Симбиоз бронепоезда и стрелковой дивизии
В августе 1942 года 26-ой дивизион прибыл под Воронеж. На участке от Воронежа до станции Лиски железная дорога представляла собой рокаду, очень удобную для применения бронепоездов. Местом дислокации определена была станция Давыдовка, где размещалась наша база.
В то время техники на фронте не хватало, и оба наши бронепоезда использовали в качестве кочующих артбатарей. Быстро меняя позиции, открывая огонь по врагу там, где он никак не ожидал появления артиллерии, бронепоезда дезориентировали фашистов.
Имея несколько наблюдательных пунктов и дежурных связистов, бронепоезд с закрытых позиций открывал огонь по окопам, дзотам, скоплениям живой силы и техники противника на правом берегу Дона.
Отстрелявшись, бронепоезд тотчас менял позицию или уходил в тупики, проложенные на перегоне от Масловки до Давыдовки. Там же были созданы промежуточные склады снарядов для пополнения боевого комплекта.
В первой половине декабря я дежурил по наблюдательному пункту в районе Масловки: засекал новые цели, уточнял старые, определял их координаты и наносил на карту. Если требовалось, проводил пристрелку реперов, то есть был в любое время готов к ведению огня.
В это время на НП появился командир бронепоезда старший лейтенант Кудряшов и сказал, что получен приказ помочь стрелковому батальону, проводящему разведку боем.
Едва рассвело, мы открыли беглый огонь по окопам гитлеровцев. Пока они прятались в жилых землянках и ходах сообщений, батальон по льду перескочил через Дон, достиг мертвой зоны под правым берегом, местами занял первую траншею, захватил трех «языков» и в суматохе боя волоком перетащил их на наш берег.
Но тут фашисты опомнились и открыли ураганный огонь по реке. Часть батальона перебралась через лед, остальные залегли в мертвой зоне. О возвращении через Дон нечего было и думать.
Часов в 11 дня фашисты поползли из своих окопов к обрыву, чтобы из автоматов расстрелять укрывшихся под ним бойцов. Кудряшов приказал открыть беглый огонь из всех орудий, и враги вынуждены были отступить.
На счастье, повалил густой снег. Под его прикрытием бойцы мелкими группами благополучно перебрались на наш берег.
Через несколько дней на этом же участке начался прорыв вражеской обороны. И вновь наш бронепоезд помогал стрелковому полку, который осуществлял эту операцию. Мы всю ночь вели огонь по первой траншее, потом перенесли его на вторую.
И первая траншея, захваченная нашей пехотой, и вторая, где укрепились немцы, были хорошо видны с нашей позиции. Они располагались по склону к реке, перед лесом, на расстоянии всего 500— 600 метров от нас.
Для проверки данных стрельбы я передал на бронепоезд команду вести методичный огонь и убедился, что все четыре орудия бьют точно по траншее фашистов. Это было очень важно: малейшая ошибка — и мы можем накрыть нашу пехоту.
Когда совсем рассвело, я увидел, что гитлеровцы поднялись из своего окопа и в полный рост, цепью, двинулись на нашу траншею. Сразу изменив прицел, передаю на бронепоезд команду открыть беглый огонь. Но тут на НП вскочил комполка и закричал:
— Огня не открывать! Они сдаются!
Но я и сам в стереотрубу уже разглядел, что идут фашисты с поднятыми руками. В сопровождении автоматчиков их провели по льду на наш берег Дона.
Командир полка потребовал старшего немецкого офицера. Вперед вышел обер-лейтенант, назвавший себя командиром усиленного батальона.
— Почему сдались в плен?
— Я приказал сложить оружие, так как в сравнении с армией Паулюса у меня только батальон, и сопротивление бесполезно — война проиграна.
Когда пленные построились, чтобы следовать в тыл, я насчитал их около 400 человек. В тоненьких шинелях, в пилотках, в соломенных чунях поверх сапог, они представляли жалкое зрелище — ведь была середина декабря 1942 года.