Душевно. Читаем дальше

Моя милая Лошадь, пишу тебе из тумана. Почему-то туман не рассеялся. Ты хотела. Вероятно, поставили не на того шамана. Или бубен случайно сломался. Такое дело — я действительно сильно скучаю, моя родная, по тропинке брожу с узелком и сижу на пне я. Все вокруг утверждают, что вот, ничего не знаю, что, покинув туман, я пойму — без него страшнее.

В узелке моем только любовь. Не ношу другого. Узелок — это чтоб не забыть, как любовь красива, как весной из сердец городов вырастает слово. Медвежонок в порядке. Стыкует актив с пассивом можжевеловых веток, варенья, десертных ложек. Медвежонок старательно мудрый, хотя бы внешне. Филин ухает вслед, что ты очень плохая лошадь. Ты хорошая лошадь, а Филин — он псих, конечно.

Драгоценная Лошадь, меня растворяет воздух, я плыву по нему. Вдалеке голосят трамваи. Если я утону — протирай, дорогая, звёзды. У тебя всё получится, Лошадь, не сомневаюсь и молюсь (чтобы ты окончательно не исчезла) своим добрым колючим богам. Они где-то выше.
Каждый вечер под старую липу выносим кресло, потому что без чая нельзя. И без звёзд над крышей. Без тебя. Без Улитки. Без Филина (пусть и психа).
Самовар закипает. Зову тебя — стол накроем. У меня получается звать тебя тихо-тихо. И вообще, слишком нежное пузо, чтоб быть героем. Слишком слабые лапы — плясать на краю обрыва. За спиной — только звуки дождя и цветение вишни.
А лошадка мотает башкой с белоснежной гривой. За туманом ежей, к сожалению, почти не слышно.

©

"Новенькая"

Однажды, профессор на одной из лекций представил нам новенькую. В этот момент я почувствовала легкое прикосновение к своему плечу.
Оглянувшись, я увидела маленькую сухонькую старушку, улыбающуюся мне так открыто, что невольно улыбка озарила и мое лицо.
- Привет, красавица, меня зовут Роза и мне 87 лет, — сказала она. — Могу я присесть рядом?
Я заулыбалась и подвинулась, чтобы уступить ей место.
- Конечно, присаживайтесь. Могу я узнать, что привело Вас в университет в столь невинном возрасте? - Мне вдруг захотелось шутить.
- Я здесь, чтобы встретить богатого мужа и нарожать ему кучу детей, — подмигнув мне, парировала старушка.
- А если серьезно? — Роза нравилась мне все больше и больше.
Меня заинтересовали мотивы появления здесь этой весьма пожилой женщины.
- А если серьезно… Я всегда хотела получить высшее образование, и вот я здесь, — ответила Роза.
После лекций мы отправились в студенческую столовую и вместе пообедали. С этого дня мы на протяжении трех месяцев обедали вместе. Роза стала душой компании почти всех студенческих тусовок. Все студенты охотно общались с ней, ни разу не высказав своей неприязни.

В конце семестра мы пригласили ее произнести речь на выпускном вечере. Когда она шла к трибуне, листки со шпаргалками выпали из ее рук. Смутившись, Роза попыталась подобрать их, но собрала далеко не все листочки.
- Прошу прощения, я стала такой рассеянной… Ради мужа я бросила пить пиво, поэтому от виски я пьянею значительно быстрее, — пошутила она. — Я уже не соберу шпаргалки, поэтому позвольте просто сказать мне, что я думаю.
Пока затихал смех, она прокашлялась и начала свою речь:

