую головную боль. К тому же хотелось пива. Безумно. Трубы горели.
Наконец приступ первоначальной радости прошел, и пухлые ангелочки, крепко взявшись за руки, полетели прочь из больницы.
- Достали! – выкрикнула им вслед Жизнь, когда те были уже на порядочном расстоянии.
- Да, не везет тебе, - согласилась Смерть и нагнулась в угол, где лежали грабли. Закинув грабли на плечо, она весело сказала:
- Ну, почесали, что ли?
- Погоди, - остановилась Жизнь, и удивленно уставилась на грабли, - А где же твоя коса?
Смерть опустила глаза в пол и вся сгорбилась. Ей стало ужасно стыдно, и она молчала не в силах произнести даже ругательства.
- Ну? – не отставала Жизнь.
- Да вчера с чертями в карты играли…. Ну, проигралась я…. Совсем. Пришлось косу заложить, - призналась она, не понимая глаз.
- Боже мой! – воскликнула Жизнь, - Да как ты могла! А грабли? Где ты их взяла?
- В селе Степановка вчера дед окочурился…. Я как раз контракт оформляла. Ну, что отходит в мир иной, претензий не имеет, знаешь. Ну, как закончила, пошла в сарай, косу поискать, да только одолжил он ее кому-то. Они там, в Степеновке, марихуану растят всем селом, а коса одна. Вот и кочует от соседа к соседу. Пришлось забрать грабли…. Я потом отыграю у чертей, честное слово!
- Ля-ля-ля, - передразнила ее Жизнь, - Пошли лучше пиво пить.
Смерть подобрала полы черного балахона, Жизнь одернула белую юбку, и они покинули больницу. Пролетая над центром города, Смерть сказала:
- Пошли в трактир “ Подземелье”, что ли? Там разливное всегда свежее.
- Да ты с ума сошла! – округлила глаза Жизнь, - Да Бог меня в наказание в крысу превратит, и в этом же «Подземелье» и оставит лет на десять.
- И то правда, - согласилась Смерть, - Он может…
Дело закончилось тем, что, купив пива в местном ларьке, дамы расположились на полянке в городском парке. Погода стояла хорошая, солнечная, только иногда допекали мухи.
- Вот ты мне скажи, - обратилась к Жизни Смерть, прислонившись к стволу березки, - Ты довольна?
- Уж довольна, - отмахнулась Жизнь, - Хуже каторги. Все по больницам бегай, выуживай их с того света! И знаешь, кого больше всех ненавижу? Это самоубийц. Ну, вот что доктора их обратно тащат? Хотят на тот свет – пускай отправляются. Вот случай на той неделе был, в Подмосковье. Дамочка одна почти повесилась. Ну, я тут как тут. Она уже в коридоре была, уже шла в правильном направлении, уже зарево увидала в конце туннеля! Нет, надо же было мне ее обратно развернуть! Доктора, как полагается, все лавы себе загребли- мол, мы спасли… Ну, да я не о том. Так вот, дамочка та как оклемалась, так и говорит медсестре: « Жизнь – дерьмо!» Нет, ну представь, как я должна была себя ощущать?
- Да, - протянула Смерть, поправляя капюшон, - Несладко… А мне думаешь, лучше? Как дура с этой косой бегаю. Во она мне где сидит! Коси их, коси.… Знаешь, как руки устают? Уж лучше бы топор дал! А одежда! Ну, вот что это такое? Вчера даже черти смеялись…. Конечно, кто же на такую позариться? – Смерть замолчала и несчастно всхлипнула, - Ты вон, вся в беленьком, и ангелочки у тебя хорошенькие!
- Кто? – изумилась Жизнь, - Вот те шестерки? Я тебя умоляю! Да они хуже чертей! Что ты думаешь, Бог их ко мне приставил? Смотрят они за мной. Он мне после прошлогоднего Рождества не сильно доверяет. Ну, перебрала я тогда, бывает. А ты попробуй, не стань алкоголиком среди людей? Все закладывают, ну и я…. Иногда.

- Да это еще что! – опять заговорила Смерть, - Я иногда с чертями засижусь до рассвета, а там уж глаза слипаются, какая страда? Ну и вот, проспала пару раз…. Так ты что, так ругался! Тогда помню, как раз время одного макрушника подошло, а я проспала…Пока до тюрьмы долетела, его уже в больницу отвезли.

И так они заговорились, что совершенно забыли про вечернюю операцию. Несколько раз летали за пивом, пугали прохожих, плакали, смеялись, жаловались друг другу, а про операцию совсем забыли.

А оперировали главного бухгалтера крупной фирмы Зюшина Василия Ивановича. У него давно уже побаливало сердце, но причину местные доктора не нашли….. и потому решили оперировать. Хирург Ножичков до приезда на операцию был в гостях, и когда добрался до операционной, то немного пошатывался, но никто из его бригады этого не заметил. Они сами шатались. Начали оперировать….
Через час, вспотевший, и по локоть в крови Ножичков вышел в коридор, и сказал жене Зюшина: «Очень сожалею»
Душа Зюшина повисла под потолком хирургического кабинета в полном недоумении. «Странно, - подумала она, - Что ж никто не идет? Ни туда, ни обратно…. Очень-очень странно….»
А Смерть с Жизнью, обнявшись под березками, пели песни народов мира, совершенно забыв о неприкаянной душе Зюшина, черти, забыв про все на свете, резались в преферанс, а душа недоумевала….. Говорят, до сих пор летает она под потолком операционной и уже кричит: «Да заберите меня хоть к чертям!», но никто так и не приходит.

Жадность фраера сгубилаАнатолий Аргунов

Витька Семенов с детства слыл жадным. Ребята в школе все время дразнили:
- Жадина-говядина, жадина-говядина…
Но он не обижался, делал вид, что это не к нему относится. А ребята покричат, покричат, да к нему и обратятся:
- Витька, дай по арифметике задачку списать!
А тот не промах:
- Отдай свой ластик – списывай.
И вот уже стирательная резинка перекочевывает в пенал Витьки, взамен на списанную задачу.

Со временем все привыкли к Витькиной жадности, поэтому и обращались к нему за помощью лишь в редких случаях, когда без него было не обойтись. Ну у кого из парней того времени были деньги? Только у Витьки.
За жадность и пухлую фигуру прозвали его Жбаном. Кличка Витька Жбан так и приклеилась к нему на всю жизнь. Куда бы он потом ни попадал, она следовала за ним: в ФЗО, где Витька учился на токаря, в армии, где служил три года и два месяца, а потом и на гражданке. Куда бы он ни уезжал, где бы ни работал – Витька Жбан, и Витька Жбан.

В семидесятые годы у Витьки первого в нашем классе появилась собственная машина – горбатый «Запорожец». Потом купил «Москвич 412», а тут подоспели тольяттинские «Лады», и у Витьки Жбана во дворе засверкала новенькая красная «шестерка», мечта любого советского человека, от секретаря райкома до работяги. Особенно любили «шестерки» прибалты. За понравившийся цвет могли тысячу переплатить, это по-нашему курсу получается сто тысяч рублей. Официально доллар сорок копеек стоил, но где его было взять? А у Витьки и они, зелененькие, водились. И хотя не любили его, как и в детстве, а по нужде шли на поклон: кому до получки перезанять, кому мебель купить нужно, кому телевизор, а кто и за границу намылился – валюта нужна. Опять же – к Витьке Жбану идти надо.

В это время свел меня с ним один случай. Тетка решила домик в деревне купить. Всю жизнь отпахала на бумажной фабрике в Ленинграде. Грязь, копоть, хоть и зарабатывала неплохо, но к старости денег не скопила. А тут перестройка, то да сё, совсем тетку из равновесия выбило. Решила в деревню уехать. А куда? Своего дома нет. А тут случай подвернулся. В ее родной деревне домик продавали. И цена подходящая – всего три тысячи. А где их взять? Тетка звонит мне:

- Сергей, помоги.

Я и пошел к Витьке. Тем более, что год назад спас его в прямом смысле слова. Поехали на дачи, они у нас в одном месте были, еще с Советов участки достались по профсоюзной линии. Он впереди на своей иномарке, я за ним на сорок первом «Москвиче». На трассе Витька решил класс показать, и заодно похвастаться иномаркой, мол, моей коломбине не чета. Дал газу до отказу, и полетел стрелой вперед. Я за ним, да где там. В моем моторе семьдесят пять лошадей, а у него в два раза больше. Только хвост мелькнул, и все. А через пять километров вижу его машину в кювете, кверху колесами лежит, вся всмятку, а Витька рядом валяется, весь в крови и босиком. Все, думаю, покойник. Примета у шоферни такая – снялись ботинки от удара у водителя – не жилец, труп. Подошел, за пульс схватился, смотрю – редкий, но прощупывается. Я скорей перевязывать, свою рубашку порвал, дырку в грудной клетке затампонировал как мог. Кровь перестала течь. Жгут из ремня на сломанную ногу наложил, а потом давай искусственное дыхание делать рот в рот. Дыхну, а потом три раза на грудную клетку жму… В армии этому делу нас основательно научили. Смотрю – задышал Витек, а тут и «Скорая» подоспела, на носилки его и в больницу отвезли. После этого Витька меня зауважал, и как-то сказал:

- Я, Серега, навсегда твой должник. Если что – приходи.

Вот и пришел его черед мне помощь оказать. Витька выслушал меня, смотрит прямо в глаза и отвечает:
- Знаешь, старик, у меня все деньги сейчас в деле, нет ни копейки, а то бы обязательно дал. Извини, но ничем сейчас не помогу. Вот на пару дней раньше бы…

Я ничего не ответил, ушел. Пошел по старым друзьям, знакомым. В общем, набрал эти три тысяч, отвез тетке. Та домик купила. Радости было – не описать! Я уже стал забывать про этот инцидент. Жизнь идет своим чередом. Но снова нас случай свел: жена Витькина, Лилиана, попросила меня пианино настроить. Младшую дочку отдали в музыкальную школу, пианино хорошее, но редкое, по случаю купили. Как сказала Лилиана, оно играло, играло, а тут вдруг как то звук стал пропадать. Я к этому времени считался неплохим пианистом, играл в филармонии и подрабатывал настройщиком роялей и пианино. Я согласился. Пришел и говорю:

- Ну, Лилиана, показывай свое фоно.

Она в комнату повела. Пианино оказалось редким экземпляром старой немецкой фирмы. Я даже обалдел от увиденного. Третий раз за свою жизнь такой инструмент вижу! Погладил рукой по полировке, нажал на клавишу, она тускло замычала.

- Да-а, нужно смотреть.

Открыл крышку и обомлел. Все свободное пространство в нем было завалено пачками денег, аккуратно перевязанными резинками от волос и с какими-то прицепленными бумажками. Взял одну из них, прочитал: «5 ноября 1997 года. 5 тысяч долларов». Взял другую – та же история. Дата, сумма. Только на этот раз в немецких марках. Присвистнув от удивления я позвал хозяйку. И Лилиана от удивления рот открыла:

- Не может быть! А мне говорил, что денег нет! На мороженое детям по копейке в карманах собирает, копейка в копейку дает, и все ворчит: «Чего такое дорогое покупаете? Берите эскимо: дешево и сердито». А тут… - она всплеснула руками и заплакала. – Платья на мне хорошего нет, у матери денег занимаю, чтобы детей одеть, чтобы не хуже, чем у людей. На юге ни разу не была… Нас на деньги променял!

Она горько заплакала над этой горой бумажек с водяными знаками, и разрыдавшись упала на диван. Я же ни слова не говоря вышел из квартиры, тихо защелкнув за собой дверь из бронированного железа.

«Господи, зачем же ему столько денег, если они никому не приносят радость?» - думал я. И меня осенило. А ведь я за деньгами к Витьке Жбану приходил в конце ноября, как раз в девяносто седьмом. Значит уже тогда в пианино пять тысяч долларов лежали, а мне-то всего три тысячи деревянных и требовалось. Не дал! Да, вот она, жадность. Кажется, ерунда, ан нет. Засосет, хуже болота.

Совсем недавно узнал, что Лилиана от Витька сразу же ушла. Вместе с ней ушли и дети. А вскоре на Витьку Жбана его же братки «наехали». Что-то они там не поделили. И дела его пошли совсем плохо. Через полгода капиталист-бизнесмен Виктор Алексеевич Семенов по кличке Жбан разорился, а еще через полгода он продал за долги свое имущество и квартиру и сам куда-то пропал.

Недавно возвращаясь из заграничной командировки через Москву, я увидел неопрятно одетого мужчину в переходе метро. Он с шапкой собирал милостыню, тихо бормоча себе под нос:

- Подайте афганцу-инвалиду… Подайте… Я стал было рыться в своих карманах, ища мелочь, и остолбенел. Передо мной стоял не кто иной, как Витька Жбан, только постаревший, грязный до неузнаваемости, и с культей вместо правой кисти. «Видно, братки укоротили руку, берущую без меры», - подумалось почему-то мне. Я достал тысячную купюру, и молча кинул в протянутую шляпу. Не знаю, узнал меня Витька или нет, только мне показалось, что на лице с густыми заросшими бровями мелькнули влажные от слез глаза.

manticore сказал(a):

Жадность фраера сгубила - Не может быть! А мне говорил, что денег нет! На мороженое детям по копейке в карманах собирает, копейка в копейку дает, и все ворчит: «Чего такое дорогое покупаете? Берите эскимо: дешево и сердито». А тут… - она всплеснула руками и заплакала. – Платья на мне хорошего нет, у матери денег занимаю, чтобы детей одеть, чтобы не хуже, чем у людей. На юге ни разу не была… Нас на деньги променял!

После всего этого заслуженный конец!

Волчонок сидел на холме и выл на луну. К нему подошла мать и нежно ткнулась носом в бок.
-Сынок, ты совсем перестал играть с другими волчатами. Они будут сильнее тебя и ты не станешь вожаком стаи.
-Мама, я не хочу быть вожаком. Я хочу летать.
Тихо вздохнув она вернулась в логово к своему старому и седому другу.
- Он опять воет на луну.А ты ничего не делаешь. Вместо того, что бы направить сына на путь истинный ты лежишь в этом логове весь вечер. Ты совсем не любишь его, да?
-Ага! Прямо в точку. Обjжаю тебя за твои вопросы.
У него самый красивый и сильный голос в стае. Этим воем он сможет указать путь заблудившимся молодым волкам, которые увлеклись охотой. Или спасти жизнь человеку, который издалека поймёт, что сюда лучше не ходить. Откуда мы знаем его путь, если не знаем даже свои. Зачем он родился у нас? Может быть на его голос придёт волчица из другой стаи и их дети будут самыми мудрыми и хорошими охотниками? А может однажды он прыгнет с горы и станет единственным волком, который летал. Ты очень много думаешь, и поэтому тебе тяжело. Лучше проследи, что бы завтра ему достался самый жирный кусок после охоты. Он лизнул её и закрыл глаза, пытаясь задремать....

Lyudosh сказал(a):

Волчонок сидел на холме и выл на луну. К нему подошла мать и нежно ткнулась носом в бок.

Несколько жизней спустяМарина Брусиненко

Один мой друг спросил меня однажды: «Ты веришь в реинкарнацию?» Я беспечно отмахнулась: «Не знаю… Должно быть, не верю…» Но он не унимался: « Ну хотя бы скажи, какие из древних цивилизаций тебе интересны? И я пойму, где твоя душа жила раньше». Я рассмеялась: «Да не жила я раньше!»

