Форум - Показать сообщение отдельно - Поэзия

Аneta · 01.12.2024, 20:33

Есть радости — они как лавр цветут,
Есть радости — бессмертных снов приют,
В них отблески небесной красоты,
В них вечный свет и вечные мечты.
Кто не страдал страданием чужим,
Чужим восторгом не был одержим,
Тот не достиг вершины голубой,
Не понял счастья жертвовать собой.

1 декабря – 150 лет со дня рождения
Мирры Лохвицкой (1869-1905), русской поэтессы.

Имя поэтессы Мирры (Марии) Александровны Лохвицкой (1869—1905), хорошо известное дореволюционному читателю, в настоящее время незаслуженно забыто и знакомо лишь узкому кругу специалистов и любителей поэзии Серебряного века. Лирика ее до сих пор не получила должной оценки, нечетким и противоречивым представляется и биографический облик самой поэтессы. «Среднестатистическое» литературоведческое представление о ней может быть сведено к полушутливой справке М. Л. Гаспарова: «сестра известной юмористки Тэффи, остроумная и здравомысленная мать семейства (по словам И. Бунина*), писала стихи о бурной страсти, снискавшие ей славу “вакханки” и “Русской Сапфо”. К. Бальмонт посвятил ей книгу, а И. Северянин чтил ее память с благоговейным восторгом».

В жизни Лохвицкая была человеком очень закрытым, замкнутым, застенчивым, не любящим или не решающимся много говорить о себе и тем более не желающим давать комментарии к своему творчеству. От этого и создается иллюзия полного разрыва между ее жизнью и поэзией. Между тем стихи ее в совокупности представляют собой лирический дневник, в котором автор делится самыми сокровенными своими переживаниями. Однако наиболее откровенные моменты, могущие дать читателю ключ к пониманию этого лирического дневника, остаются в записных книжках и рабочих тетрадях поэтессы.

В 1896 году Лохвицкая познакомилась с поэтом К. Д. Бальмонтом. Их сближение было предопределено общностью творческих принципов и представлений о назначении поэзии, но вскоре вспыхнула и искра взаимного чувства. С тех пор Бальмонт сделался основным адресатом всей любовной лирики Лохвицкой. В ее стихах он — «Лионель», юноша с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленоватосиними, как море». Вопреки расхожему мнению, связывали поэтов не пресловутые «близкие отношения», а «дальняя любовь», говорить о которой можно было исключительно в стихах. Встречались поэты нечасто: большую часть периода их знакомства Бальмонт находился за границей. Свой долг жены и матери Лохвицкая чтила свято, но была не в состоянии загасить вовремя не потушенное пламя. Мучительная борьба с собой и с «полуденными чарами», порывы страсти и приливы покаяния и составили содержание ее зрелой лирики. Стихотворные обращения поэтессы находят соответствия в творчестве Бальмонта (их стихотворная перекличка охватывает десятки, если не сотни, стихотворений), при этом с годами между ними растет и углубляется взаимное непонимание. Бальмонт придерживался совершенно иных взглядов на семью и брак, которые не считал препятствием к свободным связям «не для любви, для вдохновенья». После очередного отъезда поэта за границу в 1901 г. личное общение между ним и Лохвицкой, по всей видимости, прекратилось, хотя стихотворная перекличка, переросшая в своего рода поединок, продолжалась. Его натиску соответствуют ее мольбы, его торжеству — ее отчаяние, угрозам — ужас, а в ее кошмарах на разные лады повторяется ключевое выражение: «злые чары».

Еще тяжелее были ее внутренние переживания. Содержание последней из сохранившихся рабочих тетрадей показывает, что душа поэтессы буквально разламывалась надвое, разделяясь между стремлением к далекому возлюбленному и повседневными обязанностями хозяйки дома и матери семейства.

Листы из рабочих тетрадей

О нет, мой стих, не говори
О том, кем жизнь моя полна,
Кто для меня милей зари,
Отрадней утреннего сна.
Кто ветер, веющий весной,
Туман, скользящий без следа,
Чья мысль со мной и мне одной
Не изменяет никогда.
О песнь моя, молчи, молчи
О том, чьи ласки жгут меня —
Медлительны и горячи,
Как пламя тонкое огня,
Как струны лучшие звучат,
Кто жизни свет, и смысл, и цель,
Кто мой возлюбленный, мой брат,
Мой бледный эльф, мой Лионель.