- Мы не перестаем играть, потому что мы взрослеем. Мы взрослеем, потому что перестаем играть. Есть всего лишь несколько составляющих Вашего успеха, молодости и счастья. Вы должны улыбаться и каждый день находить что-то смешное в жизни.
Вам необходима мечта. Когда Вы перестаете мечтать - вы умираете. Вокруг нас столько людей, которые мертвы и они даже не догадываются об этом!
Есть огромная разница между старением и взрослением. Если Вам 19 лет и Вы целый год будете валяться на диване и ничего не делать — Вам станет 20. Если я проваляюсь на диване целый год и ничего не буду делать — мне исполнится 88. Нет ничего сложного в том, чтобы стать старше. Нам не нужен талант или дар для того, чтобы постареть. Дар в том, чтобы открыть новые возможности для себя в переменах.
Не жалейте ни о чем! Старые люди обычно не сожалеют о сделанном, они скорбят о том, чего они не успели сделать. Боятся смерти только те, в ком есть много сожаления.
Закончив свою речь фразой "с уважением, Роза", старушка вернулась на свое место. Мы все молчали, переваривая услышанное. Через год Роза получила высшее образование, о котором она так долго мечтала. А еще через неделю она тихо умерла во сне. Более двух тысяч студентов пришло на ее похороны, в память о том, что эта маленькая светлая женщина научила их быть теми, кем они могут и хотят быть.
Запомните: старение — неизбежно.
Взросление — выборочно.

© автор неизвестен

Перед смертью в возрасте 40 лет от тяжелого рака желудка всемирно известный дизайнер и автор Крисда Родригес написала такие трогательные слова:

У меня была самая дорогая машина в мире... Сегодня я езжу на инвалидной коляске...

Мой бренд продавал роскошную одежду, обувь и ценные вещи.. теперь я завернулась в больничную простыню.

У меня миллионы на счету.... но я больше не могу использовать их ни для чего.

Раньше я жила в особняке.... сегодня сплю на двух раскладных кроватях в больнице.

Из 5-звездочных отелей... в лаборатории без окон.

Я раздала сотни автографов.... сегодня моя подпись на медицинской документации.

У меня было семеро стилистов.... сегодня - ни одного волоса.

Я летала на частных самолетпх, сейчас нужна помощь сходить в туалет.

У меня есть доступ в лучшую кухню.....
сегодня моя еда просто таблетки и несколько капель воды

Все это - деньги, слава, роскошь - сегодня мне не важно.

Потому что нет ничего более реального, чем смерть.

И нет ничего ценнее здоровья.

Если у вас есть здоровье, еда, крыша над головой и семья.. поверь мне: у тебя есть все.

Не забывай об этом.

Не ждите, пока потеряете, чтобы начать ценить... ʼʼ

Из сети.

Всё будет, деточка,... всё будет…

В тот день, когда Даша узнала, что беременна, мир вокруг словно вспыхнул новым светом. Это был самый счастливый день её сознательной жизни. Пять лет — бесконечно долгие, тягучие, наполненные врачами, анализами, надеждами и разочарованиями — они с Серёжей ждали этого момента. И всё это время вокруг звучали бестактные вопросы:
— Ну когда у вас будут дети?
— Что, не получается?
— Вы проверялись?

Как будто сама жизнь измерялась только этим. А если детей нет — виновата женщина. Даже свекровь однажды сказала резко, почти холодно:
— Смотри, мне нужны внуки!
Это прозвучало, как приговор: «Не родишь — найдём другую».
После того случая Даша перестала любить компании, избегала встреч, закрылась в себе.

Её поддерживала только врач — мудрая, спокойная Тамара Петровна.
— Дашенька, — говорила она ласково, — вы оба здоровы. Нужно лишь время.
А Даша торопила. Она читала в интернете про «несовместимость партнёров», мучилась мыслями, что, может, они с Серёжей никогда не станут родителями.

Однажды их пригласили на крестины. В храме Даша стояла среди свечей, слушала хор и не могла сдержать слёз. Не рыдала — просто тихо плакала, словно что-то внутри отзывалось на торжественность момента.
К ней подошёл священник. Положил руку на плечо и спросил:
— Давно не была в храме?
— В детстве… с бабушкой, — тихо ответила Даша. — А потом всё некогда. А сегодня… будто сердце открылось.
Он долго так смотрел на меня, а потом улыбнулся и сказал:
— Всё будет, деточка...всё будет… Не спеши. Всё ты любишь контролировать — а жизнь не терпит спешки. Всё придёт…всему своё время…

Эти слова тогда показались непонятными. Но запомнились.

Через несколько месяцев Серёже поручили важную командировку на Филиппины. Два месяца вдали от дома. Он сразу поставил условие: поедет только с женой. Компания согласилась.

