| 
			
			
			
			 Редактор 
   
Гуру Форума
  
		
			
				
			
			
			
				Регистрация: 19.08.2012 
				Адрес: Золотистый остров бисерного Архипелага 
				
				
					Сообщения: 2,541
				 
				Репутация:    15526    
			 					
		
	 | 
	
	
	
	
		
			
			 
				
				Поэт Роберт Фрост
			 
			 
			
		
		
		
		"Моя эмблема - коса и топор. Мои любимые 
занятия: косить, рубить дрова и писать пером.   
Поэзия - это мечта, создающая великое будущее. 
Поэзия - это заря, озарение. Встречи поэтов 
полезнее, чем встречи дипломатов, 
ибо сближают родственные души". 
 
  
 
Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом №1 для всего XX века (как для XIX столетия - Уолт Уитмен), и этот бесспорный факт иностранного читателя несколько озадачивает. Тем более что американская поэзия заканчивающегося столетия богата звездами первой и второй величины: Эзра Паунд, Томас Стирнс Элиот, Харт Крейн, Э. Э. Каммингс, Уистен Хью Оден, Эдгар Ли Мастере, прославленная плеяда так называемой "южной школы", и многие, многие другие. И при всем этом изобилии и великолепии единственным общенациональным поэтом слывет именно Фрост. 
 
Жизнь Фроста скупа на события, нетороплива, монотонна, однообразна. Нерадивый школьник и студент (закончивший только колледж - на университет не хватило денег), затем сельский учитель, сочетающий издал только к сорока годам "Прощание с юностью", а в иных переводах и "Воля мальчика". Поэт участвовал в мировых войнах, не был ни пьяницей, ни наркоманом, он жил в одиночестве, которое воспринимал как безлюдье и которым, по-видимому, ничуть не тяготился. Любопытный психологический штрих - Фрост никогда не писал стихов по свежим следам как непосредственный эмоциональный отклик на то или иное событие, но лишь после долгой - иногда многолетней - паузы, дав чувству (или чувствам) дистиллироваться и отстояться. 
 
На протяжении всей творческой жизни Фрост писал как рифмованные, так и белые стихи. Рифмованные были, как правило, невелики по размерам и традиционны по форме, белые - насчитывали порой по много сотен строк. Забегая вперед, отметим, что славой своей Фрост обязан пяти-шести рифмованным стихотворениям, попадающим во все антологии англоязычной поэзии, и всем без исключения белым. Белые стихи Фроста написаны в форме драматического монолога (или иногда диалога), восходящей к английскому поэту XIX века Роберту Браунингу, учившемуся, в свою очередь, у Шекспира. 
 
ДРУГАЯ ДОРОГА 
 
В осеннем лесу, на развилке дорог, 
Стоял я, задумавшись, у поворота; 
Пути было два, и мир был широк, 
Однако я раздвоиться не мог, 
И надо было решаться на что-то. 
 
Я выбрал дорогу, что вправо вела 
И, повернув, пропадала в чащобе. 
Нехоженей, что ли, она была 
И больше, казалось мне, заросла; 
А впрочем, заросшими были обе. 
 
И обе манили, радуя глаз 
Сухой желтизною листвы сыпучей. 
Другую оставил я про запас, 
Хотя и догадывался в тот час, 
Что вряд ли вернуться выпадет случай. 
 
Еще я вспомню когда-нибудь 
Далекое это утро лесное: 
Ведь был и другой предо мною путь, 
Но я решил направо свернуть - 
И это решило все остальное. 
 
Перевод Г. Кружкова 
 
ЛЯГУШАЧИЙ РУЧЕЙ 
 
В июне умолкает наш ручей. 
Он то ли исчезает под землею 
(И в темноту уводит за собою 
Весь неуемный гомон майских дней, 
Все, что звенело тут на всю округу, 
Как призрачные бубенцы сквозь вьюгу) - 
То ли уходит в пышный рост хвощей 
И в кружевные кущи бальзаминов, 
Что никнут, свой убор отцветший скинув. 
Лишь русло остается, в летний зной 
Покрытое слежавшейся листвой, 
Случайный взгляд его найдет едва ли 
В траве. И пусть он не похож сейчас 
На те ручьи, что барды воспевали: 
Любимое прекрасно без прикрас. 
 