Мой ответ его расстроил: «Как не жила? А кому же я прошлых жизнях стихи посвящал? Ведь мы встречались раньше, уверен!» Но я была в веселом настроении: «Современность интересует меня гораздо больше. Мне очень хорошо здесь и сейчас, и я не собираюсь вдаваться в воспоминания!»

Он даже обрадовался: «В воспоминания? Ну попробуй вспомнить хоть что-нибудь… мраморные колонны… цветные фрески на стенах… деревянные срубы… Вспомни…» Его голос заворожил меня, и я задумалась…, а перед внутренним взором поплыли странные и неуловимо знакомые картины….

Я помню... степи... и простор... Жестокий Чингисхан мне отдал золотой ковер и скакуна прислал. Я славным воином была в далеких временах! Пронзила острая стрела, погас огонь в очах...

Потом сеньорой я была в Испании. Тогда, когда испанские суда отплыли к берегам далекой Кубы. И навек уехал в дальний край мой самый лучший человек и не сказал: "Прощай!" Я с башни сбросилась тогда от горя и тоски, и не узнала никогда ни счастья, ни любви...

Меня художник рисовал, когда я влюблена была в тебя, мой генерал! Шла прусская война. В века дуэлей, острых шпаг ты за меня погиб. В ночи поэмы мне слагал талантливый пиит. А я утешилась в балах, мазурка и кадриль! Но за несдержанность в словах - в далекую Сибирь! Там простудилась, умерла, вдали от суеты. Ведь никому я не нужна, давно уж умер ты...

Я помню... войны чередой сменялись на пути. Была подругой фронтовой, смогла тебя спасти. Ты ранен был, из шквала пуль я вынесла тебя. Ты выжил и прошел свой путь, но потерял меня. Летели письма в города во все концы страны. "Где маленькая медсестра?" "Откликнись, где же ты?" Но медицинский эшелон разбомблен был давно. Никто от смерти не спасен, и не придет письмо...

Сейчас мы снова далеко, как сто веков назад. Не рассмеешься ты легко, мне не подаришь взгляд. А я ищу, ищу твой след среди проклятых стуж. Найду, быть может, или нет, но притяженье душ нам путь укажет в темноте, куда лететь на свет... Ведь мы встречались в жизнях тех, а в этой жизни - нет.

Эти картины проплыли перед моими глазами целой галерей образов, ярких и узнаваемых, будоража ту, внутреннюю память… Видимо, не права я была, утверждая, что не жила раньше, и в прошлых жизнях мы не встречались. Конечно, встречались… Вот только кто же он, mon general…? И узнаем ли мы друг друга… столько жизней спустя…?

manticore сказал(a):

Один мой друг спросил меня однажды: «Ты веришь в реинкарнацию?»

Хороший вопрос

Не убивай меня, мамочкаАлександр Андрианов

Я появился совсем недавно. Сейчас я сижу у мамочки в животике, но через девять месяцев я появлюсь на свет. Мне тут так хорошо и удобно! Мамочка заботится обо мне, часто она включает спокойную музыку, и я наслаждаюсь вместе с ней и иногда засыпаю. Каждый вечер приходит с работы папа. Он обнимает мамочку и гладит животик, в котором живу я. Когда я появлюсь на свет, у нас будет самая счастливая семья, я ведь уже так сильно их люблю!

Моя мама большую часть времени проводит дома. Но с часу до пяти она уходит на работу в школу. У нее сейчас не очень много учеников, но зато они очень сильно любят мою мамочку. Ну ничего, когда я рожусь, я буду любить ее еще больше. После школы моя мама приходит домой и кушает, а вместе с ней кушаю и я. Все всегда такое вкусное! Потом моя мамочка смотрит телевизор и вяжет, затем готовится к урокам. А вечером приходит папочка, и они идут спать.

Так обычно и проходят дни. Мой папа старается во всем угодить мамочке. Он такой добрый! Скорей бы мне родиться, я бы каждый вечер их обнимал, целовал, а потом бы заползал к ним в постель, и они бы со мной играли. Вот было бы здорово!

С каждым днем я расту все больше. У меня начинают появляться ручки и ножки. Я все вижу и чувствую, а мои родители, наверное, этого не знают. Как интересно! Я могу видеть, что они делают, а они не могут заглянуть в животик и увидеть, как я машу им ручкой и улыбаюсь. Мне так весело и так хорошо! Мне иногда хочется вылезти из маминого животика ночью, поцеловать мамочку с папочкой и забраться обратно, потому что я еще маленький, а маленьким детишкам положено сидеть в животике.

Иногда мою маму навещает бабушка. Она очень нежная и заботливая. Бабушка приносит маме еду, хотя ее и так в доме полно, а еще пеленки и одежду для меня, хотя они еще не знают, кто родится, мальчик или девочка. Мне так приятно, что они все думают обо мне и заботятся. Как же все-таки хорошо быть маленьким ребеночком и сидеть в уютном и мягком животике...

Прошел месяц. Я становлюсь все больше и больше. У меня уже появились любимые блюда, которыми кормит меня мамочка и музыка, которую она часто слушает. А еще мой папочка вчера прислонил ухо к маминому животику и слушал, как я там поживаю. Было так здорово! Я дотронулся рукой до маминого животика и пошевелил пальчиками. А папа сказал, что услышал, как я дышал. Вот глупенький!

Сегодня у мамы не было уроков, потому что ученики уехали на экскурсию, и она пришла домой пораньше. Она открыла дверь и увидела там папу с какой-то девушкой. По-моему, она тоже была нежной и ласковой, как мама, потому что папа обнимал ее, целовал и улыбался. Но мамочке она почему-то не понравилась. Она начала кричать на папочку. Девушка в это время быстро собрала вещи и убежала, а мама с папой стали ругаться. Я еще никогда не видел, чтобы они ссорились. Мама громко кричала и била папочку по лицу. Папа обиделся и куда-то ушел, а мама крикнула, чтобы он больше не приходил. Потом она села в кресло и расплакалась. Мне было ее так жалко. Я так хотел ей чем-нибудь помочь, но не мог. Я тогда решил, что когда появлюсь на свет, я всегда буду успокаивать мою милую мамочку и она никогда - никогда не будет плакать. Ведь я ее так люблю!

Первый раз в ее животике мне стало как-то неуютно. Почему-то заболела левая ручка. Может, это оттого, что мама плакала и нервничала? Она вдруг встала с кресла и начала ходить по комнате, а слезы все равно капали из ее глаз. Мне уже захотелось кушать, а мамочка, кажется, совсем об этом забыла. Странно, раньше такого никогда не было. Но ничего, я еще потерплю, главное, чтобы мамочке стало легче, и она помирилась бы с папой.

Сегодня мамочка легла спать одна, папа так и не пришел. Было очень неуютно без него, и я расстроился. А еще мамочка очень плохо покормила меня, съев какие-то сушки, мне было очень тяжело ими питаться, да к тому же они были какие-то невкусные. Скорее бы они с папой помирились...

Бедная мамочка, она не может заснуть и снова плачет. Как мне хочется вылезти из животика и обнять ее своими маленькими ручками. Может, ей стало бы легче...

Настало утро. Мама уже проснулась, но все равно лежит на диване. Я опять проголодался. Почему она не обращает на меня внимания, почему не заботится так, как раньше. И где мой папочка, я ведь уже так сильно по нему соскучился!

Вот, наконец, мама встала с дивана и пошла на кухню. Может, она меня покормит! Нет, она садится на стул и опять рыдает. Так и хочется сказать ей: 'Мамуля, не плачь, ведь у тебя же есть, ведь я же не могу без тебя и очень люблю'. Я медленно глажу ручкой ее животик и шепчу ей нежные слова. Как жаль, что она ничего не слышит...

Мама открывает ящик, что-то берет и щелкает зажигалкой. Интересно, что она дела...
Тьфу, я задыхаюсь. Что это, Господи, какая гадость! Что она делает! Что это за дым! В маленьком уютном животике, где я живу, никогда этого не было! Фу! Мне так плохо, дым режет глаза и я кашляю.

Мамочка, пожалей меня, что ты делаешь, мне так неприятно. Но нет, она не слышит меня и вдыхает в себя какую-то дрянь. Я расстраиваюсь и начинаю плакать. Мамочка хватается за живот. Ее тошнит. Наконец-то она перестает курить. Но дыма в ее животике так много! Я дую на него и он медленно уходит. А мамочка опять плачет, и я плачу вместе с ней, потому что от этого ужасного дыма я кашляю, и у меня начинает болеть сердечко.

Мама покормила меня, но опять, к сожалению, не тем, чем бы мне хотелось. Почему неожиданно все так резко изменилось? Может, я чем-то обидел мою любимую мамочку, но вот чем? Мама не пошла сегодня в школу. Вместо этого она осталась дома и проплакала весь день. Мое сердечко разболелось еще сильнее. Она опять вдыхала какую-то гадость. Мне все больше и больше хочется куда-нибудь убежать из ее животика. Тут стало совсем неуютно. Здесь плохо пахнет, и дым режет глаза, а еще я очень хочу есть...

Сегодня мамочка проснулась рано. Ей не спалось. Она покормила меня чем-то. Было не очень вкусно, но зато это лучше того, что было раньше. Теперь мне хочется пить. Мама, как будто прочитав мои мысли, подходит к холодильнику и достает какую-то бутылку. Она наливает в маленький стаканчик какую-то прозрачную жидкость. Я так рад. Наконец, она вспомнила обо мне, наконец, она будет заботиться обо мне так же, как и раньше. Мама подносит стакан ко рту и резко опрокидывает его вовнутрь. Боже, какая отрава, какой ужасный вкус! Я тут же выплевываю это. Мне очень противно и обидно. Зачем мама так мучает меня, неужели ей все равно, что со мной будет?.. Нет, так не может быть. Она любит меня так же сильно, как и я ее. Она не может желать мне зла. Просто ей плохо. Но я все равно не понимаю, неужели ей лучше оттого, что она пьет какую-то отраву и наполняет животик, в котором я живу, едким дымом? Как ей может быть лучше оттого, что причиняет мне вред? Нет, раньше она была не такой. Неужели так будет всегда? Я очень этого не хочу, я не выдержу этого...

Проходит еще несколько дней. Все стало еще хуже. Мамочка почти не кормит меня, лишь вдыхает дым, пьет и целыми днями лежит на диване и плачет. Мне очень плохо. Часто болит голова и сердечко, иногда меня тошнит. В когда-то нежном и мягком животике стало просто невозможно! Я часто стучу по нему своими ручками и надеюсь отсюда выбраться. Но это, увы невозможно. Я задыхаюсь тут. А папочка так ни разу и не навестил нас. Может, он разлюбил нас, и мы стали ему просто не нужны? Нет, так не может быть, он ведь так заботился о нас до того, как поругался с мамой. Что же все-таки произошло? До меня нет никому дела. Я сижу и плачу. Мне здесь так одиноко...

Прошло еще несколько дней. К нам приезжала бабушка. Она о чем-то долго спорила с мамой, и бабушка уехала от нас вся в слезах. Чем мама ее так обидела? И поругались они из-за ерунды. Сначала они просто мирно беседовали, а потом мама сказала всего лишь одно слово и бабушка заплакала. Я вообще ничего не понимаю. Что же она сказала?.. 'Надо делать апорт' или 'аборт' ...А, точно не помню, да это и не важно. Разве может быть что-то хуже, чем вдыхать дым и испытывать тошноту от дурацкого напитка? Скорее бы мама взяла себя в руки, со всеми помирилась и все было бы так же хорошо и спокойно как раньше...

Мамуля опять проснулась рано и забыла покормить меня. Но я больше не плачу. Я привык, что на меня не обращают внимания. Мама оделась и куда-то пошла. Она шла и плакала, а прохожие оборачивались в ее сторону и о чем-то шептались. Мама подошла к какому-то неизвестному зданию. Перед входом она перекрестилась и повязала на голову платок. Внутри было много людей. Некоторые ставили свечки, некоторые молились. Мамочка взяла свечку, поставила ее перед иконой и стала кого-то умалять, чтобы он ее простил, что она не хочет что-то делать, но у нее нет иного выхода. Как странно мама себя ведет, она раньше никогда не ходила сюда. Странное место, но оно мне нравится. За что же мама просит прощения? Может, за то что, обидела меня и не покормила? Неужели, она одумалась и вернется к папочке? Неужели все еще может быть хорошо?..

Наконец, мамочка закончила молиться и вышла из здания. На улице она сняла платок, положив его в сумочку, поймала машину и куда-то поехала.

В машине меня начинает укачивать. Сильно кружится голова. Мне снова плохо. Наконец, машина останавливается, и мама выходит у какого-то здания, еще более странного, чем первое. Вокруг бегают люди в белых халатах и в смешных колпаках на голове. Но мне почему-то страшно и я сжимаюсь в комок. Мама входит в здание и идет куда-то по длинному коридору. Она подходит к человеку в белом халате, он берет ее за руку и ведет в кабинет. Там стоят еще два врача. Внутри кабинет весь белый, посредине стоит что-то вроде кровати, а над ней горят лампы. Я начинаю боятся еще сильней. Мне так страшно, мамочка... Почему-то снова начинает болеть сердечко... Врачи сажают маму на эту странную кровать, которую они называют 'операционным столом', закрывают дверь в кабинет и начинают к чему-то готовиться. Один из врачей приносит железный поднос, на котором разложены зловещие предметы: какие-то ножи и огромные щипцы. Господи, что они собираются делать?.. Что все это значит, что делает здесь моя мамочка?.. Она захотела напугать меня? Не надо, любимая моя, я и так уже очень напуган. Я так хочу скорее родиться, подрасти и помочь тебе, только не давай этим врачам ничего со мной делать, прошу тебя, ведь я так сильно тебя люблю!..

Неожиданно врач берет шприц, и что-то колет моей мамочке. Через несколько минут она засыпает. Но я не сплю, я все вижу, все чувствую... Врачи берут в руки свои зловещие инструменты и склоняются над мамочкой. Боже, что происходит?.. Почему мне так страшно, почему у меня текут слезы и так щемит мое маленькое сердечко?.. Отчего так пугающе горят эти лампы, а их свет будто прожигает меня насквозь? Что задумали эти люди в белых халатах, к чему они так готовятся и зачем они усыпили мою мамочку?.. Она же ведь никогда бы не допустила, чтобы со мной сделали что-нибудь плохое, она ведь любит меня...

Вот врач берет щипцы и погружает их в мамочку. Господи, они уже около меня! Я сжимаюсь еще сильнее, чтобы они не достали меня. Но они все-таки задевают мою ножку и из нее сочится кровь. Боже, как же больно... Я хватаюсь за свою ножку и пытаюсь как-то остановить кровь. Но все бесполезно - рана слишком глубока... Как могут они протыкать мою нежную кожу своими железными щипцами. Мне ведь так больно, почему они такие жестокие и бессердечные?.. Мамочка, где же ты, почему ты спишь и не остановишь их?.. Я лучше останусь в этом грязном и дурно пахнущем животике, но я не хочу умирать... Не надо, пожалуйста... И я снова плачу, а безжалостные щипцы наносят мне следующий удар, на этот раз в беззащитную грудку...

Крови все больше... Я чувствую, что умираю... Как же мне больно, Господи, зачем они так поступают со мной, в чем я виноват?.. За что мне такие мучения?.. Я уже не плачу - я кричу, хотя сил все меньше и меньше, и я чувствую, как жизнь постепенно уходит из меня...