И вот — другая страна, другие краски. Филиппины встретили их воздухом, сладким и густым, как манговый сок. Утром за окнами разливался запах океана и кокосовых пальм, а по улицам уже разносился рёв мотоциклов и гул машин. Солнце здесь было не просто светом, а дыханием — оно согревало кожу и будто зажигало внутри.

Океан менял цвета, как настроение: утром — прозрачная бирюза, днём — густая лазурь, вечером — золотое зеркало. Когда они садились на берегу и смотрели вдаль, казалось, что границы между небом и водой нет вовсе.
Люди здесь были просты, чисты и искренни. Их улыбки исходили прямо из сердца. Каждое «Good morning!» звучало так, будто тебя действительно рады видеть.

Особое тепло дарила Мария, их помощница. Каждое утро она встречала их завтраком, выложенным как картину: фрукты в форме цветов, рис с кокосовой стружкой, чашки с дымящимся чаем.
— Еда должна радовать глаза так же, как сердце, — приговаривала она.

Полдня Серёжа работал, полдня оставалось для них. Они ездили по островам, купались в водопадах, бродили по рынкам, где специи пахли так, что кружилась голова.

Даша фотографировала каждый день: фрукты, закаты, улыбки людей. В Instagram её stories сыпались одна за другой — и вдруг она обнаружила, что живёт. Просто живёт. Без контроля, без ожиданий, без боли.

И именно после этого рая, вернувшись домой, она узнала про беременность.

Счастье оказалось хрупким. На 25-й неделе УЗИ показало: плод развивается неправильно. Вердикт — у девочки, вероятно, синдромом Дауна. Врач посоветовал аборт.

Мир рухнул. Даша сидела на кровати, сжимала телефон:
— И какое решение вы приняли? — спросила мама после долгой паузы.
— В смысле какое? — удивилась Даша. — Конечно, рожать. Даже не обсуждается.

Но свекровь тянула в другую сторону. Серёжа метался, сомневался, говорил горькие слова:
— Ребёнок ещё не родился, а я уже вижу, как моя жизнь рушится.

И тогда, когда сил уже не осталось, Даша пошла в храм. В храме стояла тишина, нарушаемая только пением хора. Даша опустилась на стул, закрыла глаза и слезы текли по её щекам. Кто-то коснулся её плеча. Она открыла глаза — перед ней стоял тот же батюшка.
— Пришла? — мягко спросил он.
— Пришла… — прошептала она и вдруг разрыдалась так, что не могла остановиться.

Она всё рассказала: про диагноз, про Серёжу, про свекровь, про страх…

Батюшка слушал, не перебивая. Потом сказал:
— Деточка, Бог доверил тебе жизнь. Значит, верит, что справишься. Такие дети — особенные. Они умеют любить так, как другим и не снилось. Они учат простой радости, учат смеяться без причины, обнимать без повода. Ты боишься, но сердце твоё уже знает ответ. И всё, что ты делаешь, правильно. Радости-то сколько впереди…

С тех пор Даша стала видеть мир по-новому. На улице — мальчик-даун, держащий маму за руку и заливающийся смехом. В парке — девочка, летящая на качелях к самому небу. В магазине — подросток, аккуратно укладывающий продукты в сумки матери.

Она всматривалась в лица их родителей. Там было много усталости, но ещё больше — светлой, глубокой любви. Любви, которая не требует условий.
Даша читала истории о «солнечных детях», смотрела видео, искала встречи. И постепенно её сердце перестало бояться.

Настал день родов. Схватки. Скорая. Роддом. Боль и ожидание.
И вдруг — крик. Первый крик её девочки.
Врач склонился к ней, приподнял маску и сказал громко, почти торжественно:
— Мамочка, у вас родилась абсолютно здоровая девочка!

«Здоровая девочка… здоровая девочка…» — эти слова звенели в голове, переплетаясь с другими, когда-то услышанными:
— Всё будет, деточка…всё будет… Радости-то сколько…

Потом уже, сидя в палате, прижимая к себе крошечное тёплое чудо, Даша вдруг ясно поняла: её путь был не только о том, чтобы родить ребёнка. Он был о том, чтобы родить в себе доверие. Чтобы научиться отпускать контроль, перестать торопить время, принять жизнь такой, какой она приходит.