Перевод Г. Кружкова 
 
БЕРЕЗЫ 
 
Когда березы клонятся к земле 
Среди других деревьев, темных, стройных, 
Мне кажется, что их согнул мальчишка. 
Но не мальчишка горбит их стволы, 
А дождь зимой. Морозным ясным утром 
Их веточки, покрытые глазурью, 
Звенят под ветерком, и многоцветно 
На них горит потрескавшийся лед. 
К полудню солнце припекает их, 
И вниз летят прозрачные скорлупки, 
Что, разбивая наст, нагромождают 
Такие горы битого стекла, 
Как будто рухнул самый свод небесный. 
Стволы под ношей ледяною никнут 
И клонятся к земле. А раз согнувшись, 
Березы никогда не распрямятся. 
И много лет спустя мы набредаем 
На их горбатые стволы с листвою, 
Влачащейся безвольно по земле - 
Как девушки, что, стоя на коленях, 
Просушивают волосы на солнце... 
Но я хотел сказать, - когда вмешалась 
Сухая проза о дожде зимой, - 
Что лучше бы березы гнул мальчишка, 
Пастух, живущий слишком далеко 
От города, чтобы играть в бейсбол. 
Он сам себе выдумывает игры 
И круглый год играет в них один. 
Он обуздал отцовские березы, 
На них раскачиваясь ежедневно, 
И все они склонились перед ним. 
Он овладел нелегкою наукой 
На дерево взбираться до предела, 
До самых верхних веток, сохраняя 
Все время равновесие - вот так же 
Мы наполняем кружку до краев 
И даже с верхом. Он держался крепко 
За тонкую вершинку и, рванувшись, 
Описывал со свистом полукруг 
И достигал земли благополучно. 
Я в детстве сам катался на березах, 
И я мечтаю снова покататься. 
Когда я устаю от размышлений 
И жизнь мне кажется дремучим лесом, 
Где я иду с горящими щеками, 
А все лицо покрыто паутиной 
И плачет глаз, задетый острой веткой, - 
Тогда мне хочется покинуть землю, 
Чтоб, возвратившись, все начать сначала. 
Пусть не поймет судьба меня превратно 
И не исполнит только половину 
Желания. Мне надо вновь на землю. 
Земля - вот место для моей любви, - 
Не знаю, где бы мне любилось лучше. 
И я хочу взбираться на березу 
По черным веткам белого ствола 
Все выше к небу - до того предела, 
Когда она меня опустит наземь. 
Прекрасно уходить и возвращаться. 
И вообще занятия бывают 
Похуже, чем катанье на березах. 
 