Вот щипцы появляются вновь. Я из последних сил кидаюсь на них, но сталь намного сильнее моих неокрепших маленьких ручонок. Щипцы перехватывают мою тоненькую шейку и тянут наружу.

Сопротивляться и плакать нет сил. Меня все равно никто не услышит. Я задыхаюсь, кровь брызжет из моего тела. Врачи извлекают меня из маминого животика, но я уже мертв...

Врачи равнодушно смотрят на мои останки и без зазрения совести кидают их в мусорное ведро, а маму, спустя некоторое время, перевозят в другую палату. Скоро она проснется и пойдет домой. Все будет как раньше, лишь меня уже никогда больше не будет в ее животике, я никогда не рожусь и не подрасту... Я навсегда останусь здесь, в мусорном ведре... Я никогда не смогу обнять ее, прижать к себе и поцеловать. Я никогда не пойду в садик и в школу... Моя мамочка никогда не увидит моих первых шагов, не услышит моих первых слов и никогда так и не узнает, как сильно я ее любил...

ПушокНиколай Векшин

Я вальяжно сижу на подоконнике, сладко греюсь на солнышке и, прищуриваясь, поглядываю в окно. По двору бродят грязные дворняги и порхают чирикающие воробьи. Жду, когда покажется Она. Жду долго. Я умею ждать. Почему-то мне приятно увидеть её с высоты 9-го этажа. Отсюда она всегда кажется маленькой и беззащитной, как Дюймовочка. И сердце моё наполняется нежностью и желанием её защитить. При этом я знаю, что собаки её никогда не тронут, потому что тогда им придется иметь дело со мной. Ведь если меня рассердить, становлюсь тигром.

Когда она приходит, отперев ключом дверь, я радостно бросаюсь навстречу. Она весело смеется и в шутку треплет меня по макушке. У неё светлая улыбка, ясные глаза и ласковые руки. Иногда она целует меня, хотя знает, что я это не приветствую. После поцелуев приходится долго, отвернувшись в сторону, чтобы она не обиделась, вытирать двумя лапками мордочку.

«Фу, кот!», - воскликнет брезгливый читатель. Да, кот. Ну и что? Никто ж не виноват, если он родился котом. И почему вдруг сразу «фу»? Между прочим, от меня не несет всяческой мерзостью, как от дворовых котов. Это потому, что не шляюсь по помойкам; и не царапаюсь, когда хозяйка меня моет, а героически переношу все измывательства.
Кроме того, аккуратно справляю нужду в унитаз, а не куда попало. Вот только не получается как следует нажимать у бачка рычажок. Я стучу по нему лапкой, но тугой рычажок не поддается.

А зовут меня Пушок. Снаружи пушистый. Сам черный-черный, а лапки, грудка и кончики ушей белые-белые. Понравился? А вот некоторым не нравлюсь. На улице многие тетки обходят черного кота стороной, мужики швыряют в нос окурки, бабки крестятся, мальчишки норовят ухватить за хвост. А хозяйка от меня без ума. Потчует сметанкой, потассу и вискас. Лопаю, сколько влезет, до изнеможения.

Временами хозяйка начинает меня тискать и гладить. Приходится терпеть. Ведь больше ей тискать некого. Родила б себе котенка, ой, то есть ребенка, и сюсюкала бы с ним с утра до вечера. Думаю, что она об этом мечтает. Ведь не случайно, наверное, к нам в дом раньше периодически захаживали разные коты, тьфу, не коты, конечно, а мужчины. Впрочем, разница не велика. Каждый норовил к хозяйке подлизаться, вкусно поужинать и понежиться на диванчике. И несло от них хуже, чем псиной. А хозяйка ничего, видно, принюхалась.

Помню, приходил к ней один наодеколоненный пижон в модном серебристом пиджаке, с вечным букетом тюльпанов. Вонь ужасная. Цветами он хозяйкино внимание отвлекал от своей никудышной персоны. Хозяйка, наивная, нюхает цветы, нюхает, как будто это можно съесть. Но я-то знаю, что цветы не съедобны. А она постоянно об этом забывала. Потом, каждый раз, понюхав, вздохнет, поставит букет в вазу и любуется. На пижона-то что смотреть? Не на что. А он, пока она вдыхает в себя ароматы и потом чай заваривает, начинает речуги толкать. Про мечту о вечной любви в крепкой семье. Вот дурило-то. Разве любовь это слова? Любовь это когда нет слов. А из него слова сыпались, как горох из рваного мешка. Деньгами любил похвастать. Вытащит пачку, положит на стол: «Бери, сколько надо!». Хозяйка головой отрицательно мотает. Он вытащит несколько бумажек, подвинет ей: возьми! Она молчит. Гордая.

А, может, они ей и вправду не нужны. И что в этих деньгах люди вообще находят? Я как-то понюхал и даже лизнул. Ничуть не лучше, чем цветы. Разве что не вянут. А пижон – с серьезными намерениями. Настырный. Ходит и ходит. Ну, надоел он ей, вижу, до чёртиков. А сказать ему «брысь» - стесняется. Тогда сделал я то, чего никогда дома не делал: сходил по нужде не в унитаз, а в прихожей, в углу. И, вот незадача, попал всем переваренным как раз на его дипломат, прислоненный к стенке. Больше пижон у нас не появлялся.

А то еще приходил спортсмен. Могучий такой, с виду. То ли штангист, то ли шахматист, я в этом не разбираюсь. Заваливался он к нам, как к себе домой. Сунет хозяйке коробку конфет – и к телевизору. Бутылок пять пива вылакает – и храпит на диване. А хозяйка на цыпочках ходит, разбудить боится. И, смотрю, спортсмен этот ей как-то не в радость. Она ему намекает деликатно, дескать, уже вечер, поздно, не пора ли направить колёса восвояси, а он ржет, как конь: «Не скрипи! Смажь рессоры! К утру доедем!». Это он её с телегой вроде сравнивал. Вот хамло.

Ну, я ему, когда он дрых перед телеком, прям в открытую бутыль и отлил, что накопил. Пришлось, конечно, постараться: горлышко-то узкое. Но, однако, попал, проявив филигранную меткость. Крику потом было!... Пнул меня этот гад ногой под ребра так, что я аж взлетел, словно мяч. Оказалось, что он футболист. Ну, и удар у него, я скажу… Долго потом, конечно, отлеживался. Но больше в доме этого спортсмена не видел.

А то еще поэт приходил. В общем, положительный персонаж. Но не адекватный. Встанет посередь комнаты, как будто на сцене, и давай декламировать. Хозяйка слушает, кивает, улыбается. Час, другой, третий… Его несет. Хозяйка, гляжу, скисла. Он спохватится, что пора уж куда-нибудь определиться и вырулить, но струсит, ручку ей напоследок чмокнет и – к себе домой на ночлежку, стишки кропать, про звёзды и любовь.

Хороший человек: за усы меня не дергал, ногами не пихал, не матерился, алкоголем не баловался, книжки читал. Но какой-то малохольный. Помню, захаживал в гости к нам еще один – доктор всяческих физикогастрономических наук. У-у-у-мный. Всё про всё знает. На любые вопросы хозяйки очень здорово отвечал, обстоятельно так, со ссылками на эту, как бишь ее… а! циклопедию!

Хозяйка всё ему в рот смотрела. Наверно, хотела углядеть, в каком месте у него язык подвешен. Она аж притомилась спрашивать. Но, видно, ему просто выговорится надо было. А как все познания на гора выдал, за месяц регулярных посещений, так и протуннелировал обратно к себе навсегда в какую-то черную дыру.

Вскоре после него появился вроде очень даже нормальный мужик. Этот всё больше молчал и курил. Смолил, как паровоз. Сигаретный дым я терпеть не могу. Но пришлось смириться, из последних сил, ради хозяйки. А потом оказалось, что у мужичка этого - жена, теща и куча детей. Отдушина ему, вишь, была нужна. Вот он и отрывался раз в неделю к нам. Починит на кухне утюг, повздыхает с хозяйкой в спальне, прикрыв дверь, а потом назад, домой, в райские кущи. Хотя выпить иногда любил, но меру знал. Не наклюкивался, как бывший муж. Собственно, хозяйка одна потому и осталась, что муж был алкаш. Я его за хозяина никогда не считал. Воняло всегда от него водкой, солеными огурцами и бабами. Придет, бывало, под утро. Морда похмельная, глаза-щелочки моргают. И врет, что у друга был или у мамы. А эта, наивная, верит!

Я так рассуждаю. Ежели ты, скажем, кот, то гуляй себе на здоровье. Кому от этого убыток? Никому. Наоборот, некоторым кошкам даже приплод. Если не гулять, моча в голову ударит. Меня когда хозяйка погулять выпускает, особенно по весне, так я и гуляю, потому что кот. А вот ежели ты человек, то негоже вести себя, как кот. Женщина ведь не кошка. Обстирывала и обкармливала она этого урода, ублажала по всякому, на задних лапках прыгала, как дрессированная, ей-богу!

Вот чего понять не могу. Вроде умная, а дура дурой. Долго этот урод над ней издевался. Обзовет собакой женского рода и хихикает от удовольствия. А она поплачет, поплачет, да давай опять вокруг него хороводы водить. Словно загипнотизированная. Долго я на все это смотрел, скрипя сердце. Но когда урод её бить начал, тут уж моё терпение лопнуло. Прыгнул со шкафа прям ему на темечко и вцепился когтями в морду.

И осталась хозяйка одна. А в последнее время, смотрю, к бутылочке начала прикладываться. Сидит на кухне, льет безутешные слёзы и отмахивает рюмочку за рюмочкой. Плохо дело. Я на стол запрыгнул и, вроде как нечаянно, хвостом это мерзкое пойло скинул на пол. Тапочком за это по загривку крепко получил. Когда хозяйка через несколько дней принялась за старое, я опять хвостом махнул. Очень полезная штука – хвост. Как без него люди живут, не понимаю. Махнул, значит. Бутылка вдребезги. Хозяйка – за веник. Да где ей меня догнать. Я – на штору. Она веником машет, штору дергает, а сама ревёт. Потом валерьянку из шкафчика достала, попила, успокоилась. Мне тоже велерианки дала, за компанию. Классное пойло! Я б каждый день лакал, но не умею шкафчик открывать.

Сидит хозяйка вечером в квартире грустная, телек смотрит, вяжет чего-то. Я клубком на полу играю. Клубок на мышь похож. А мышей у нас нет. Всех переловил. Перестарался. Не с кем теперь в кошки-мышки поиграть.

Глядит на меня хозяйка печальными глазами, рассеяно по спинке гладит и вздыхает: «Эх, Пушок. Был бы ты человеком…». А зачем быть человеком? Мне и котом неплохо, ежели не пинают и не наступают на хвост. Вижу, что грустно ей. Начинаю гонять клубок туда-сюда и нарочно запутываюсь, как будто я придурок. Она улыбается. Хорошо. Я еще и подпрыгнуть могу, как клоун, весь нитками обмотанный. Ну, шлепнулся на задницу, не на лапы, как мог бы. Ничего, хвостом самортизировал. Она хохочет. Значит, не зря стараюсь. Вот и славно.
В последнее время хозяйка моя стала по вечерам надолго зависать у компьютера. Сидит, тыркает изящными пальчиками по клавиатуре, какие-то тексты набивает. Я сначала подумал было, что она в писательницы подалась, за славой и деньгами. Ан нет, ошибся. Письмишки, оказывается, пишет! И ей пишут. Со шкафа-то мне всё видать. Стал я, оттуда поглядывая, буквы учить, от нечего делать. Не то чтоб я морду в чужие секреты совал, боже упаси. Но немного контролировать хозяйку все-таки надо. А то опять вляпается в очередное счастье.

Впрочем, вижу, что ей вроде как просто общения не хватает. Со мной-то ведь никак не побеседуешь. Моего мяуканья она в деталях не понимает. Как приходит она вечером с работы, так сразу – в какой-то Интернат залезает. Даже забывает меня покормить. Ладно, ничего, могу ради неё поголодать часок-другой, нет проблем. И чего уж такого особенного нашла она в этом самом Интернате, чего нет в жизни?

Пожалуй, дело в том, что котов там, тьфу, мужиков то есть – тьма тьмущая, просто завались, как в казарме, бери не хочу. Хотя, откровенно говоря, не пойму, что именно она в них ищет. Ежели взглянуть объективно, не предвзято, не туманным заинтересованным женским взглядом через длинные ресницы, то ничего особенного в них нет: два глаза, два уха, один нос и один рот – всё как у любого Барсика или Мурзика. А шерсти, между прочим, у них совсем не богато. Окрас унылый. Морды интеллектом не отягощены. Усы далеко не у всех. А хвоста вообще - ни у кого! И что такое эдакое она в этих мужчинках откопать надеется?

Может, у них какое-либо существенное достоинство имеется, в сокрытом виде? Ну, разве что под штанами или внутри. Кто знает! Краем глаза вижу, что пишут хозяйке особенно часто Принц, Геракл и Кин-Конг. Это кликухи такие, как у собак. Чтоб никто не догадался, где человек, где клон, а где кобель. Долго хозяйка с ними переписывалась: пальчики бойко стучат, глазки азартно горят… Аж порадовался я за неё.

Но через некоторое время, гляжу, - скисла. Выяснилось, что Принц не Принц, а бомж; Геракл оказался карликом, а Кин-Конг – просто обезьяной. Вот мурррло!

Опечалилась хозяйка до потери пульса. Всё у нее из рук валится, даже макияжные принадлежности. По ночам рыдает и всхлипывает. Ну, думаю, надо спасать. Вот ушла она утром по обыкновению на работу, а я на стол запрыгнул и ткнул лапкой в ту красную кнопку, которую она обычно нажимает. Сначала не получилось. Тогда я изо всех сил надавил кнопку носом. Комп включился-таки!

Стал я по клавишам передними лапками стучать, буковки в слова складывать. «Не может быть!», - воскликнет сейчас какой-нибудь Фома Неверующий. Ну и пускай. Между прочим, нажимать на клавиши гораздо легче, чем на рычажок бачка унитаза. Клавиатуру очень мудро Билл Гейтс придумал. Кстати, этот текст, который Фома Неверующий сейчас читает, что – Пушкин что ли написал? Нет, это я, Пушок, собственными двумя лапками. Факт железный, сам по себе. Хотите, читайте и верьте, а не хотите, не верьте и не читайте.

Итак, завел я себе почтовик и послал на адрес хозяйки сообщение: «Приветик! Давай пообщаемся!». И подписался: Васька. Это для конспирации. Потом выключил комп и стал ждать. Вечером приходит хозяйка и, как всегда, первым делом – интернатовскую почту смотреть. Почитала. Ответила всем. Попросила у меня фотографию. Ну, я назавтра откопал в Интернате фотку тигра и послал (пусть думает, что я зверюга полосатый). И даже стих сопроводительный сочинил, чтоб её ободрить:

Полосата наша жизнь.
За неё хвостом держись.

Согласитесь, что для первого в жизни котячьего стиха очень неплохо. Она оценила. Стала отвечать. Я ей еще один перл:

Прилетели воробьи.
Очень вкусные они.

Вечером со шкафа смотрю: хозяйка сидит перед монитором, читает, смеется. Тут я почувствовал себя настоящим поэтом, замурлыкал от удовольствия и сочинил назавтра такое:

Жаль, что голуби на крыше,
А в подвале только мыши.