Счастье оказалось не в том, что всё вышло «правильно», а в том, что она открыла сердце — и тогда чудо пришло само.

И если когда-то она жила вопросом «почему не получается?», то теперь знала ответ: потому что всему есть свой час. И когда доверяешь — приходит не только ребёнок, приходит сама жизнь.

Из сети

В школе работали две учительницы. Одна преподавала английский язык. Весьма изысканная дама, всегда модно одетая и красиво причесанная. В туфлях на высоких каблуках. И с выражением тоски и высокомерия на ухоженном лице.

Учиться у неё было легко. Даже двоечники получали хорошие оценки. Справлялись. ПОтому что справляться было не с чем: учительница включала проигрыватель, ставила пластинку с диалогами и начинала рассматривать модные журналы. Всё. Остальное есть в учебнике. Хотите - читайте. Не хотите - не читайте. Все равно бесполезно вам что-то объяснять. Вы никогда не заговорите на правильном английском языке. Вы никогда не попадёте в Англию. А я там была не раз!

Муж учительницы работал крупным руководителем. А она работала ради стажа. Сама так говорила. И не особо старалась. Зачем? Мы все равно не поймём. А ей надрываться нет смысла. Ради чего? Ради кого?

И шипела старая пластинка. Все занимались своими делами. И многие даже радовались таком равнодушному отношению; не урок, а отдых!

Я переводила английских поэтов. Но, конечно, мне в голову не приходило обременить учительницу вопросами. Страшно далека была она от нас, эта высокомерная ухоженная дама… У неё даже клички не было, до того она была далека. И она не знала, как нас зовут. Так и не запомнила.

А была «математичка», так говорили раньше. По кличке «Свёкла»; такие у неё были красные щеки и такой смешной седой хвостик - как у свеклы. Приземистая, маленькая, в одном и том же платье в горошек и в сером вязаном жилете. И в валенках - зимой. Однажды она в разных валенках пришла: один серый, другой - белый…

Нелепая, с громким хриплым голосом, сорванном годами учительства. С железными зубами, - и детской улыбкой.

Она кричала на нас, но не обидно. Смеялась с нами, а не над нами. И буквально впихивала нам в головы алгебру с геометрией. Объясняла, проверяла, распалялась, топая валенками, чертила и писала на доске так, что мел крошился. Каждый день были самостоятельные работы, дополнительные задания, крик и объяснения по десятому разу, если не понимали.

Смешная тетенька. Она надрывалась, чтобы научить. Из кожи вон лезла. Дополнительные уроки проводила. Ставила «двойки», потом исправляла их на «четверки» и «пятерки», когда, наконец, ученик понимал задачу. И кричала: «Это двойка и тебе и мне! Ты плохо понял! А я плохо научила! Объясняю ещё раз!».

Она иногда так краснела и потела, объясняя, что мы опасались за её здоровье.

Мы знали математику. И геометрию. И выполняли домашние задания, которые никогда не задавала «англичанка».

Математичка всех звала по именам. Всех нас знала как облупленных, - так она говорила. И давала нам жизненные советы. Нарушала границы, как модно сейчас выражаться.

Мы любили Свёклу. Я, кстати, никогда так ее не называла. Только в рассказе.

Мне геометрия и алгебра не пригодились в жизни. Но пригодилось понимание: когда заставляют, нервничают, требуют, кричат даже, но не оскорбительно, когда проверяют, а потом смеются вместе с тобой и радуются твоим успехам - ты нужен.

А когда тебе ничего не объясняют, ничего от тебя не требуют, ставят заезженную пластику, чтобы ты не мешал и отвязался, - тебя презирают. Ты не заслуживаешь даже двойки. Тебя как бы нет. И можно вежливо и холодно говорить: «Гуд бай!», - с облегчением, когда закончилось время общения. На тебя не тратят эмоции и внимание. Ты бесполезная тягота. Ты нужен только ради стажа и денег…

Это два разных типа людей. Два диаметрально противоположных отношения, - как в геометрии.

Но можно ошибиться. Принять холодное равнодушие за изысканную английскую вежливость. А топанье валенком и принуждение - за нарушение границ.