***

Скорее смерть, но не измену
В немой дали провижу я.
Скорее смерть. Я знаю цену
Твоей любви, любовь моя.
Твоя любовь — то ветер вешний
С полей неведомой страны,
Несущий аромат нездешний
И очарованные сны.
Твоя любовь — то гимн свирели,
Ночной росы алмазный след,
То золотистой иммортели
Неувядающий расцвет.
Твоя любовь — то преступленье,
То дерзостный и сладкий грех,
И неоглядное забвенье
Неожидаемых утех...

***

Колышутся водные дали,
Тоскующий слышен напев.
Уснула принцесса Джемали
В тени апельсинных дерев.
Ей снится певец синеокий,
Влюбленный в простор и туман,
Уплывший на север далекий
От зноя полуденных стран.
Забывший для смутной печали
Весну очарованных дней.
И плачет принцесса Джемали
В цвету апельсинных ветвей.
И медленно шагом усталым
К ней идет нарядный гонец,
Смиренно на бархате алом
Он держит жемчужный венец:
«Проснитесь, принцесса, для трона,
Забудьте весенние сны,
Вас ждет и любовь, и корона
Владыки восточной страны.
Пред гордой султаншей Джемали
Во прахе склонятся рабы.
Пред вами широкие дали,
Над вами веленья судьбы...»

***

Ты замечал, как гаснет пламя
Свечи, сгоревшей до конца,
Как бьется огненное знамя
И синий блеск его венца?
В упорном, слабом содроганье
Его последней красоты
Узнал ли ты свои страданья,
Свои былые упованья,
Свои сожженные мечты?
Где прежде свет сиял отрадный,
Жезлом вздымаясь золотым,
Теперь волной клубится смрадной
И воздух наполняет дым.
Где дух парил — там плоть владеет,
Кто слыл царем, тот стал рабом,
И пламя сердца холодеет,
И побежденное, бледнеет,
Клубясь в тумане голубом.
Так гибнет дар в исканье ложном,
Не дав бессмертного луча
И бьется трепетом тревожным,
Как догоревшая свеча.

***

В сумраке тонет гарем,
Сфинксы его сторожат,
Лик повелителя нем,
Вежды рабыни дрожат.
Дым от курильниц плывет,
Сея душистую тьму,
Ожили сфинксы и — вот,
Тянутся в синем дыму.
В воздухе трепет разлит,
Душный сгущается чад,
Глухо по мрамору плит
Тяжкие когти стучат.
Никнет в смятенье чело,
Легкий спадает убор.
«Любишь?» — «Люблю!» — тяжело
Властный впивается взор.
Синий колеблется пар,
Свистнула плетка у ног.
«Любишь?» — «Люблю!» и удар
Нежное тело обжег.
Огненный вихрь пробежал,
В звере забыт человек.
«Любишь?» — «Люблю!» — и кинжал
Вечное слово пресек...

***

Окопан замок Маррекул — и взять его нельзя.
Пирует в замке рыжий граф и с ним его друзья.
Пирует грозный Жиль де Рэ и сам глядит в окно,
Ничто его не веселит, ни пенье, ни вино.
Вот конский топот слышит он. Взвилась столбами пыль.
«Спускать мосты, встречать гостей!» — воскликнул грозный Жиль.
Грохочут цепи, лают псы, гремят, стучат мосты.
Пред графом пленница стоит чудесной красоты.
Она рыдает и дрожит: «О, сжалься надо мной!
Зовусь я Бланкой д’ Эрминьер. Спешу к себе домой.
Там в замке ждут меня давно отец мой, брат и мать.
«Клянусь, — воскликнул Жиль де Рэ, — что долго будут ждать!»
Прекрасна ты и навсегда останешся со мной.
Девица Бланка д’ Эрминьер, ты будь моей женой!
Я рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран.
Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан».
«Женою Вашей, Жиль де Рэ, я не свободна быть.
Жених мой — рыцарь де Тромак, его клянусь любить».
«Молчать! В тюрьме моей давно закован твой Тромак.
Я — Жиль де Рэ, я грозный граф. Сказал — и будет так.
Я — рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран.
Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан.
Я буду кроткий суверен, твоим супругом став,
Но ты меня любить должна». — «Я не люблю Вас, граф».
«Алмазный перстень дам тебе, и серьги, и браслет».
«Я не люблю Вас, грозный граф», — твердит она в ответ...

***

В любви, как в ревности, не ведая предела, —
Ты прав, — безжалостной бываю я порой,
Но не с тобой, мой друг! С тобою я б хотела
Быть ласковой и нежною сестрой.
Сестрою ли?.. О, яд несбыточных мечтаний,
Ты в кровь мою вошел и отравил ее!
Из мрака и лучей, из странных сочетаний —
Сплелося чувство странное мое.
Не упрекай меня, за счастие мгновенья
Другим, быть может, я страданья принесу,
Но не тебе, мой друг! — тебе восторг забвенья
И сладких слез небесную росу.