Опять «в яблочко». Настроение у хозяйки приподнялось. Стала она мне в ответ длинные письма писать: про свою жизнь, про работу, про подруг. И даже один раз своего любимого кота упомянула, то есть меня самого, Пушка. Приятно. Тут я еще больше вдохновился.

Обойди весь белый свет,
Лучше Васьки друга нет.

И так далее. И вот, чувствую, хозяйка стала временами на меня как-то странно испытующе посматривать, взгляды бросать растерянно-недоумевающие. Неужели стала догадываться? Но ведь на лбу у меня не написано: Васька. Значит, вряд ли. Но все же надо быть поосторожней.

Чтобы письма не выдавали моё котячье происхождение и чтобы не быть кратким, как заика, стал я копировать тексты с «Проза.ру». А стишки добывал на «Стихи.ру». Классные сайты! Кладезь шедевров.

Конечно, копировал не всё подряд и не один к одному; приходилось немного редактировать. А как же не редактировать? Один автор слова непечатные впечатывает, другой фразочки круглые, словно шарик пин-понговый, взад-вперед гоняет, третий высокую мораль как обворованный повар читает, четвертый гвозди в мозги молотком забивает, пятый всё подряд неприлично вылизывает, шестой бодро гавкает или зубы скалит, седьмой баллы пожирает, как бульдог сосиски. И каждый своим рейтингом трясет. А умных мыслей-то сколько! Так и прут изо всех щелей, словно мыши. И главное – даром. Не дай бог, кремлевские олухи-реформаторы туда цензуру на глупость введут. Тогда всё, кранты, пропадёт Россия. Без духовной пищи дня не проживёт.

Короче говоря, как только стал я оттуда материальчики заимствовать (не судите строго, люди, за плагиат; я ведь кот, в университетах высшему образованию не обучался), так хозяйка просто воспряла. Вечером приходит с работы, включает компьютер, читает, улыбается, смеется, за бока хватается, хохочет аж до икоты, со стула от смеха под стол падает. Один раз даже чуть не описалась (ударение на букве «и»). Но успела, однако, с криком «ой, мамочки, не могу!» пулей долететь, куда надо. Весело живем. Значит, не зря стараюсь.
Трудно мне, конечно: целый день на хвосте сидеть и в монитор пялиться, до косоглазия. Но ничего, постараюсь. Лишь бы она счастлива была.

Цена памяти!Николай Прохоров

Папа! А нам завтра сказали цветочки принести в садик! Мы пойдем их класть к памятнику! – пятилетний ребенок буквально захлебывался от восторга, но было видно, что ей хочется о чем то спросить. Что-то не давало дочери покоя.

- Не класть, а возлагать! – поправил я по привычке – Цветы к памятникам возлагают в торжественных случаях.

- А почему завтра надо цветы возлагать?

- Знаешь. Когда-то давно, когда папа твоей бабушки был еще совсем молодым, была война. В этой войне участвовал весь мир и погибли очень-очень много людей. Столько, что ты даже представить не сможешь. Да я и сам реально не могу. Но я могу написать цифру, а ты пока еще таких цифр даже не знаешь. Этим людям очень хотелось жить, строить дома, растить своих детей. Но, если бы они не пошли воевать, то нашу страну захватили бы очень плохие дяди – фашисты. И тогда ни меня, ни тебя просто не было бы на свете. Надо было защищать свою Родину и очень многих из тех, кто пошел воевать убили на войне. У тебя воевали все твои пра и прапрадедушки и даже прабабушка. Один твой прадедушка был врачом, в самом начале войны попал в плен, несколько раз бежал, потом был в партизанском отряде, а после освобождения воевал в регулярной армии, оперировал раненых бойцов в медсанбате (это больница такая для военных). Прабабушка твоя тоже была врачом в том же медсанбате. А другой твой прадедушка воевал в артиллерии. Стрелял по танкам из пушки и часто показывал мне дырку от пули в груди, всего в нескольких миллиметрах от сердца. И саму эту пулю перед смертью подарил мне…

Потом, уже после войны, чтобы люди помнили, что это такое и никогда больше не воевали, поставили памятники. И когда, по праздникам, к ним возлагают цветы, тем самым вспоминают всех тех, кто погиб за то, чтобы мы с тобой сейчас жили. Послезавтра День Победы. В этот день закончилась та самая долгая и страшная война. Поэтому вы и пойдете возлагать цветы к памятнику.

Вот так, несколько сумбурно, но насколько мог более понятно я объяснил пятилетнему ребенку, что за праздник отмечает страна и для чего нужны цветы. Я не стал рассказывать о том, что одному ее прадедушке после войны не давали работать, и десятки лет вспоминали концлагерь, в который он попал тяжело раненным и без сознания, второй почти ничего не слышал, потому что грохот орудий несколько раз рвал ему барабанные перепонки, а прабабушка дожила лишь до 60-ти лет – война вылезла в ней раковой опухолью и убила в середине 70-х годов. Зачем? Рано ей еще обо всем этом. Не понять ребенку, что свои, часто бывают более жестоки, чем чужие.

Вместо этого мы заехали на рынок и купили скромный букет из тюльпанов и ромашек. Однако, дочка всю дорогу несла его так, будто бы это были самые дорогие и редкие розы. Вечером ребенок долго не мог заснуть, а с утра, проснувшись, первым делом побежала смотреть, не завяли ли цветы.

Когда мы приехали в садик, в руках у воспитателя было уже десятка два тюльпанов, а дети были чуть более серьезны чем обычно. Сразу после завтрака они всем садиком пошли к памятнику. Каждый из ребят подходил к гранитному постаменту и клал цветок. Возможно, не все они понимали, зачем это делается, но все прониклись торжественностью момента. А настоящее понимание всей трагедии войны придет к ним еще только через десятки лет, вместе с понимание ценности человеческой жизни…

Вечером ребенок вернулся из детского сада в слезах. На вопрос о том, что случилось, она рассказала, как возложили цветы и о том, что вечером, возвращаясь мимо того же памятника домой, увидела лишь пустой постамент. Видимо, простые тюльпаны, положенные руками детей, показались кому то слишком скромной благодарностью защитникам Родины и этот кто-то решил, что лучше никакой, чем такая. Или этот самый кто-то побоялся, что огромного постамента не хватит для «официальных» венков, роз и гвоздик?
Вот только можно ли измерить искренность деньгами?..

ЧингисханУзбек

Чингисханом зовут этого ротвейлера. Но я привык называть его Чин-Чин. Во-первых, так короче, когда его подзываешь, чтобы накормить. Во-вторых, грозное "Чингисхан" как-то не вяжется с его нынешним обликом и судьбой. Я «познакомился» с ним пару лет назад, хотя и тогда, как мне кажется, на морде Чингисхана уже отражались последствия человеческого предательства и подлости, чего, понятно, этот пес не понимает или не принимает.

Мне не известны причины, которые подвигли хозяина ротвейлера удалить его из городской квартиры и поселить во дворе своего деревенского дома, который рядом с моим. Судя по тому, что вскоре пес был позабыт и позаброшен, влача полуголодное существование, Чингисхан стал лишним. Или - опасным.

Это было действительно грозное животное. Практически связка стальных мышц под бархатистой шкурой. Огромная голова со следами былых побоищ. И, конечно, челюсти, которые запросто перекусывали берцовую баранью кость.

Чин-Чин показывал агрессию во всей своей красе. Если вдруг раздавался его рык за забором, я уже знал, что он несется из глубины двора к сетчатым воротам и бросается на них грудью со всего размаха, сотрясая бетонные стойки и забор. Случайный прохожий старался подобру-поздорову быстрее миновать соседский дом. А дети и вовсе обходили Чингисхана за версту.

Как-то раз я взял вилы и, перемахнув соседский забор, пошел знакомиться с Чин-Чином. Пес был сильно удивлен, увидев меня в своих владениях. Ни рыка, ни лая, ни злобного оскала - только изучающий взгляд.

Выставив вилы перед собой и приговаривая: "Ну что, козёл, кто из нас тут более крут?", я медленно пошел на него. Чингисхан дрогнул и попятился, не отводя от меня глаз. Вот так, потихоньку наступая и ругаясь, по мере того как пятился пес, я загнал его в дальний угол двора. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Я - скорее всего с плохо скрываемой яростью, которой всегда закипаю, если предчувствую бой. Он - озадаченно, поворачивая голову так, как это обычно делают любопытствующие собаки.

Потом я повернулся и направился к забору, готовый к тому, что Чингисхан все же бросится за мной и я насажу его на вилы. Но он не шелохнулся и дал мне спокойно уйти.

Урок, однако, впрок ему не пошел. В последующем он с тем же остервенением бросался на ворота, если я проходил мимо. И только много позже я понял, что так Чин-Чин реагирует на любое движение, пытаясь понять новую для себя действительность. Ибо к тому времени он был уже практически слеп.

Со временем голод заставил Чин-Чина каким-то образом выходить на улицу. И даже бегать в соседнюю деревню. Как-то поздним зимним вечером, в пургу, подъезжая к даче я заметил его в свете фар на дороге, ведущей к соседней деревне. ПризнАюсь, у меня тогда мелькнула нехорошая мыслишка - нагнать его по снегу и сбить машиной. Одно дело, когда эта груда мышц и огромных зубов сидит за забором, совсем другое - когда на воле, притом, что к деревне выходили еноты и лисицы и двух местных дворняг уже пристрелили по причине бешенства.

Однако давить собаку у меня не поднялась рука. Я съехал через сугробы к дому и, уже разгружаясь, увидел Чин-Чина, стоявшего поблизости в темноте. Он с шумом втягивал в себя воздух, принюхиваясь: один из моих пакетов со скарбом соблазнительно пах колбасой и сосисками. Но я ничего ему не дал, а через час прошелся по его следам, чтобы понять, как он выходит со двора и как возвращается.

Над частью соседского забора висела мощная арматурная сетка, под которой Чин-Чину удалось сделать подкоп. Следы крови на снегу указывали, что подкоп для Чин-Чина узковат и он всякий раз, пролезая под сеткой, ранил себе спину острыми концами арматуры. Я понимал, что если не все собаки одинаково чувствительны к боли, то уж поголовно они чувствительны к голоду. Но мне и в голову не могло прийти, что Чин-Чин элементарно голодает. Притом, что его хозяин разъезжает на дорогом джипе. И хозяйка приезжает на недешевой иномарке. И дом, как говорится, полная чаша, даже с излишествами. И - вечно недоедающий пес.

Чин-Чин стал приходить ко мне в каждый мой приезд. Сначала я просто бросал ему более или менее пригодную для породистой собаки еду - кости и мясо из супа, сосиски, колбасу или выливал остатки супа в кошачью миску, которую он вылизывал в считанные секунды. Потом стал подзывать к себе и пытаться кормить из рук, благоразумно разжимая пальцы, держащие косточку, до того как сомкнуться мощные челюсти. Потом уходил в дом и наблюдал за Чин-Чином через окно, дожидаясь пока он не уляжется у порога.

Однажды я рискнул погладить его широкую башку - аккуратно, почесывая пальцами за ушами. Через какое-то время я уже вовсю трепал эти уши и хлопал ладонью по мощной шее, словно Чин-Чин лошадь. Наконец, когда он садился, я просил его "дать лапу". Надо было видеть с каким гордым видом, опустив уши и приподняв пасть, из которой вываливался язык, он плюхал в подставленные мною ладони свою увесистую "пятерню", причем только правую. Он мог часами лежать у порога моего дома, чутко реагируя на каждый звук. Ну а если я не выходил подолгу, Чин-Чин подавал голос - что-то вроде рокочущего всхлипывания, как бы говорящего: "Пора бы и поесть".

Несмотря на то, что недоедание было его хроническим состоянием, Чин-Чин мирно сосуществовал с окружавшей его живностью. Он не трогал птиц и мышей. Совершенно игнорировал кролика, неведомо как однажды поселившегося в бурьяне бывшего моего огорода. Я и сам-то обнаружил его случайно, когда он погрыз в лоскуты растянутые по участку кабели и поливочные шланги. После этого кролик перестал скрываться. Щипал траву, неуклюже прыгая вокруг Чин-Чина, или лениво полеживал на дорожке, подпуская меня практически вплотную.

Потом во дворе стал появляться... фазан, сбежавший из лужковского охотхозяйства. Но и к нему Чин-Чин не проявлял никакого интереса. То есть, ротвейлер был приучен к своей еде, еде бойцовой, но не охотничьей собаки. В отличие от нас, людей, страдающих с собачьей точки зрения странной избирательностью… Фазана уложил в упор из ружья другой мой сосед, перегруженный охотничьими инстинктами, а кролика "приватизировал" кто-то из деревенских.

***
Минувшая зима выдалась для Чин-Чина особенно тяжелой. Не знаю, что именно произошло с ним в январе, но в очередной приезд я обнаружил пса с разорванной нижней губой, которая болталась на тонком лоскуте кожи. Нельзя было без содрогания смотреть на то, как он торопливо разгрызает кость и как ему мешает обрывок его же губы. Всё, что я мог сделать – только промыть Чин-Чину пасть марганцовкой.

Хуже обстояло с другим: он отчаянно голодал, видимо, недоумевая от возникавшего время от времени этого его состояния. Как псу, выращенному и воспитанному по какому-то особому алгоритму, очевидно, не предполагающему каких-либо забот о пропитании, ему была неведома такая простая для любой дворняги вещь, что не съеденное сегодня можно запасти на завтра, припрятав или закопав. Так что, пока я находился в деревне, с Чин-Чином пировали окрестные вороны и полевки. Но наступал новый день, с ним - унизительные и безрезультатные рыскания по пустым дворам. Темными вечерами Чингисхан просто ложился в снег, шумно вздыхая, когда поземка лезла в нос. И можно было только догадываться, что происходило в его башке. Хотя, скорее всего, ничего не происходило.

А в конце нынешней весны Чин-Чин внезапно исчез. Я понял это не только потому, что он не появился в день моего приезда, как это случалось прежде, но и потому, что на участок прибежала пегая, нескладная, а потому очень смешная собачонка, откликавшаяся на «Рыжий». Собачонка обитала на дальнем краю деревни и тоже, хоть и имела хозяина, жила отнюдь не сытой жизнью. Она разок уже появлялась, когда безраздельным хозяином территории (по собачьим соображениям) был Чингисхан. Он что-то рыкнул, завидев собачонку в пределах своих владений, и та благоразумно испарилась без каких-либо последующих попыток появиться вновь. Теперь же Рыжий был деловит и даже вальяжен, помечая колеса моей машины и как бы говоря: отныне Чингисхана нет, а высвободившаяся пищевая ниша, как свято место, быть пустой просто не имеет права.

Продолжалось это до августа. Как-то вечером я резал старые горбыли на зиму за пределами своего участка. С основной дороги на деревенскую улочку вышла совсем молоденькая женщина с велосипедом, на котором сидел белобрысый пацаненок. Я поначалу оглянулся на них мельком, но, заметив, что за велосипедом идет еще и собака, заглушил бензопилу.

Конечно же, это был... Чингисхан. И чем ближе женщина с велосипедом подходила ко мне, тем меньше у меня оставалось сомнений, что ее сопровождает пропавший с весны ротвейлер.

От былой его стати и мощи не осталось и следа. Впалые бока напоминали стиральную доску - настолько выпирали ребра. Живот вполне соответствовал расхожему выражению: "прилип к позвоночнику". И, похоже, он окончательно ослеп, постоянно, по поводу и без, принюхиваясь ко всему, что его окружало.