Вы посмотрите, что вы получили. Сколько вам дали. Внимания, знаний, искренности, времени. И все будет понятно. Шипение заезженной пластинки и объяснения сорванным голосом полезного материала отличаются по ценности. И по теплу. По мере любви.

Хотя на того, кто нервничает и принуждает, чаще сердятся. Жалуются на близких. Пока не поймут главное отличие своих от чужих. Любви от нелюбви. Уважения от презрения. В тебя вкладываются. Отдают все что есть. Переживают за тебя и с тобой. И все «пятерки» и «двойки» - общие…

Анна Кирьянова

--

Зощенко писал, что голому человеку в бане некуда спрятать номерок. Это не совсем так. Для одного номерка всегда найдётся место. Не такой он крупный. Благодаря удачной форме номерок влезет в любой, так скажем, монетоприёмник.

Во-вторых, любая женщина из бани моего детства могла спрятать на себе до сотни номерков. Чем лучше у женщины аппетит, тем больше на ней удобных складок. До трёх килограммов кокаина можно рассовать, и никто не догадается.

Однажды номерки отменили. Ключи стали выдавать по цифрам на тазике. Сдаёшь тазик – домой идёшь одетым. Эта изощрённая бухгалтерия давала сбои. У одной купальщицы украли всю одежду вместе с тазиком. Попарилась, называется. Голая, зарёванная, сидела она в раздевалке, красиво переплетя ноги. Писала жалобу. Старуха-ключница бегала к ней домой за новой одеждой. Будила мужа, рылась в шкафу. Потом они дружили семьями – целая история.

Однажды в бане моего детства погас свет. Я остался один на один с неосвещёнными произведениями Рубенса, это довольно страшно. За стеной мужики заржали, построились и вышли. Спасибо армии родной за этот навык. А женщины стали совещаться. Они полагаются на разум, а не на устав. Одна говорит, пойдёмте все направо. Но многие и днём не помнят, где право, а тут ночь. Дамы ползали вдоль лавок, повизгивая при встречах. Боялись обжечься о кран с кипятком.

Вдруг в баню вошёл мужчина с зажигалкой. Ничего не увидел, позвал тихо – Оля!

Его поймали, поцеловали, отобрали светильник. Женщины ходили за огоньком как мотыльки. Их слабо подсвеченные лица были вдвойне красивы. Нестройным облаком они вышли в раздевалку. Причём мыло и мочалку все взяли, а тазики забыли. Бабка-сторож не стала вредничать, открыла сразу все шкафчики. Одевались тоже в сумерках, на улицу выходили с бирками в самых неожиданных местах.

Больше я в женском отделении не мылся. Но навсегда запомнил, как рады бывают девчонки простой зажигалке.

Я рассказал эту историю жене. Оказывается, и с ней такое случалось. Однажды в её баню вошёл монтёр и стал менять лампочку. Не обращая внимания на окружающую красоту и беззащитность. От пережитого ужаса Лариса разлюбила термы всех видов и моется с тех пор в одноместном душе.

Я спросил, видит ли она какие-нибудь различия между нашими историями? Моя, например, про ужас маленького мальчика, попавшего в западню среди толстых женщин. А её – что-то там про подглядывание.

– Разница огромна! – сказала Лариса. – Я девочка, а ты мальчик. Мой шок куда тяжелей. Он монтёр, а я голая. Представляешь?

Я могу представить голой кого угодно. Я в детстве мылся в женской бане. У меня вся литература на этом построена.

© Слава Сэ

Oдна жeнщина пожaловaлась: мyж eе в грoш нe стaвит. Нe поздрaвил с днём рождeния, оскоpбил пpивычно, унизил. Дeти взрoслые пoслали соoбщение, и все. И вoт она сидит oдна дoма и плaчет. А ей пятьдесят лет испoлнилось. Она понимает, что жaловаться нeхорошо. Прoсто так пoлучилось, прoстите. Нeкому рaссказать.