01.12.2024, 20:33	#424
Аneta Редактор Гуру Форума Регистрация: 19.08.2012 Адрес: Золотистый остров бисерного Архипелага Сообщения: 2,403 Репутация: 14390	Мария Лохвицкая - Мирра Есть радости — они как лавр цветут, Есть радости — бессмертных снов приют, В них отблески небесной красоты, В них вечный свет и вечные мечты. Кто не страдал страданием чужим, Чужим восторгом не был одержим, Тот не достиг вершины голубой, Не понял счастья жертвовать собой. 1 декабря – 150 лет со дня рождения Мирры Лохвицкой (1869-1905), русской поэтессы. Имя поэтессы Мирры (Марии) Александровны Лохвицкой (1869—1905), хорошо известное дореволюционному читателю, в настоящее время незаслуженно забыто и знакомо лишь узкому кругу специалистов и любителей поэзии Серебряного века. Лирика ее до сих пор не получила должной оценки, нечетким и противоречивым представляется и биографический облик самой поэтессы. «Среднестатистическое» литературоведческое представление о ней может быть сведено к полушутливой справке М. Л. Гаспарова: «сестра известной юмористки Тэффи, остроумная и здравомысленная мать семейства (по словам И. Бунина), писала стихи о бурной страсти, снискавшие ей славу “вакханки” и “Русской Сапфо”. К. Бальмонт посвятил ей книгу, а И. Северянин чтил ее память с благоговейным восторгом». В жизни Лохвицкая была человеком очень закрытым, замкнутым, застенчивым, не любящим или не решающимся много говорить о себе и тем более не желающим давать комментарии к своему творчеству. От этого и создается иллюзия полного разрыва между ее жизнью и поэзией. Между тем стихи ее в совокупности представляют собой лирический дневник, в котором автор делится самыми сокровенными своими переживаниями. Однако наиболее откровенные моменты, могущие дать читателю ключ к пониманию этого лирического дневника, остаются в записных книжках и рабочих тетрадях поэтессы. В 1896 году Лохвицкая познакомилась с поэтом К. Д. Бальмонтом. Их сближение было предопределено общностью творческих принципов и представлений о назначении поэзии, но вскоре вспыхнула и искра взаимного чувства. С тех пор Бальмонт сделался основным адресатом всей любовной лирики Лохвицкой. В ее стихах он — «Лионель», юноша с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленоватосиними, как море». Вопреки расхожему мнению, связывали поэтов не пресловутые «близкие отношения», а «дальняя любовь», говорить о которой можно было исключительно в стихах. Встречались поэты нечасто: большую часть периода их знакомства Бальмонт находился за границей. Свой долг жены и матери Лохвицкая чтила свято, но была не в состоянии загасить вовремя не потушенное пламя. Мучительная борьба с собой и с «полуденными чарами», порывы страсти и приливы покаяния и составили содержание ее зрелой лирики. Стихотворные обращения поэтессы находят соответствия в творчестве Бальмонта (их стихотворная перекличка охватывает десятки, если не сотни, стихотворений), при этом с годами между ними растет и углубляется взаимное непонимание. Бальмонт придерживался совершенно иных взглядов на семью и брак, которые не считал препятствием к свободным связям «не для любви, для вдохновенья». После очередного отъезда поэта за границу в 1901 г. личное общение между ним и Лохвицкой, по всей видимости, прекратилось, хотя стихотворная перекличка, переросшая в своего рода поединок, продолжалась. Его натиску соответствуют ее мольбы, его торжеству — ее отчаяние, угрозам — ужас, а в ее кошмарах на разные лады повторяется ключевое выражение: «злые чары». Еще тяжелее были ее внутренние переживания. Содержание последней из сохранившихся рабочих тетрадей показывает, что душа поэтессы буквально разламывалась надвое, разделяясь между стремлением к далекому возлюбленному и повседневными обязанностями хозяйки дома и матери семейства. Листы из рабочих тетрадей О нет, мой стих, не говори О том, кем жизнь моя полна, Кто для меня милей зари, Отрадней утреннего сна. Кто ветер, веющий весной, Туман, скользящий без следа, Чья мысль со мной и мне одной Не изменяет никогда. О песнь моя, молчи, молчи О том, чьи ласки жгут меня — Медлительны и горячи, Как пламя тонкое огня, Как струны лучшие