Разговорились. Женщина искала моего соседа, чтобы "вернуть" ему Чингисхана. Она оказалась жительницей деревни, что расположена поблизости. Сосед привел ей Чингисхана в мае, оставив пакетик собачьей еды, и больше не появлялся. "Собаку же надо кормить, - сетовала женщина, - а у меня дети не всегда досыта едят". Однако чашу терпения женщины переполнил случай, когда Чингисхан напугал деревенскую девчонку, имевшую неосторожность подойти к голодному псу с бутербродом в руке. Он, конечно, бутерброд отобрал. И этого было достаточно для вердикта деревенских: "дело добром не кончится".

Я позвал Чингисхана с собой и все выходные, насколько это было возможным, откармливал. А потом он исчез вновь и появился у моей приоткрытой калитки только недели через три.

- Ну что ты там стоишь? Заходи! - позвал я пса, который обычно приходил ко мне без особых приглашений. Накануне я, кажется, варил борщ и теперь собирался вынуть из него кости.

Пес, однако, не двинулся с места, внимательно, как мне показалось, меня разглядывая.

- Ты чего, Чин-Чин? Пойдем, я тебя накормлю!

Тщетно. Чингисхан стоял как вкопанный.

Я зашел в дом и, захватив еду, направился к калитке.

- Ты, смотрю, совсем сдурел, Чингисхан! Иди сюда!

Сообразив, что я приближаюсь, Чингисхан повернулся и поковылял по дороге вверх, за пределы деревни.

Больше я его не видел. В деревне потом поговаривали, что встречали Чингисхана в ближнем лесу. Лес хоть и "ближний", но тянется до очередного населенного пункта километров на 20, являясь как бы юго-западной окраиной Завидовского заповедника. Народ там встречается нечасто. Можно сказать, вообще не встречается, если не сезон грибов. Для брошенного и неоднократно преданного людьми ротвейлера это почти идеальное место. Хотя бы потому, что здесь некому предавать.

Прости нас, Чин-Чин…

Поляна бессмысленных ёжиков Влад Тин

Иногда ёжики устают жить. Они начинают путать яблоки с сосновой хвоей, а грибы с лягушками. В общем, совсем запутываются. И перестают видеть в своей жизни смысл. Тогда они уходят умирать на лесную поляну.

Лес, в котором эта поляна - совсем не обычный лес. Это совершенный лес. И найти его может только ёжик, которому надо умереть. Потому что это Тайна, и обычному ёжику, или даже не-ёжику, невозможно её коснуться.

Пока такой ёжик доберётся до леса, и найдёт дорогу к поляне, его ждёт множество испытаний. Не всегда страшных, но всегда сложных. Ёжик должен быть упорным, чтобы добраться до поляны.

И когда он раздвинет носиком траву и выйдет на поляну, его лапки будут поранены, колючки уже не острые, а шёрстка свалявшаяся.

Тогда он свернётся клубком и уснёт. И станет множеством маленьких колючих снежинок. Белых, хрупких и лёгких. Снежинки подхватит ветер, и унесёт прочь.

Поэтому зимой, когда холодно, кажется, что мороз щиплет. Это не так, он не щиплет. Это колются иголки ёжиков, которые потеряли свой смысл.

Сосед сверху

Ника вторую ночь не спала и очень устала. А ведь ей рано вставать: в восемь начинается первый урок. Ученики сразу заметят тени под глазами. Ничего от них не ускользнет, все замечают и оценивают – во что одета, как выглядит.
Этот сосед сверху, Женька... Сволочь пьяная, прости Господи. Магнитофон у него так орет, что люстра качается. То немелодичное «бумц-бумц», то «А у меня с собою нож, меня так просто не возьмешь»...
Самого бы тебя этим ножом, гад, алкаш, мерзавец...
В детстве, когда они с Женькой играли во дворе, он уже всех лупил. Сейчас мать свою лупит.
Вот, опять крики наверху. Упало что-то тяжелое, с гулом прокатилось по полу. Визг, вопли... И снова магнитофон молотит по барабанным перепонкам.
И ведь ничего не поделаешь. Здоровенный бугай никого и ничего не боится. Соседи уже пытались участкового вызывать – куда там. Связываться не хочет. Да и сами они в разговоры с ним вступать не торопятся. Ника уже поднималась к Женькиным соседям по этажу, спрашивала – что ж вы молчите? А они: не-не-не. Нам не мешает.
Его вообще все в подъезде боятся. Стороной обходят. Не работает, а деньги есть. К дому Женьку подвозят на машине парни какие-то...
Может, подкрасться тихонько к соседской двери и перерезать какие-нибудь провода? Чтобы выключилось электричество. Но где они там проходят?..
От беспомощности Ника заплакала. В ушах грохочет, голова болит.
Спасения нет...
Чтоб ты сдох, сосед сверху!!! И пусть наступит тишина.

Несколько дней Ника приходила с работы уставшая после школьной мясорубки до полного отсутствия всех ощущений. Но воскресным утром в свежую голову пришло любопытство: почему ночью тихо? Где Женька?
– Ты что, не знаешь?! – изумилась пенсионерка на лавке у подъезда. – Его ж зарезали. Позавчера чи то три дня тому. В баре каком-то... Уже и похоронили вчера.
Ника вспомнила: да, вроде слышала оркестр. И красные гвоздики валялись на лестнице... Но она не обратила внимания, не поинтересовалась.
На ватных ногах она зашла в лифт, поднялась в квартиру. Тупо смотрела в зеркало и ничего не видела.
Это я. Это из-за меня.
Не может быть!..
Или может?!
Обостренная от чувства вины память подсказала.
Когда умерли родители, к ней приходили из жилконторы. Угрожали, что выселят. Дескать, одна и несовершеннолетняя не может проживать в двухкомнатной квартире. Плача, она пришла в юрконсультацию. Там с пониманием усмехнулись и успокоили: не имеют права. Просто кому-то хочется у семнадцатилетней неопытной девочки квартиру отнять.
Ника была в шоке. Неужели люди могут... Неужели они такие?
И на пришедшего в очередной раз дядьку накричала в возмущении. Потом встретила его в ЖЭКе, когда ходила за справкой. Обсыпанного прыщами, перемазанного мазями, несчастного, страдающего... Увидел ее и юркнул из коридора обратно в дверь.
Да, да...
И еще случай. Бывший муж однажды позвонил и начал хамить. Ника не сдержалась и что-то в сердцах ответила. А он потом пришел с перевязанной бинтами головой, обвинял ее: «Зачем ты так гаркнула в трубку, я из-за тебя оглох!» Но ведь она не повышала голоса...
Неужели?!
Из памяти посыпались новые воспоминания. Обиделась в пятом классе на соседку по парте. Та долго болела, потом ее перевели куда-то... Мамин родственник ее, маленькую, шлепнул за какую-то шалость, она ревела, а у родственника рука онемела и долго висела беспомощной плетью...
К Никиному ужасу, все подтверждалось. Значит, не случайно она всегда боялась своего гнева и потому старалась не сердиться. Раздражалась только на собственное раздражение. Пыталась быть тихой, незаметной.
И вот...
Господи, зачем мне это?! Не надо!!!
Я ведь не просила...

Ночь опять прошла без сна, хотя и в полной тишине.
Но теперь тишина была хуже грохота музыки.
Ника чувствовала себя палачом. Нет: убийцей. Палач лишь исполнитель. А она...
Она не хочет наказывать. Даже своим ученикам выставлять оценки ей непросто. Они ведь все старались. Трудно решить, кто заслужил отличную оценку, а кто низшую... Трудно брать на себя роль судьи.
Не ее это роль...
Где-то она уже слышала или читала: «Не пожелай в гневе ближнему твоему...» Нет, там как-то иначе сказано. Брошенное в раздражении слово вернется... Как расходящиеся по воде круги... как бумеранг?
Может, есть закон бумеранга? Когда совершенное зло возвращается к тебе в конкретной материальной форме. Вот к Женьке и вернулось. А он не понимал: за все приходится платить какую-то цену. Мир, может, и несправедлив, но стремится к равновесию. Круги по воде отталкиваются от берегов и возвращаются, и гасят друг друга...
Жаль тех, кто не ведает, что творит.
И жаль Женьку.
Она поплакала, поворочалась с боку на бок. В полусне приплыли мягкие ленивые мысли-рыбки. Если от чего-то не можешь избавиться, подумай, как с этим жить. Ведь когда-то тебе не нравились эти жидкие прямые волосы, твои глаза цвета тусклого перезревшего винограда. Ты страдала, а потом разрешила себе быть такой, как есть. Свыклась со своей внешностью и забыла о ней.
А сейчас – как привыкнуть, что ты... такая?
Если бы можно было все вернуть!.. Как будто она не желала ему зла. Ведь если какой-то ангел-хранитель стоит у нее за плечом, слушает и исполняет сильные желания – она бы уж лучше тогда пожелала, чтобы сосед сверху не был таким дураком.
Все на свете для чего-то нужно... И все нужны...
Каждый исполняет свою роль. Даже если не знает, что исполняет.
Ну а уж тот, кто догадался, может солировать сознательно.
И что-то менять.
Знать бы только – что.
Но она, кажется, знает...

В понедельник у Ники утренних уроков не было. На работу можно идти лишь к двум часам. Счастье! И потому понедельник она любила больше выходных. Правда, на рынке санитарный день, но продукты и в магазинах можно покупать.
Она вышла на лестничную площадку, вызвала лифт. Привычно глянула сквозь замызганное стекло вниз.
И замерла.
Во дворе у подъезда стоял грузовик. И рядом кто-то, очень похожий на Женьку. Такие же круглые плечи и кабаний затылок.
Сердце громко сказало «тук». Ника бегом спустилась по лестнице. Распахнула тяжелую дверь. К ней обернулся... Женька.
– А, Вероничка. Привет.
Он стоял руки-в-брюки и наблюдал, как два грузчика опускают из фургона картонный короб.
– Осторожней, не стукни. Так... Вот, видишь, стиральную машину купил маме. Что ж ей руками-то... Давно надо было.
Женькина мама сидела на лавочке, будто ударенная по голове. И не отрываясь, полуоткрыв рот, смотрела на сына.
Из окна второго этажа выпученными глазами на соседа уставилась давешняя пенсионерка. Она тоже была в предынфарктном состоянии.
– Ты, это, – сказал сосед сверху непривычно вежливо. – Извини за шум тогда, ночью. Ну, праздник... Понимаешь, премию получил... Я постараюсь больше не того...
Мать соседа остолбенела окончательно. Пенсионерка исчезла за своим окном – наверное, валерьянки пошла накапать.
Ника заметила у Женьки под задравшейся футболкой на животе налепленную пластырем марлевую подушку.
– Что это?
– Где? А... Дык мне ж аппендицит вырезали. Еще на той неделе. Зажило, как на собаке. – Он повернулся к ней спиной. – Все, понесли к лифту!..

Ника огляделась вокруг. Летний день неторопливо шелестел. Все было почти как всегда.
Только много чего теперь хотелось улучшить.

© dinoza_yats

На улице глубокая осень, холодно, промозгло... Стало рано темнеть и городские фонарики зажигаются теперь рано. Снежинки вчера в первый раз вышли на разведку, они прятались за крошечными капельками дождя, превращая их в забавные неровные точечки. Через некоторое время снежинки набрались-таки смелости и стали подхватывать капельки и кружить их по кругу... подхватывая, подбрасывая чуточку вверх. Конечно, тут не обошлось и без ветра, которому было очень весело помогать началу прихода зимы. Затем ему стало скучно играть со снежинками, и он переключился на случайных прохожих, он не понимал, почему они такие хмурые и угрюмые, ведь так весело всё в природе. Ему нравились их палочки на конце с круглым капроновым покрытием. Туда можно было залететь и подхватить это непонятное приспособление и закружить в воздухе. Тогда люди переставали хмуриться и забавно подпрыгивали, размахивая руками.
Она стояла и наблюдала за всем происходящим, ветру она была не интересна, так как никогда никуда не брала с собой зонтик. Лишь снежинки вместе с капельками дождя заинтересовались ей. Они уже стали крупнее и почти полностью слились между собой, превращаясь в огромные алмазы. Эти алмазы сыпались и сыпались с неба, с огромных тяжёлых серых туч. Тут ветер ненадолго обратил своё внимания и на неё, сорвав капюшон. Снежинки, будто ожидая этого, стали мирно укладываться на её голову, оплетая волосы, не забывая про ресницы...через пару минут она из шатенки превратилась в блондинку.. На душе было пусто, все проблемы реального мира отошли на задний план, а эмоции были крепко заблокированы. Ей было всё равно, она просто наблюдала за происходящим, за реальным миром. Откуда-то неподалёку раздался визг тормозов, автомобилистам тоже были некомфортны сложившиеся погодные условия.
Стало темнеть, зажглись фонари. Она решила пройтись. В их свете так прекрасно серебрились снежинки. Оставшиеся, почему то зелёными 2 берёзы рядом с её домом, покрылись колючим инеем и также серебрились в вечернем свете города....мир был прекрасен.. Тут она почувствовала тёплые капли на своём лице. Как же так, подумала она, растаявшие снежинки не могут так греть. В сердце что-то защемило, она поняла, что именно её лицо так грело…
Она остановилась, огляделась, немного не понимая, как попала сюда... пора было идти домой. Ближе к ночи тучи разошлись, и небо приобрело красноватый оттенок. Она замёрзла и только тёплые капельки на её лице продолжали греть. Она улыбнулась и направилась к дому с осознанием того, что завтра будет новый, и, судя по всему, морозный день и новые игры природы, а пока надо было просто ложиться спать.

Личное.

Walter777 сказал(a):

Личное.

Очень красиво написано!!! А ещё что-то есть?

Lyudosh сказал(a):

Очень красиво написано! А ещё что-то есть?

Пока нет. Спасибо..

Открытка

Валентина Михайлова

...из не придуманного

Настя стояла возле вертикальной стойки с открытками, внимательно рассматривая проплывавшие перед глазами рисунки. Стойка медленно вращалась, повинуясь худенькой детской ручке. Зайчики, котята, букеты цветов сменяли друг друга, голубые Настины глаза придирчиво выбирали из предложенного разнообразия тот единственный, такой нужный ей вариант, ту открытку, что должна понравиться маме. До сих пор, а тому уж два дня, никак не удавалось Насте справиться с этой задачей - как назло - девочка и на почту бегала, и заглядывала в стеклянные витрины газетных киосков, когда возвращалась из школы - все напрасно. Какие-то блеклые, скучные попадались ей открытки, или не по теме - то к Юбилею, то к Свадьбе - были конечно, среди них и С днем рождения, но все они, так или иначе, одинаково не годились для ее мамы.

Настино воображение рисовало ей потрясающую открытку - букет алых роз, перевязанный блестящей ленточкой или летящие ангелочки, или и то и другое сразу - Настя и сама не могла определиться, что же ей хотелось бы. Одно могла сказать девочка точно - это должно быть что-то очень красивое, яркое, такое, чтоб глаз не отвести. Стойка натужно скрипнула, повернулась, и Настя застыла с открытым ртом - вот - то, что мне нужно - наконец-то. Ведь мамин День рождения уже завтра... На усыпанном блестками белом фоне, резной, в форме полураскрытого веера, открытки порхала бабочка - над шикарным букетом тех самых алых роз, что представлялся Насте - выбитый рисунок подчеркивал каждый лепесток, фон искрился, а над всем этим великолепием золочеными круглыми буквами красовалась надпись - Любимой мамочке. Это она - Настя даже не сомневалась. И папа будет доволен своей Настей. Пару дней назад они, в отсутствие мамы, словно заговорщики, как раз держали совет.