А другaя женщинa деловито спросилa: «Вы где живeте? Хотитe, я сeйчас приeду, eсли мы с вами в одном городе живем? Куплю по дорогe вкусные гaмбургеры и пиццу, жирнeнькую такую, с ветчиной и чтобы сыр так тянулся. И лучок с пeрчиком нaрезан сверху. Куплю шипучий напиток. И картошку хрустящую, масляную тaкую, брусочками. И мы все это съедим, а потом в кино пойдём. Если жe вы далеко или не хотите моего визита, сейчас же все это сeбе зaкажите. Или купите другое вкусное. А потом в кино отправляйтесь, красиво одeвшись. Макияж, все дела. И рaдуйтесь! Рaдуйтесь жизни! Не позволяйте украсть свой день рождения. Кaждый дeнь - подарок, кaждый день жизни - это прaздник. Я это по работе знаю.»

Дама, которая пожaловалась, спросила: «Вы психолог, да?»
А вторая ответила: «Нет. Я медсeстра в рeанимации.»

Вот это рекомендация! Правильная рeкомендaция, от профeссионала. Просто отличная. От опытного прaктика рeкомендация.
Я только могу присоединиться к этим словам. Не позволяйте укрaсть у сeбя дaже один день жизни. Даже один час не позволяйте украсть. Плохому настроению, злым или равнодушным людям, скандалистам - не позволяйте вас обворовать. Купите себе что-нибудь хорошее, пойдите в хорошее место, общайтесь и наденьте лучшее платье. Так посоветовал специалист, который каждый день видит, как хрупка жизнь, как она драгоценна…

Анна Кирьянова

+++

Брат любит сестру богатую, а муж любит жену здоровую

Есть такая поговорка: «Брат любит сестру богатую, а муж любит жену здоровую». Она описывает определенную модель семейных отношений, на мой взгляд, довольно ущербную модель. К сожалению, частенько все в точности так и происходит.

Когда Таня училась в 8-м классе в ее семье появился маленький братик. Разница между детьми 15 лет. Таня была далека от детской ревности и обид, тем более, что и ей в семье уделялось не столь уж пристальное внимание.

- Пятерку получила? — равнодушно выслушивала мама, — Ну, а что ты еще должна была получить? Учеба — главный труд школьника.

И все. Ни похвалы, ни гордости за дочь, само собой разумеющийся факт. Таня с воодушевлением взялась помогать маме в уходе за маленьким Алешкой. Купала, гуляла, стирала пеленки. И продолжала получать в школе ожидаемые пятерки, которых никто не замечал, как не замечал ни стопки выглаженных пеленок, вымытой посуды, переодетого малыша.

- Так и должно быть, — наставительно замечал отец, — дочь - первая помощница по дому. Исстари так повелось. Ты и нас в старости обязана досматривать, а Алешка — это другое. Сын — это продолжение, это карьера, это свершения и надежды. И ему ты, как старшая сестра всегда обязана помогать. Это твой сестринский долг.

Вот так Таня закончила институт, работать устроилась, замуж вышла, родила сына. И муж тоже не замечал ни чисто убранной квартиры, ни вкусного борща, ни даже того, что Таня росла по службе, начала получать и зарплату больше, чем у него.

- Ну все женщины ради семьи стараются, — говорил муж, — я бы не стал жить с тобой, будь ты другая.

Папы однажды не стало, брат подрос и стал собираться в институт, а мама прихварывала.

- Ты должна помочь брату, — звонила мама, — он не прошел на бюджет, надо на платное. Мне негде взять денег, а ты старшая сестра. Это твой долг помогать растить и учить младшего брата.

И Таня помогала, платила, устраивала. Не задумываясь о том, когда же она просила родителей родить ей брата, чтобы было кому помогать, кого учить и устраивать. А в выходные, вместо отдыха, Таня бежала в квартиру, где когда-то жила, чтобы наготовить на неделю еды, убрать в комнате брата-студента и забить холодильник матери.

- А кто же еще должен это делать? Мы так и считали, что дочь должна помогать родителям. А у меня пенсия — гроши, а Алешеньке столько всего надо.

А потом Таня приходила домой и повторяла все то, что только что проделала, потому что она же жена, она же должна. А еще через несколько лет Таня устраивала к себе на работу брата Алешу, который за 2 года после окончания института так и не нашел себе ничего подходящего. А еще платила уже в кредит за учебу своего сына, который тоже рос надеждой на свершения, но по баллам на бюджет не прошел.