Перевод А. Сергеева 
 
ПЕРЕПИСЬ 
 
Был хмурый вечер, я пришел к лачуге 
Из горбыля, покрытой сверху толем. 
В одно оконце и с одною дверью, 
Она была единственным жилищем 
На всю эту безлюдную округу. 
Но дом был пуст - ни женщин, ни мужчин, 
(А впрочем, женщин, это сразу видно, 
Здесь сроду никогда и не бывало.) 
Я шел сюда людей переписать, 
А здесь на сотни миль ни человека, 
И никого нет в доме, на который 
Я несколько часов глядел с надеждой, 
Хотя и небольшой, пока спускался 
По узкой тропке с горного хребта, 
Не встретив никого, кто бы решился 
Зайти в эти безлюдные места. 
Стояла осень, только догадаться 
Об этом было трудно. Листопада 
Здесь не бывает, ибо нет деревьев, 
Лишь пни торчат - на них сквозь плотный слой 
Смолы темнеют годовые кольца - 
Да сухостой: ни листьев, чтоб опасть, 
Ни веток, что стенали б об утрате. 
Уж не затем ли, чтобы время года 
И время дня без помощи деревьев 
Считать, затеял ветер хлопать дверью? 
(Как будто кто-то грубый, в дом войдя, 
Захлопнет с силой дверь, за ним вослед 
Придет другой, и снова дернет дверь, 
И вновь ее захлопнет за собою.) 
Я насчитал девятерых (хотя 
В свой список занести их и не мог). 
Десятым на порог вошел я сам. 
Где ужин мой? Где ужин остальных? 
Свет не горит. Стол не накрыт для гостя. 
Печь холодна, к тому же без трубы 
И на сторону сильно покосилась. 
Мужчин же, дверью грохотавших, я, 
Хоть ясно слышал, в доме не увидел. 
Они не упирались в стол локтями, 
Не спали на скамейках деревянных. 
Все пусто. Ни жильцов, ни привидений. 
И все же я на всякий случай с пола 
Поднял обломок топорища, ибо 
Мне вдруг почудилось скрипение костей. 
(Скрипело приоткрытое окно.) 
Придерживая дверь, чтоб не стучала, 
Я начал думать, что же делать с домом, 
С людьми, которых в доме больше нет. 
Пришедший за один лишь год в упадок, 
Меня печалил он ничуть не меньше 
Руин из тех ветхозаветных мест, 
Где азиатский клинышек мешает 
Соприкоснуться Африке с Европой. 
Хотелось крикнуть, пусть здесь даже эхо 
От скал далеких мне не отзовется: 
"Пустеет край. И если впрямь скорбит 
О людях Пребывающий в молчанье, 
Пусть не молчит иль будет нем вовек. 
Я должен был сказать ему об этом". 
Как грустно пересчитывать людей 
В краю, где их становится все меньше, 
Тем более - когда их вовсе нет. 
Я так хочу, чтоб жизнь тут продолжалась. 
 
Перевод Б. Хлебникова 
 
ОГОНЬ И ЛЕД 
 
Твердят, мол, сгинет мир в огне 
Или во льду. 
По опыту, пожалуй, мне 
Приятней погибать в огне. 
 
Но если дважды на роду 
Написано нам погибать, 
Я силу и во зле найду - 
Уничтожать 
Дано и льду. 
 
Перевод С. Степанова 
 
НА ЗАБРОШЕННОМ КЛАДБИЩЕ 
 
Тропинки заросли травой. 
К могильный плитам иногда 
Случайно забредет живой, - 
Но мертвым нет пути сюда. 
 
Стихи надгробные твердят: 
"Ты, кто сегодня в этот сад 
Забрел! Знай - годы пролетят, - 
И ты могилой будешь взят". 
 
Да, этот мрамор убежден 
В необратимости времен, 
Не оживет могильный прах, - 
И человека мучит страх. 
 
Но преступи веков запрет, 
Камням бесчувственным скажи, 
Что смерти в мире больше нет, - 
Они поверят этой лжи. 
 
Перевод Галины Усовой 
 
ЧТОБ ВЫШЛА ПЕСНЯ 
 
Был ветер не обучен пенью 
И, необузданно горласт, 
Ревел и выл, по настроенью, 
И просто дул во что горазд. 
 
Но человек сказал с досадой: 
Ты дуешь грубо, наобум! 
Послушай лучше - вот как надо, 
Чтоб вышла песня, а не шум. 
 
Он сделал вдох - но не глубокий, 
И воздух задержал чуть-чуть, 
Потом, не надувая щеки, 
Стал тихо, понемногу дуть. 
 
И вместо воя, вместо рева - 
Не дуновение, а дух - 
Возникли музыка и слово. 
И ветер обратился в слух. 
 
Перевод Г. Кружкова  
  
		
	
		
		
		
		
	
	 |