- Ну что, дочь. Маму поздравлять будем? - улучил момент ее отец.
Настин папа слыл человеком практичным, а потому предпочитал дарить жене дорогие подарки, чтобы память оставалась надолго - роскошная золотая цепочка в красном бархатном футляре уже лежала на полке позади книг. Там же в маленькой коробочке ждал своего часа кулончик с изумрудами - это от дочери - решил отец. Он всегда рассуждал здраво, с присущей ему железной логикой - что может придумать восьмилетняя девочка? Подарить маме на день рождения плюшевого мишку или очередную чашку - их и так в доме полно. Пусть подрастет пока, а сейчас я решаю за нее.
- Конечно, пап. Ты подарок уже купил? - Настя прекрасно знала характер отца.
Он весело подмигнул дочери - глубоко посаженные серые глаза зажглись доброй хитринкой:
- А ты не проболтаешься?
- Нет, что ты...
- Тогда смотри.
И перед Настей засверкало алмазными гранями затейливое плетение - конечно, Настя еще не знала цену таким вещам, она понимала только, что это что-то очень красивое, и должно быть страшно дорогое, настоящее - ни какая-нибудь дешевая мишура - девочку буквально заворожил тяжелый благородный блеск.
- Ой, папочка... - цокнула языком Настя.
- Как думаешь, ей понравится?
- Еще бы - зажглись восхищенными огоньками Настины глаза.
- А это - от тебя. Поняла?
Отец открыл коробочку. Зеленые блески рассыпались волшебным сиянием, словно только и ждали момента вырваться из замкнутого пространства.
- Ну как? Нравится? - улыбнулся он. - Вот вместе и подарим маме.
Подождав немного, пока дочь вволю насмотрится на украшения, отец почел за благо скорее вернуть все в тайник - пока их не застали врасплох.
- Налюбовалась? Давай, уберу. - принимая из Настиных рук изящные коробочки. - Только чур - молчок. А кто проговорится, тот...
- Знаю, знаю, - засмеялась Настя - Тот языка лишится.
Теперь, когда помимо всего прочего, их объединила еще и общая тайна, они оба ощутили то счастливое состояние единения, когда понимаешь друг друга без помощи слов, и безошибочно чувствуешь даже самый незаметный нюанс настроения близкого человека. Настя, очень гордая тем, что ей так доверяет отец, от избытка чувств закружилась по комнате и вдруг остановилась, не закончив па -
- Ой, пап, а открытка? - спохватилась девочка.
- Что?
- Открытка. Подарки всегда с открытками дарят.
Это Настя знала прекрасно - и учительнице, и подружке - всем к подарку обязательно прилагалась открытка, согласно случаю - день рожденья или день учителя, Новый Год ли , 8 Марта, но открытка составляла неотъемлемый атрибут любого подарка - будь то букет цветов или громоздкая коробка, перевязанная цветной ленточкой...
Сам Настин папа, как настоящий мужчина, не придавал большого значения таким пустякам - ему и в голову не пришло подумать о какой-то открытке - молодец дочь, пусть и займется этим, внесет, так сказать, свой посильный вклад.
- Мы так сделаем, дочка. Вот тебе денег - купишь открытку сама. Доверяю.

И сейчас отцовские сто рублей лежали на дне настиного кармана. Надо ж так получиться, что именно здесь, здесь и сейчас, достаточно лишь протянуть руку - и почему она раньше не подумала заглянуть сюда? - вздохнула девочка - дело осложнялось тем, что Настя пришла в магазин с мамой вместе. Они поднялись по мраморной лестнице, дружно отразившись в зеркалах - высокая, стройная Настина мама - эффектная блондинка с приятными мелкими чертами чуть вытянутого лица и сама Настя - хрупкая худенькая девочка с короткой стрижкой и задорным вздернутым носиком.

Весь второй этаж торгового центра был устроен по принципу самообслуживания - единый расчетный блок находился возле выхода, а в огромном зале среди стеллажей и витрин неспешно прогуливался народ. Ко всему можно было подойти, все потрогать - от разодетых кукол до шариковой ручки - решительно все - DVD-ишные диски, посуда, постельное белье и колготки, пузатые чемоданы и тоненькие ученические тетрадки - достаточно лишь протянуть руку, чтобы взять искомую вещь, повертеть, изучить, да хоть попробовать на зуб - а потом шагайте к кассам, господа. Незаметные камеры слежения компенсировали малочисленность персонала - лишь кое-где мелькали продавцы, по большей части занятые - то с товаром, то с очередным клиентом...
- Мам, я диски посмотрю пока. Ты здесь будешь?
А Настина мама совсем закопалась среди дамских перчаток, сумочек и кожаных ремешков - только кивнула в ответ - это не скоро - Настя точно знала - на очереди еще посуда, косметика, белье -
- Как придешь сюда, так и пропала считай - обычно говорит измученный ожиданием отец - он предпочитает обходить стороной универсальные магазины или нервно курит на крылечке, пока его девочки совершают покупки.

Огибая стеллажи, Настя прямиком побежала к открыткам - и, как оказалось, не зря - та самая открытка была здесь, перед нею - в прозрачном запечатанном целлофане. Девочка протянула руку, спохватилась, тут же отдернула ее и огляделась по сторонам. Нет, мама где-то там, за теми витринами. Только надо сделать все очень быстро, чтобы она ничего не заметила. Больше не теряя времени даром, Настя сняла со стойки открытку и поспешила к кассам.
; ; ;
Сжимая сдачу в руках, она сразу углубилась в лабиринты первых же ближайших стеллажей - туда, где пластиковые щетки свисали с крючков, щетинились длинные плетеные мочалки и пестрели шторки для ванной - Настя затесалась между стеллажей, боясь быть застигнутой в самый неподходящий момент, и теперь соображала, как бы не помять свое приобретение - да чтоб мама не заметила ничего. Вместительные карманы ее розовой курточки вполне годились для этой цели - только вот забиты они чем попало...
Настя спешно перекладывала жвачку, давно забытые наклейки, горстку замусоленных конфет, бог весть сколько болтавшихся в кармане, смятый носовой платочек - теперь, когда карман окончательно опустел, девочка аккуратно, от избытка старательности даже высунув язык, погрузила в него открытку - та как раз поместилась - лишь кончик хрустящего целлофана предательски выглядывал наружу. Настя пыталась его загнуть - он вновь упрямо принимал исходное положение.
- Ладно, закрою рукавом - решила Настя. - Мама не увидит.
Ее главное дело было сделано - сегодня же вечером Настя своим крупным ученическим почерком напишет в этой замечательной открытке, как много мама для них с отцом значит, и как они любят ее, как счастливы все вместе - Настино личико просто сияло - где уж ей было заметить пару строгих, настороженных глаз, устремленных на нее? Откуда было ей знать, что милая девушка-кассир, выбивавшая настину покупку, уйдет на обед, а продавщица в зале обратит внимание на воровато оглядывающуюся девочку?
- Явно что-то стащила - вздохнула грузная женщина в форменной одежде - совсем как у давно исчезнувших пионеров - белый верх, черный низ. - Прячет вон, старается. Подождем - будут выходить...
Ей оставалось только находиться поблизости, не выпуская из вида девочку в розовой куртке.
- Настя, уходим - спустя 10 минут раздался мамин голос.
Настя, задрав голову, как раз рассматривала бесконечные варианты кукол Барби и отозвалась не сразу.
- Вот ты где. Пойдем.
Мамины покупки легли на прилавок - пара осенних перчаток мягкой черной кожи, продолговатая форма для выпечки, стопочка тонких тетрадок... Настя стояла в сторонке, поджидая мать - та расплатилась, сложила покупки, и они направились к лестнице.
- Девочка, что у тебя в кармане? - неожиданный вопрос, прозвучавший ехидным вкрадчивым голосом застал Настю врасплох. Она застыла, испуганно прикрывая рукою карман - тот самый карман, где лежала открытка.
- Я видела, как она прятала что-то - пояснила маме продавщица.
Мамино лицо мгновенно залилось краской, глаза округлились и забегали, в них отразился ужас -
- Настя, ТЫ? ТЫ что-то взяла? Как... как ТЫ могла?
Это высокое тройное ударение на ТЫ с отчаянной нотой в голосе подействовало на Настю словно удар наотмашь - лицо вспыхнуло, загорелось изнутри, язык перестал слушаться - она лишь смогла тихо промямлить -
- Я... я не... - и опустила глаза.
- Доставай. - решительно выдохнула мать.
Настя попятилась, переводя затравленный взгляд с мамы на продавщицу. Отчаянные обрывки мыслей вихрем крутились в голове - я не могу им показать... я не должна показывать... это секрет...
- Что у тебя, Настя, что? - затряслась мать, увидев, как дочка лишь теснее прижимает руку к карману куртки.

Торчавший целлофан полностью обличал Настю - не оставляя никаких сомнений - дочь украла что-то, взяла и засунула в карман, пока они здесь ходили. Неужели трудно было попросить? И это моя дочь...Боже, как стыдно. И люди смотрят... В самом деле - сцена у выхода уже привлекла внимание, посетители с интересом косились в их сторону, а иные, качая головами, бесцеремонно разглядывали юную воришку, намеренно, из простого любопытства сдерживая шаг. С трудом отодрав упрямую детскую ладошку от кармана, они, совместно с продавщицей, наконец, извлекли на свет Настино сокровище - рисунок показался ребенку сплошным алым пятном - в этот момент лица окружающих смазались, потекли - девочка задыхалась от слез, уже не могла сказать ни слова, хотя пыталась сквозь рыдания промолвить что-то в свою защиту. Их секрет, их с отцом тайна теперь безжалостно раскрыта, и мамины глаза с таким ужасом смотрят на самую красивую открытку на свете. Любимой мамочке...

А слезы все лились и лились, Настя жалобно всхлипывала, закрывала руками лицо. Загнувшийся целлофановый край упаковки, вылезая из кармана, подцепил смятую десятку, тут же спланировавшую на пол, а вслед за ней приземлилась квадратная белая бумажка. Подавленная случившимся мать все еще растерянно созерцала открытку - неопровержимое доказательство вины Насти - не обращая внимания ни на что вокруг - в том числе и на белый надорванный клочок, зато продавщица сразу наклонилась за ним. Азарт опытного охотника тут же сменился кислой миной - на бумажке черным по белому стояло -
ОТКРЫТКА АРТ и ДИЗАЙН
ИТОГ 90 руб.
- Извините - пробурчала продавщица, отдавая матери чек, и тут же, не мешкая, растворилась в зале. Еще с полминуты мама никак не могла сообразить, что все это значит, и только молча переводила взгляд - сначала на дочь, затем на чек, а после - на открытку. Слезы выступили сами.

- Девочка моя... - мама опустилась на корточки - лицом к лицу, обняла плачущую дочку, провела рукою по стриженным волосам - Что же ты молчала?
Настя еще не могла ответить - она лишь обхватила своими ручками мамины плечи, крепко-крепко прижалась к ней.
- Как же я могла подумать, господи... Доченька, родная моя... - открытка незаметно выскользнула из рук и полетела на серый плиточный пол - Ты самое дорогое, что у меня есть...
Мимо них проходили люди, бросая удивленные взгляды на плачущую женщину с дочкой, что обнимались прямо возле лестницы и шептали друг другу сокровенные слова, известные только им одним. И больше ничего не имело значения - ни суета большого магазина, ни вездесущие зеваки, ни так безжалостно и грубо раскрытая тайна. Наконец мама поднялась, вытерла слезы -
- Пойдем отсюда.
На улице сразу стало легче дышать - виной тому, должно быть свежий октябрьский воздух - не иначе. Они не спеша шли домой, среди хрупкой осенней красоты, собирали резные кленовые листья, пока не получился шикарный оранжевый букет - ничуть не хуже нарисованных роз. А забытая открытка так и осталась лежать на сером полу магазина.

Санта-ЛючияСуван Надеждин

Санта-Лючия – предместье Неаполя.
Здесь 27 марта 1873 года родился
великий итальянский певец
Энрико Карузо


Молдаванка - предместье Одессы…

Памяти моего отчима Васильева Михаила Павловича

Эту историю мне рассказал отец, а он узнал обо всем этом от старого скрипача одесского оперного театра – Битмана Осипа Давидовича, которому она досталась по наследству от Давида Осиповича, поведанного ему, в свою очередь, очевидцем и участником всех событий - Осипом Давидовичем - скрипачом портового кабака. От деда к внуку и от него через отца к сыну. То есть, пять человек по цепочке передавали из уст в уста драму, происходившую в начале прошлого века в России, Италии и в Америке и на мне все, до этого момента, остановилось. Логика подсказывала, что я должен рассказать сыну, а он, как сам решит. Но я сделаю по-другому: запишу в виде повести, и пусть мой наследник и многие другие узнают об удивительных людях, достойных чтобы их знали и помнили.


***


Совсем недавно Одесса, как впрочем, и вся Россия, переступила в новый двадцатый век. Не отстал от времени и Одесский порт. Деревянные причалы его еще помнили парусные суда предшествующего столетия, но сегодня к ним были привязаны швартовыми канатами пароходы. Красивая картина, а если посмотреть чуть выше, то можно заметить здание оперы и золотые купола собора, услышать ни с чем несравнимые звуки южного города и песню:

Плывут туманы над волной,
Покрытой бирюзой.
Стоит вдали за синевой
Наш город молодой…

Он с песнею встречает
И песней провожает.
Одесса – мама, милый город мой…

Это поет молодой паренек Павел Бойченко - учетчик бригады грузчиков, которая разгружает баржу и главный герой рассказа.
Карандаш, которым он отмечает ходки, сейчас исполняет роль дирижерской палочки. Он взмахивает ею, и хор грузчиков дружно подхватывает:

Эх, Одесса – жемчужина у моря,
Эх, Одесса, ты знала много горя,
Эх, Одесса, ты мой любимый край…

Немного не в унисон басит Сеня Гай, вожак артели:

Живи, Одесса, не унывай…

Работа подходит к концу и Семен, сбрасывая с плеча мешок и, повернувшись к грузчикам, объявляет:
- Шабаш! В кабак, ребята, за расчетом.
Вся ватага оживляется и дружно направляется к воротам порта. Весело идут, как, будто не было изнурительного дня, а Павел запевает:

На свете есть такой народ,
Он лучше всех живет,
Всегда играет и поет –
Веселый тот народ.
Попробуйте, спросите,
Вам скажут одесситы:
- такими уж нас мама родила, - басит Сеня Гай.

И все вместе:

Эх, Одесса, - не город, а невеста,
Эх, Одесса, - нет в мире лучше места.
Эх, Одесса, ты мой любимый край.
Живи, Одесса, и процветай.