А потом Таня как-то выдохлась. Посерела, стала уставать и стремительно худеть. Но не могла остановиться в своем вечном беге: «она же должна». А когда ей сообщили диагноз и стадию, оказалось, что делать что-либо уже и поздно, но можно попробовать, хотя очень дорого.

- Где я такие деньжищи возьму, — сказал муж, — ты должна была раньше заметить, что с тобой что-то не так. Отвалим такие деньги и что? А не поможет? Тебе все равно будет, а мне долги отдавать?

- Я жениться собрался, - ответил брат, — деньги на свадьбу отложены. Ты давай, это… держись.

- А как я буду жить? — устроила истерику мама, — Невестка разве за мной будет ходить? Ты сама виновата во всем. Не береглась, не думала, что родных введешь в такие траты. Эгоистка. Ты должна была раньше обратить внимание на то, что не все ладно с тобой.

«Должна, должна, должна», — звенело в ушах у Тани. И только сын, узнавший, что с его матерью и сколько нужно денег, молча пошел и написал заявление в институте, и деньги уплаченные за год, а дело было в сентябре, ему вернули. А потом работать устроился. А Таня пошла лечиться. И помогло. И словно вместе с болезнью, распрямила Таня спину и скинула весь свой громадный долг перед всеми.

И квартиру себе сняла, уйдя от мужа, а потом развелась и поделила на три части деньги от продажи ею, между прочим, заработанной трешки. Они с сыном взяли по квартире с ипотеками, а муж свои деньги прогулял, вернулся в пригород, к престарелым родителям. И мама живет с братом и его семьей, пытается Тане напомнить про долг, звонит, ругается. Да еще и брата, наконец, с Таниной работы попросили, потому что она перестала заступаться и покрывать его косяки.

И теперь она неблагодарная дочь, не оправдавшая надежд, вероломная жена, лишившая мужа квартиры, хреновая сестра, которая ничем не помогла родному брату, а еще и свою старую мать на его плечи взвалившая.

Зато Таня впервые в жизни на 6-м десятке лет никому ничего не должна. Она почти молода, почти здорова и сын у нее есть, который вырос на удивление, порядочным. Раньше бы сбросить груз и забыть про вечный долг. Ну уж ладно, лучше поздно, чем никогда. Эта поговорка мне нравится гораздо больше...

Из сети

Отдал собаку — и не смог без неё жить

Я всегда считал себя человеком практичным. Всё по графику: работа, дом, новости, субботний поход в магазин. Ни в чём не витал — твёрдо стоял на земле. Деньги были — не в избытке, но и не бедствовал: ипотека, машина, счёт на коммуналку. Собаки? Да я их с детства обходил стороной. Когда-то овчарка сорвалась и порвала мне штанину — с тех пор я предпочитал не рисковать. Мне нравилось, когда всё предсказуемо и под контролем.

Так я и дожил до сорока шести. И тогда многое вдруг посыпалось. Жена ушла. Вроде бы неожиданно, но если копнуть — звоночки были. Мы всё чаще говорили не друг с другом, а о делах: «Купи хлеб», «Заплати за интернет», «Куда деть старую тумбу». Когда она сказала, что полюбила другого, я не кричал, не устраивал сцен. Просто почувствовал, как будто из стены вынули кирпич — и всё ещё держится, но уже на перекос.

Дочь — моя радость и надежда — уехала. Сначала учёба, потом работа, жильё. Мы разговаривали по телефону, но я ощущал, что её жизнь течёт отдельно. Я в ней — не центр, а пунктир.

А потом осталась только тишина. Страшная, вязкая. Я приходил домой и слышал, как гудит холодильник. Как скрипит старый пол. Как с кухни монотонно капает вода. Эта пустота была хуже одиночества.

И в один день в эту тишину ворвался он. Неожиданно. Словно из ниоткуда. Был дождь. Я шёл из магазина с пакетом — молоко, хлеб. Под крыльцом подъезда сидел комок шерсти. Мокрый, дрожащий. Смотрел на меня. Не скулил — просто смотрел. Глаза были уставшими и умоляющими. Я прошёл мимо. Поднялся домой. Сел. Но еда осталась в пакете — будто руки не поднимались. Я смотрел в окно и чувствовал: что-то во мне ломается.