звучат, Кто жизни свет, и смысл, и цель, Кто мой возлюбленный, мой брат, Мой бледный эльф, мой Лионель. Скорее смерть, но не измену В немой дали провижу я. Скорее смерть. Я знаю цену Твоей любви, любовь моя. Твоя любовь — то ветер вешний С полей неведомой страны, Несущий аромат нездешний И очарованные сны. Твоя любовь — то гимн свирели, Ночной росы алмазный след, То золотистой иммортели Неувядающий расцвет. Твоя любовь — то преступленье, То дерзостный и сладкий грех, И неоглядное забвенье Неожидаемых утех... * Колышутся водные дали, Тоскующий слышен напев. Уснула принцесса Джемали В тени апельсинных дерев. Ей снится певец синеокий, Влюбленный в простор и туман, Уплывший на север далекий От зноя полуденных стран. Забывший для смутной печали Весну очарованных дней. И плачет принцесса Джемали В цвету апельсинных ветвей. И медленно шагом усталым К ней идет нарядный гонец, Смиренно на бархате алом Он держит жемчужный венец: «Проснитесь, принцесса, для трона, Забудьте весенние сны, Вас ждет и любовь, и корона Владыки восточной страны. Пред гордой султаншей Джемали Во прахе склонятся рабы. Пред вами широкие дали, Над вами веленья судьбы...» * Ты замечал, как гаснет пламя Свечи, сгоревшей до конца, Как бьется огненное знамя И синий блеск его венца? В упорном, слабом содроганье Его последней красоты Узнал ли ты свои страданья, Свои былые упованья, Свои сожженные мечты? Где прежде свет сиял отрадный, Жезлом вздымаясь золотым, Теперь волной клубится смрадной И воздух наполняет дым. Где дух парил — там плоть владеет, Кто слыл царем, тот стал рабом, И пламя сердца холодеет, И побежденное, бледнеет, Клубясь в тумане голубом. Так гибнет дар в исканье ложном, Не дав бессмертного луча И бьется трепетом тревожным, Как догоревшая свеча. * В сумраке тонет гарем, Сфинксы его сторожат, Лик повелителя нем, Вежды рабыни дрожат. Дым от курильниц плывет, Сея душистую тьму, Ожили сфинксы и — вот, Тянутся в синем дыму. В воздухе трепет разлит, Душный сгущается чад, Глухо по мрамору плит Тяжкие когти стучат. Никнет в смятенье чело, Легкий спадает убор. «Любишь?» — «Люблю!» — тяжело Властный впивается взор. Синий колеблется пар, Свистнула плетка у ног. «Любишь?» — «Люблю!» и удар Нежное тело обжег. Огненный вихрь пробежал, В звере забыт человек. «Любишь?» — «Люблю!» — и кинжал Вечное слово пресек... * Окопан замок Маррекул — и взять его нельзя. Пирует в замке рыжий граф и с ним его друзья. Пирует грозный Жиль де Рэ и сам глядит в окно, Ничто его не веселит, ни пенье, ни вино. Вот конский топот слышит он. Взвилась столбами пыль. «Спускать мосты, встречать гостей!» — воскликнул грозный Жиль. Грохочут цепи, лают псы, гремят, стучат мосты. Пред графом пленница стоит чудесной красоты. Она рыдает и дрожит: «О, сжалься надо мной! Зовусь я Бланкой д’ Эрминьер. Спешу к себе домой. Там в замке ждут меня давно отец мой, брат и мать. «Клянусь, — воскликнул Жиль де Рэ, — что долго будут ждать!» Прекрасна ты и навсегда останешся со мной. Девица Бланка д’ Эрминьер, ты будь моей женой! Я рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран. Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан». «Женою Вашей, Жиль де Рэ, я не свободна быть. Жених мой — рыцарь де Тромак, его клянусь любить». «Молчать! В тюрьме моей давно закован твой Тромак. Я — Жиль де Рэ, я грозный граф. Сказал — и будет так. Я — рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран. Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан. Я буду кроткий суверен, твоим супругом став, Но ты меня любить должна». — «Я не люблю Вас, граф». «Алмазный перстень дам тебе, и серьги, и браслет». «Я не люблю Вас, грозный граф», — твердит она в ответ... * В любви, как в ревности, не ведая предела, — Ты прав, — безжалостной бываю я порой, Но не с тобой, мой друг! С тобою я б хотела Быть ласковой и нежною сестрой. Сестрою ли?.. О, яд несбыточных мечтаний, Ты в кровь мою вошел и отравил ее! Из мрака и лучей, из странных сочетаний — Сплелося чувство странное мое. Не упрекай меня, за счастие мгновенья Другим, быть может, я страданья принесу, Но не тебе, мой друг! — тебе восторг забвенья И сладких слез небесную росу.