***

По традиции, заведенной еще дедами, расчет за трудовой день происходил в портовом кабаке, который располагался совсем недалеко и был местом «культурного» общения всего морского люда самого низшего сословия. Но Одесса особенный город и такого рода заведения у нее необыкновенные и эта необычность определялась не только тем, что там пили, ели и общались на своем уникальном одесском языке, но всеохватывающей любовью к музыке и песням. Здесь же играл маленький оркестр и исполнял, как следовало бы ожидать, не надрывную мелодию одесских окраин, а «Полонез Огинского». Плакала и тосковала скрипка в руках старого скрипача Осипа Битмана. Но когда вся ватага весело и шумно ввалилась в
полуподвал, тонущий в сизых клубах табачного дыма, скрипач прервал мелодию и, увидев Павла, улыбнулся ему:
- Здравствуй, мой мальчик. Вы уже закончили работу?
- Здравствуйте, Осип Давыдович. Да, сейчас расчет.
- Так я приготовил тебе царский подарок, - Битман положил скрипку на пианино и достал из футляра, сложенную наподобие театральной программы, газету:
-Читай. Будешь иметь удовольствие.
- « После весьма успешных гастролей в городах: Санкт-Петербург, Москва, Рига, Киев, - прочитал Павел, - к нам в Одессу приехал молодой, но уже всемирно известный итальянский певец Энрико
Карузо. Сегодня в городском театре господин Карузо даст концерт…»
- Да, чтоб я так жил! - Павел бросился обнимать старого скрипача.
- Тихо, тихо, мой мальчик, пожалей мои старые кости. Но я должен тебя огорчить: билетов уже…, - но не успел закончить фразу, как к ним подошел Гай:
- Гуляем, Паша,- протягивая ему деньги, пробасил подошедший Сеня но, заметив огорченное лицо юноши, встревожено спросил:
- Чем дело, Паша?
- Эх, Сенечка, - ответил за Павла Битман, - Мы имеем в городе знаменитость и не имеем, как ее послушать! Все билеты у перекупщиков.
- А кто это?
- «Король» теноров – Карузо!
- Билеты будут! Это говорит вам Сеня. Но сначала, Паша, одну песню для души! Я сегодня гуляю! Человек! – Сеня громко крикнул буфетчику, - Накрыть стол!
Глаза Павла загорелись надеждой:
- Хорошо, я спою. Что хочешь?
- Мою любимую. Ша, люди! – прогремел Сеня в зал, перекрывая шум, - Паша будет петь! – и направился к столику.
Осип Давыдович взял скрипку, подождал, пока Павел откашляется, повернулся к музыкантам, взмахнул смычком, и над притихшим залом полилась грустная мелодия о несчастной любви ямщика:

Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку…

Сеня налил стакан водки, опрокинул его в себя и, подперев голову руками, стал тихо шевелить губами в такт песни, которую чистым и красивым голосом исполнял Павел:

- Любил я в то время девчонку…

Да, это был голос первоклассного природного тенора.

- Куда ни поеду, куда ни пойду,
А к ней забегу на минутку…

Зал заворожен, и только пьяненький матрос за соседним с Гаем столиком попытался встать, но тяжелая рука Сени пригвоздила его к стулу.

- А сердце болит и болит у меня,
Как будто с ней век не видался…

- плывет над залом.

Матросик, с пьяным упорством, вознамерился было что-то сказать, но
Гай оборвал его:
- Ша, жлоб! Не мешай людям слушать! Закрой пасть, а то я помогу тебе это сделать, - огромный кулак Семена закрыл ему почти все лицо и пьянчужка испуганно затих.

Под снегом же, братцы, лежала она,
Закрылися карие очи.
Налейте скорее стакан мне вина,
Рассказывать больше, нет мочи!

Любимая песня растрогала Гая до слез, а матросик, увидев это, со страдальческим лицом что-то стал нашептывать ему на ухо.
- Пошел вон, болван! – взбесился Сеня и тот, подхватив штаны, стрелой вылетел в дверь.

продолжение следует

Оперный театр Одессы, построенный, вернее перестроенный в 1887 году и являющийся первым по красоте в Европе (так говорят одесситы), сегодня переживал третье рождение: на его подмостках давал концерт великий итальянский певец Энрико Карузо. Во все времена, как сегодня, так и в те далекие годы, на такие представления билеты раскупались мгновенно, поэтому в кассах их, понятно, не было. Но перекупщики имеют их и торгуют по взвинченным ценам. Вот и одного из них в канотье и модном костюме окружила толпа студентов, но узнав, сколько это стоит, они разочарованно отошли от него и, сбившись в кружок, стали подсчитывать деньги. Более богатые граждане, скрепя сердце, постепенно покупают возможность послушать итальянского тенора.
Все бы так и было, но тут к спекулянту подошли посетители кабачка во главе с Сеней Гаем.
- Ты меня знаешь, - ласково пробасил Сеня, положив ему руку на плечо.
- Сенечка, да кто же вас не знает, - заюлило «канотье».
- Ну, так вот, мы хотим слушать Карузо, - широким жестом Сеня показал на всю компанию.
- Сенечка, у меня только двадцать.
- Беру все, - Сеня и, забрав у перекупщика билеты, сунул ему в руки кредитки и, сделав шаг в сторону, он на мгновение остановился и, подумав, отрывал от пачки один билет, подал его широким жестом растерянному перекупщику:
- Это тебе от нас, презент.
Ошалевший перекупщик, растерянно посмотрел то на кредитки, то на билет и, глубокомысленно хмыкнув, сказал:
- Мне это надо, иметь бульён?
- Вот, пожалуйста, нам восемь, - протягивая смятые кредитки и мелочь, скороговоркой выдохнул подбежавший студент.
- Поздно, господа, фирма лопнула. Иду оплакивать убытки, - перекупщик, лихо, сунув двумя пальцами билет в нагрудный карман и, помахивая тросточкой, двинулся, виляя кормой, к театру…

***

Разношерстная публика Одессы, попавшая в тот вечер на Карузо, очарована его изумительным пением. После каждой песни зал взрывался аплодисментами, и особенно неистовствовала галерка, на которой расположилась вместе со студентами и рабочей молодежью, компания Семена Гая. Его огромные ладони бухали как литавры, а рядом с ним через кресло, с горящими глазами, как заколдованный, молча, сидел Павел (читатель должен понять, что творилось в душе юноши). А старый скрипач, отлучившийся куда-то, вернулся на свое место.
- Вот, достал, - усаживаясь и запыхавшись, сказал он.
- Что? – не поворачиваясь, как во сне, спросил Павел.
- Клавир. Я за него отдал последнюю фамильную ценность,- скрипач, показал на жилет, где раньше была цепочка. А в это время на сцену вышел конферансье и объявил:
- Неаполитанская песня Санта-Лючия!
Зал замер, и оркестр начал играть вступление.
- Послушайте, папаша, что такое Санта-Лючия? – пробасил у него над ухом Сеня.
- Санта-Лючия в Неаполе, это то, что Молдаванка в Одессе.
- Ага, понял, Молдаванка.
А со сцены, то, замирая где-то на трагических нотах, то звеня, звучал голос певца и зал слушал, затаив дыхание.
- Санта-Лючия, Санта-Лючия, - песня заполнила своды зала, сердца и души одесситов…

***

Отец, рассказывая мне эту историю, говорил, что хочет не только написать ее, но и озвучить голосом этого удивительного одесского самородка. Но он не понимал как это сделать. Сегодня, разбирая архивы отца, я натолкнулся на одну ссылку, которая вела в Чикаго, где…
Впрочем, я забегаю далеко вперед и если начну вводить вас в курс дела прямо сейчас, то вы и закончите читать, а это не входит в мои планы. Сохраним интригу.
Тогда же, после концерта великого Энрико Карузо, жители ночной Одессы и, особенно Молдаванки, могли своим ушами слышать другой, не менее красивый голос своего земляка Павла Бойченко. И они это делали.
Под песню Санта-Лючия вся бригада грузчиков добралась до дома Павла.
- Санта-Лючия, Санта-Лючия, - допел Павел, а Сеня Гай, умиляясь, своим басом, произнес:
- Похоже, чтоб мне провалиться, похоже.
- Перестань драть горло, босяк! Может, ты мне скажешь, который час? – тоже громко и тоже басом, но не понятно к сыну или к Сене, обратилась мадам Бойченко.
- Послушайте, мама, мы были в опере и имели там слушать Карузо, - с восторгом попытался объяснить свое настроение Павел.
- Добрые люди, посмотрите на этого психа? Он не имеет, что кушать, но хочет слушать какую-то оперу и какого-то Крузо?
- Карузо, Энрико Карузо, мама! Это великий певец…
- Нет, вы посмотрите на этого босяка, - мадам Бойченко, с возмущением приступила к воспитанию сына, но не смогла закончить фразу, которую лично мне, дослушать, очень бы хотелось. Но Сеня Гай сказал:
- Ша! - а старый скрипач продолжил:
- Эх, мадам, вы до слез должны быть счастливы. Ваш мальчик не босяк, ваш мальчик понимает искусство. Настоящее искусство, мадам.
- Ах, господин Битман, вы играете на всех свадьбах, вы пиликаете целый день в кабачке и до сих пор вы не Попуда* и даже не Маразли*.
- Это верно, мадам, денег у меня меньше, чем у Асвадурова*, но в них ли счастье? А я счастлив, мадам, я нужен людям. Моя скрипка утешает их в горе. Она веселит их сердца в праздники.
- У вашего сына голос. Это я вам говорю, - вмешался Сеня.
- Да, мадам. У вашего сына талант. Вы обязательно должны показать его господину Карузо, пока он в Одессе.
- Ах, не морочьте голову. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. Вы обязательно должны показать его, мадам, - компания стала расходиться по домам, и ночной город стал переходить от начальной дремоты к крепкому сну. Именно к такому, которым могут спать только одесситы. А сны им снились на родном южном выговоре с юмором и исключительно цветные: в черно-белом изображении сны бывают в других городах. Замечено, что даже приезжие в первую же ночь начинали просматривать цветные сны, выговор и юмор появлялись после третьей ночи.продолжение следует

manticore - Огромное спасибо за подборку! По непонятным мне причинам я не могу оставить отзывы для Вас, но если бы могла - отплюсовала почти все! Спасибо!

Санта-Лючия продолжение

Я бывал в Одессе и очень рад этому обстоятельству, потому, что когда я писал эти строки, то очень образно представлял себя стоящим на Дерибасовской и наблюдающим за рослой и пестро одетой женщиной, которая проходила мимо меня. За ней в клетчатом поношенном пиджаке и шляпе-канотье, я видел Павла.
Около гостиницы «Пассаж» мама и сын остановились и внимательно начинали осматривать осанистого швейцара, который, как бдительный страж охранял покой постояльцев, проходящих сквозь вертящуюся дверь. Скучно ему было, дверь сама вертится и чаевые уплывают мимо него с каждым вошедшим или вышедшим посетителем. Поэтому, вопрос мадам Бойченко:
- Будьте настолько любезны, сказать, у вас тут не проживает иностранный певец господин Карузо? – был воспринят с интересом и надеждой.
- Никак нет, не проживает, - после некоторой паузы, сообразив, что ничего не получит, важно изрек швейцар и потом сварливым тоном добавил, - И что это все ищут господина Карузо? Можно подумать, что в Одессе нет хороших певцов. Чем хуже наш Ковалевский? Или Фредолини? С ума все посходили от этого Карузо!
- Мне по другому делу, совсем по другому. По особому.
- Пусть по-другому, но Карузо у нас не проживает, мадам!
Разочаровано, но все, же вежливо, мадам Бойченко и Павел попрощались со швейцаром и пошли дальше.
Около гостиницы «ИмпериалЪ» повторилась та же сцена с коротким диалогом и прощанием со швейцаром.
Страж дверей гостиницы «Франция» развел руками.
У «Лондонской» было молчаливое - нет, показанное головой.
- Не у вас ли, господин швейцар, проживает господин Карузо? – без всякой надежды спросила Бойченко швейцара гостиницы «Бристоль»
- Господин Карузо? Допустим, проживает. А зачем он вам нужен? Передать букет цветов или коробку халвы? Так я могу вас огорчить. Мадам, ему наплевать на ваши цветы и вашу халву. Он миллионер! - швейцар, многозначительно поднял палец.
- Что вы такое говорите, господин швейцар! – всплеснула руками мадам Бойченко. – Я имею к нему серьезное дело. У меня сын! Видите его? У него богатый голос, чтоб я не сошла с этого места!
- Что же вы хотите от господина Карузо?
- Ничего особенного. Я хочу, чтобы он послушал моего Пашку и сказал: это голос или так себе?
- А-а, понимаю. Но вам лучше обратиться к нашим. Мало ли их у нас?
- Уже обращались! Одни говорят, что с таким голосом можно заработать мильён, другие – с таким голосом надо торговать мороженым на большом фонтане или газетами на Дерибасовской. А я хочу знать правду.
- Хм, - многозначительно издал швейцар и я, стоящий рядом и наблюдающий за ними, мысленно, понятно, это услышал, – Я вам устрою свидание с господином Карузо. Говорю, значит, устрою. Вы поняли, мадам? Но ваше «спасибо» мне не нужно.
- Я понимаю, - мадам Бойченко посмотрела в мою сторону и, не увидев меня, пошарила в измятом парчовом редикюльчике, достала несколько серебряных монет и сунула их в руку швейцара.

***

Я сравнил размеры чаевых для швейцаров того времени и нынешних дней и пришел к неожиданному выводу: тогда работать было в три раза выгодней. Поэтому очень хорошо понимаю блюстителя входа в гостиницу «Бристоль», открывшего двери мадам Бойченко и ее сыну, одновременно, при этом, вежливо поклонившегося.
В вестибюле было прохладно и уютно. Консольные часы с шипом, только что пробили три четверти одиннадцатого, и этот звук заставил вздрогнуть нашу парочку, скромно расположившуюся на диванчике в стиле "третьей волны русского рококо" и одновременно посмотреть в сторону входной двери. Однако ухо швейцара осталось неподвижным или правильнее сказать: он ухом не повел.
Часовая стрелка, следуя за минутной, ровно в двенадцать догнала ее и, в этот момент, с первым ударом, на широкой лестнице появилось двое: стройный молодой человек и приземистый брюнет. Весело болтая и темпераментно жестикулируя, они проследовали в кафе. Швейцар, проводив их взглядом, вернул его, взгляд, в сторону мадам Бойченко и многозначительно кивнул ей.
Мадам резко вскочила, потянула сына за руку, да так, что чуть не оторвала рукав единственного и пасхального пиджака.
- Стойте, мама, не торопитесь быстро, пусть сядут за столик, - Павел немного погасил неуемный темперамент любящей родительницы.
В это же время, в кафе, уже знакомая нам парочка – Энрико Карузо и его аккомпаниатор Ранелли, выбрали столик в углу зала и приступили к обсуждению меню, смешно произнося название русских блюд.
Павел робко приблизился к ним:
- Пардон, мосье, я очень извиняюсь, - смущенно и почему-то на смеси русских и французских слов, обратился он к Карузо.
Тот поднял голову и, увидев умоляющую улыбку юноши, доброжелательно улыбнулся ему в ответ.
- Я очень извиняюсь, - продолжал твердить Павел.
Карузо, посмотрев на своего товарища, который недоуменно пожал плечами, развел руками, как бы показывая:
- Мол, извините, не понимаю.
Все бы и закончилось взаимным непониманием, если бы из-за соседнего столика не поднялся моряк в белом кителе, не подошел к ним и, поздоровавшись на чистейшем итальянском, не предложил свои услуги.
- Вот, спасибо, господин капитан, - обрадовалась мамаша, - Дай вам бог здоровья. А то просто беда с этими иностранцами, - сказал она так, как будто каждый день общалась с ними.
- Говорите, я переведу, - моряк присел за стол, следуя приглашению. Мать и сын сесть не решились и продолжали скромно стоять рядом.
- Что ж, говорите, чего вы от них хотите.
- Я привела к господину Карузо своего сына. Вот он стоит. Он у меня, понимаете, поет и поет, верьте мне, совсем не плохо. Если бы вы слыхали, господин капитан, как он поет…
- Короче, чего вы от него хотите?
- Я хочу, передайте ему, чтобы он послушал моего Пашку и честно сказал: у него голос или босяцкий крик? Я хочу знать?
Все то же самое, но на итальянском языке, голосом моряка, услышали Карузо и Ранелли.
Немного пошептавшись с Ранелли и смеясь, Карузо что-то сказал капитану.
- Сеньор артист согласен послушать вашего сына, - перевел тот, – Он предлагает спеть сейчас, тут же.
Мадам Бойченко изумленно посмотрела на сына.
- Ты слышишь, Паша, он хочет, что бы ты спел тут же, на месте.
Они какие-то сумасшедшие, эти итальянцы, ей-богу!
- Ну что ж, могу здесь, мне все равно. Что ему спеть?
- Что хочешь, то и пой! Спой «Эх, Одесса – жемчужина у моря» или «На Молдаванке музыка играла»…
- С ума ты сошла! Великому певцу петь про Молдаванку! Я знаю, что петь!
Павел откашлялся, как настоящий певец, выставил вперед левую ногу, откинул голову и запел: «Вернись в Сорренто».
Вот, именно, на этом месте, я предлагаю вам закрыть глаза и послушать великолепное пение Павла Бойченко. Затем представить себе ощущения, которые испытали люди, находившиеся в зале. Для полноты картины, я перенесу вас в нынешние дни на конкурс домохозяек, проходивший в Шотландии. Помните, непримечательную Сьюзен Бойль, которая привела в восторг жюри с первого момента, как только они услышали ее пение.
Так было и тогда.