Через полчаса спустился. Он всё там же. Я присел рядом, протянул руку. Он замер. Но не убежал. Только тихо тронул мои пальцы языком. С этого и началось. Через сутки я купил поводок. Через три дня — корм и миски. Через неделю он уже спал у моего дивана. Я назвал его Тобиком. Просто — потому что в голове вдруг всплыло это имя. Ему, похоже, было всё равно.

Он не был красавцем. Что-то в нём напоминало спаниеля — висячие уши, грустный взгляд. Белая шерсть с рыжими пятнами. Он не лаял без повода. Не лез с ласками. Просто был рядом. Смотрел. Молчал. Ждал.

Он стал частью моего расписания. Мы гуляли рано утром. Он сидел рядом, пока я пил чай и читал новости. Потом приносил поводок — молча, но настойчиво. Вечером встречал так, будто не видел меня целую вечность: метался по коридору, виляя хвостом, как пропеллером.

Ночью спал у кровати. А когда однажды у меня прихватило спину, он сам залез на кровать. Я не прогнал. И, странное дело, уснул впервые за долгое время по-настоящему спокойно.

Прошёл год.

Я стал стройнее, начал питаться осознанно, убрал алкоголь. Зарядка вернулась в моё утро. А главное — вернулся смысл. Тобик чувствовал всё: если я хмурился после звонка от бывшей — он ложился рядом и клал лапу на ногу. Когда дочка присылала фотографии с молодым человеком — он тыкался носом в телефон, смешно фыркал, как бы «одобряя».

Соседи стали здоровкаться. Продавщица в магазине улыбалась и говорила: «Опять с красавцем гуляете!» Я будто возвращался в этот мир из какого-то внутреннего небытия.

Но счастье — штука тонкая. Оно легко трескается.

Сначала начался насморк. Потом глаза начали слезиться. Потом — кашель. Я всё списывал на весну, на аллергию, на пыль. Но становилось хуже. Ночами я просыпался от удушья.

Когда пришли анализы, врач сказал прямо: сильная аллергия на шерсть. Особенно — собачью.

Я молчал. А потом сел в машину и поехал — куда, сам не знал. Дышал ртом. И пытался понять: как я скажу ему, что он должен уйти?

Ночью я не сомкнул глаз. Тобик, как всегда, просто сидел рядом. Я говорил ему: «Это не ты. Это моё тело. Я не справляюсь. Прости». Он просто лизнул мне руку. Через день я набрал дочку:

— Пап, вези его ко мне, — сразу сказала она. — Я справлюсь. И ты сможешь приезжать.

— Уверена?

— Да. Он же нам родной.

Прощание было адом. Я пытался держаться, но руки дрожали. У дома она открыла дверь. Он выскочил, но оглянулся. Не подбежал обратно. Просто посмотрел. Глубоко. Долго. Я кивнул. Он ушёл.

Дочь каждый день слала фото и видео. Он ел, бегал, играл. Всё было хорошо.

Кроме меня. Я вернулся — и каждый угол напоминал о нём. Пустая миска. Поводок. Игрушка. Утром — тишина. Вечером — снова тишина. Я начал забывать закрывать окна. Есть не хотелось. Пил чай. Иногда — не чай.

Дочь поняла:

— Папа, приезжай. Просто приезжай.

— Работа…

— Не в работе дело.

Я приехал. Он был в саду. Увидел — и замер. Потом бросился. Лапы на плечи. Морда в лицо. Я сел прямо на землю. Он лизнул мне щёку. Я не сдержался — заплакал.

Три дня мы были неразлучны. Я даже спал на полу. Мы гуляли, говорили, молчали. На третий день я сказал:

— Я не могу. Он — часть меня.

Решение было на грани безумия. Я снял дом. На окраине. Без ковров. С вентиляцией и очистителями. Перевёл работу на удалёнку. Соседи — пожилые дачники. Тишина. Простота. Воздух.

Он вернулся домой. Обошёл двор, обнюхал цветы. Сел у ног. Положил морду на колени. Я понял — это и есть жизнь.

Теперь мы встаём рано. Он встречает утро у двери. Мы ходим по тропинкам, слушаем птиц. Я работаю — он дремлет. Вечером — чай, книга, радио.

И тишина больше не пугает. В ней — дыхание друга.

Из сети