Первыми пришли в себя оркестранты и, сначала, робко, а потом увереннее они подхватили мелодию этой замечательной песни.
Брови у Ранелли поползли вверх, а когда голос Павла начинал звенеть на высоких нотах, то и Карузо не смог скрыть своего восторга.
Удивлена и мать. Даже она не ожидала этого от своего сына.
А голос Павла продолжал надрывно рыдать.
Перестали, есть посетители кафе, с любопытством слушая певца…
Павел закончил петь, на мгновение замер, переводя дыхание, и сразу же начал мелодичную «Санта-Лючия».

Кафе стало наполняться новыми посетителями, которые, услышав необыкновенное пение, бросали свои неотложные дела и задерживались. Кому не хватило места в зале, стояли у открытых окон и слушали упоительное пение Павла.
Дойдя до места, где можно показать всю красоту и силу голоса, Павел так вдохновенно возвысил голос, что казалось, задрожала люстра и зазвенели стекла.
- Перестань кричать, - прошептала мать, - Господин Карузо тоже имеет барабанные перепонки.
А Павел все пел и пел.
Наконец эффектно закончив, Павел устало опустился на стул, с тревогой и надеждой посмотрев на Карузо.
В зале послышались аплодисменты.
- У него великолепный голос, - негромко сказал Карузо. – Он может стать настоящим певцом, клянусь небом! С таким тенором и темпераментом нетрудно добиться успеха… Кто этот молодой человек? Откуда?
- Не надо переводить, господин капитан, я все понял, - сказал Павел.
– Передайте сеньору Карузо, что я простой грузчик и нигде не учился. Моя школа на галерке нашей оперы и на балконе биржи… А мои слушатели – это портовые грузчики и биндюжники с Молдаванки и Слободки. Что – мало?
Моряк усмехнулся и перевел слово в слово Карузо.
Карузо и Ранелли добродушно захохотали.
- Блестяще! Превосходно! Я тоже самоучка. Мне хочется помочь этому юноше, и я помогу, клянусь небом Италии! Пусть приедет осенью, разыщет меня, и я ему помогу стать певцом… - Карузо достал визитную карточку, и что-то размашисто написал на обороте и передал ее Павлу.
Моряк перевел Павлу сказанное и добавил от себя:
- Не будь дураком и воспользуйся приглашением. Это редкий случай, потому, что в эти дни принимаю в РОПиТе* «Диану» и могу тебя зачислить матросом до Италии.
- Спасибо. А что он здесь написал?
- «Подателя сего провести ко мне» - Энрико.
- Дорогой господин Карузо! – сказала счастливая мамаша Бойченко со слезой в голосе, - Я готова расцеловать вас! Приходите к нам в гости, мы будем счастливы! Вы легко найдете нас на Костецкой улице, в доме двенадцать, возле Госпитальной. Я приготовлю вам вареники.
Капитан перевел тираду мадам Бойченко, пытаясь объяснить, что такое вареники. Наконец, это ему удалось и Карузо, переглянувшись с Ранелли, весело и не обидно рассмеялся, приговаривая:
- Грация, грация, - что, как вы понимаете, означало наше русское спасибо.
А Павел в это время, держал визитную карточку, прижав ее к груди двумя руками…
Эта карточка сегодня принадлежит мне. Она в красивой рамке висит на стене, и я ее храню, как самую сокровенную семейную реликвию.

***

Я мысленно стою на причале одесского порта и наблюдаю, как черно-белая красавица «Диана», гордость пароходства, готовится к выходу в свой первый дальний рейс. Очертания корпуса судна напоминают мне изящную фигуру девушки, c черными как смоль волосами и белой кожей и начинаю подозревать, что создатель парохода вкладывал, именно, этот смысл.
Да, это «Диана», на которую Павел был приглашен матросом на рейс в один конец: Одесса-Неаполь.

Давайте, теперь, поблагодарим капитана, который пораженный талантом Павла Бойченко, совершил этот замечательный поступок и, как оказалось впоследствии, открыл всему миру яркий талант, вспыхнувший на Молдаванке, предместье славного и всеми любимого города. Жаль, что имя капитана не сохранилось в памяти старого скрипача – Осипа Битмана. Но я не могу больше, говоря об этом человеке, называть его просто капитан или моряк в белом кителе. Поэтому, отдавая дань его доброте и великодушию, дам ему, вот такое имя: Константин Иванович.

Предрейсовая суета, характерная для всего российского торгового и пассажирского флота, в Одессе носит совершенно другой, более эмоциональный характер. Если у вас будет такая возможность, то поприсутствуйте на этом мероприятии, получите удовольствие.

В нашей же истории мы обратим свое внимание на проводы учетчика и любимца бригады грузчиков Павла Бойченко, отплывающего в новый неизведанный мир на поиски своей мечты и хранящего в своем сердце еще неосознанную тоску по матери, друзьям и по любимому городу.
Помню в детстве, когда первый раз мама провожала меня, всего на месяц, в пионерский лагерь, я испытал непреодолимое чувство потери. Вспомните такие моменты в своей жизни, прислушайтесь к своим чувствам и вы все поймете.

Все, о ком я только что сказал, окружили юношу тесной кучкой. Осип Давидович успокаивал всхлипывающую мать, грузчики доброжелательно похлопывали Павла по плечу, а Сеня Гай, не очень ловко старался сунуть в его карман пачку денег, собранных в складчину всей артелью.
- Спасибо, Сеня, но у вас у самих... – пытался отказаться Павел
- Ша, Паша, ша! Ты имеешь дело с друзьями. Приедешь, напиши, учись, а мы поможем.
- И возвращайся скорее, - всхлипывая, говорила мать.
- Нет, нет мальчик! Главное учись и возвращайся настоящим певцом. Да мы подождем, подождем, сколько надо, - вмешался Осип Давидович.
- Спасибо, большое спасибо, - сквозь слезы прошептал Павел.
Я вернусь, обязательно вернусь и буду петь или в театре, или на бирже. И первый концерт я буду петь для вас. А вы придете слушать меня и будете сидеть на первых рядах, которые я оставлю только для вас...
- Бойченко, на борт! Отходим! – голос боцмана с палубы был строг.
Торопливое прощание и гудок парохода. Еще больше зашумела, задвигалась толпа провожающих, а Павел взбежал по трапу на пароход и, перегнувшись через борт, крикнул:
- Я вернусь! Ждите!
В ответ ему провожающие замахали шляпами, платками. Конечно, каждый прощался со своими, но, казалось, что вся Одесса провожает в дальний путь только Павла, а он, смахнул слезу, выпрямился и запел…
Нет, конечно, не стал он петь. Но, если бы я снимал кино, то обязательно включил прощальную песню, которую мы бы слышали за кадром. А Павел, стоял бы на палубе и, слезы, которые катились бы по его щекам и грустный взгляд, говорили бы о чувствах, которые испытывал юноша в этом миг.
Грусть и песня прощания с Одессой, с Родиной. И песня эта – Санта-Лючия…
Выбросив облако пара, прощально прокричала «Диана», отваливая от причала, и вспенив винтами воду, направилась в открытое море, увозя с собой и Павла и песню...

***

С надеждой на скорую встречу с Карузо, Павел, сошел на берег Неаполя и вместе со своими товарищами, направился в город. Бесконечные причалы и, стоящая у них «Диана», остались в прошлом, впереди его ждала мечта.
В начале улицы, похожей на узкую щель между домами, облупившимися от старости, его спутники, тепло, попрощавшись с Павлом, разошлись по тем местам, где обычно ждут иноземных моряков.

Оставшись один, он стал осматриваться. Тротуарчики, на которых живописными группами сидели, стояли, готовили и общались неаполитанцы, служили, как бы порогами первых этажей их домов. Тут же на улице, старьёвщики, продавцы зелени, жареной рыбы, предлагали свои товары, до хрипоты торгуясь с покупателями. Поперёк улицы в несколько ярусов, на верёвках, протянутых из окна в окно, висело бельё.
Павел шёл по улице, с удивлением рассматривая чужую жизнь, которая протекала прямо на улице, у всех на виду. Вдруг он остановился удивлённый необычной для него сценой. На высоте третьего этажа, высунув в окно половую щётку, женщина пыталась передать соседке, в противоположном доме, полную тарелку с макаронами, но тарелка соскользнула и полетела на головы, стоящих внизу. Те мгновенно разбежались. Павел замер, ожидая скандала, но лишь один остряк, в застиранной тельняшке, стряхивая с себя макароны, крикнул: - Эй, тётушка Эмилия, но, по-моему, ты пересолила макароны!
Тётушка Эмилия, схватившись за голову перемешав всех в кучу и бога, и чёрта, и мадонну, стала сыпать на его голову проклятия. В ответ ей несся оглушительный хохот.
Небритый старик схватил зазевавшегося Павла за руку и, размахивая засаленными картами, потащил его к, стоящему тут же на тротуаре столу и стал уговаривать его сыграть с ним. Ничего не понимая, юноша в растерянности стал оглядываться по сторонам и встретился взглядом с живописно одетым молодым парнем. Тот оторвал Павла от старого шулера и закричал:
- Что ты пристал к человеку, старый хрыч!
- А, отстань, - незлобно огрызнулся старик, - Сеньор должен попытать счастье в картах.
- Попытать счастье в картах?! У такого старого жулика как ты?! О, Сеньор не так глуп. Ты же видишь, что Сеньор хочет посмотреть Неаполь. Сеньор, вы должны, прежде всего, посмотреть Неаполь. И лучшего гида, чем я Витторио, вам не найти. Я вам покажу всё и Кастель Нуово*, И Кастель Сан-Эльмо*, Везувий*, Позилиппо*. И всё это не дорого, всего за несколько лир.
Опешив от такого потока слов, Павел хотел, было ретироваться, но наткнулся на стоящую сбоку от него, миловидную девицу, которая, покачивай бёдрами, смотрела на него с призывной улыбкой.
- Ну, чего ты торчишь, Росита! - обрушился на неё Витторио, - Неужели ты думаешь, что сеньор, вместо того, что бы смотреть Неаполь, будет терять время в твоей постели. Иди, иди! Вечером он будет твой.
Росита тряхнула головой и пошла, покачивая бедрами на другую сторону улицы, где пышнотелая женщина, окруженная целой толпой чумазых ребятишек, варила что-то в котле.
- Ну, так с чего же мы начнем, Сеньор? – повернувшись к Павлу, снова заговорил Витторио.
- Я хотел бы пройти к театру, - ответил Павел. Витторио ему явно понравился, своей экспансивностью напоминая одесситов.
- В театр,- повторил Павел. И видя, что Витторио смотрит на него с удивлением, видимо не понимая, изобразил жестом танец.
- А!– обрадовался Витторио, - Так, это совсем рядом!
Подхватив Павла под руку и, не переставая болтать, скрылся с ним в ближайшем переулке.
Покружив по многочисленным улочкам и переулкам, Витторио вывел Павла на Пьяццо дель Меркато – рыночную площадь. Площадь напоминала восточный базар. Горы апельсинов, лимонов, винограда, громоздились на импровизированных лотках прямо на земле. Среди лотков стояли ослики, нагруженные большими корзинами с зеленью, которой торговали крестьяне. Подвесив на шестах метровых тунцов, расставив корзины с креветками, устрицами и кальмарами – предлагали дары моря рыбаки. Лавируя между торгующими, Витторио протащил Павла в тот угол площади, где собралась большая толпа и были слышны звуки оркестра, смех и аплодисменты.
Расталкивая стоящих и беззлобно отвечая на выкрики недовольных, они добрались до невысокого помоста, который, на подобие шатра, прикрывали полосатые драпировки. Там стояла стройная красивая девушка, видно она только, что закончила танцевать.
- Джулия! – закричал ей Витторио, - ты становишься знаменитостью! Этот сеньор, специально приехал в Неаполь, что бы посмотреть на тебя! Станцуй для него, Джулия!
Джулия посмотрела в его сторону, улыбнулась и, положив левую руку на бедро, а первую выбросив над головой, нетерпеливо топнула ногой. И сразу же оркестр, состоящий из скрипки, гитары и мандолины, начал мелодию. Из-за полосатого тента выскочил партнер Джулии и мелкими шажками, в такт музыки, направился в ее сторону. Девушка тряхнула головой, как бы отгоняя оцепенение, и сорвалась с места. Все закружилось, перед глазами Павла, в огненном вихре тарантеллы. Каскад фигур сменял друг друга.
Но вот музыка оборвалась и Джулия, забросив руку за голову и почти касаясь распущенными волосами помоста, повисла на руке у партнера. Аплодисменты и крики одобрения послышались со всех сторон и на помост полетели монеты. Джулия вскочила и стала раскланиваться, А ее партнер и музыканты бросились подбирать монеты.
- Если сеньору понравилось. Он должен бросить несколько монет, - подсказал Павлу Витторио.
Павел достал из кармана мелочь и бросив их на помост, эмоционально обратился к Витторио:
- Но мне нужен театр! Понимаешь? Театр!
Витторио в ответ недоуменно пожал плечами. Тогда Павел, видя, что Витторио его не понял, поставил чемоданчик между ног и достал из-за пазухи, завернутую в чистый носовой платок, визитную карточку Карузо и, развернув, протянул ее Витторио. Тот долго читал, шевеля губами и, наконец, видимо, поняв, хлопнул себя руками по лбу:
- Какой я идиот! Ему оказывается нужен Тото*!
- Какой Тото? – послышались вопросы.
- Тото, сын сторожа, со швейцарского склада. Тото, что поет в театре где-то на севере.
- А где?
- Если бы я знал.
- Послушай, Витторио, своди его в театр Сан-Карло*, там, наверное, знают, - посоветовала Джулия.
- Спасибо, Джулия! – крикнул ей обрадованный Витторио и, подхватив Павла, скрылся в базарной толпе.