Оберштурмбанфюрер SS Эйхман, образцовый немецкий чиновник, отвечал за логистику «Окончательного решения еврейского вопроса». Иными словами, сидел в офисе и координировал доставку миллионов людей в Бухенвальд, Освенцим и прочие вершины европейской цивилизации. А потом разъезжал с ревизией — посмотреть, как его распоряжения выполняются на местах.
В 1960 году израильский «Моссад» выкрал Эйхмана из Аргентины, где тот скрывался с поддельным паспортом, и усадил в Иерусалиме на скамью подсудимых. Ханна Арендт освещала процесс для журнала The New Yorker. Впоследствии она собрала свои статьи в книге «Эйхман в Иерусалиме. Репортаж о банальности зла».
Отправляясь в Иерусалим, Арендт ожидала увидеть эпического изверга с кровавыми еврейскими мальчиками в глазах. Вместо этого на скамье подсудимых сидел серенький обыватель, который ссылался на приказы начальства, блеял о своей верности категорическому императиву Канта и бубнил, как заезженная пластинка, что лично он, Эйхман, не убил ни одного еврея. «Зло, — написала тогда Арендт, — обычно представляют, как нечто демоническое. Но в Эйхмане при всем желании не разглядеть никаких демонических глубин».
Примерный семьянин Эйхман банально делал карьеру на госслужбе. Банально завтракал, целовал жену и троих сынишек (четвертый родился в Аргентине). Банально ехал в контору и добросовестно вкалывал. Сказали бы координировать поставки картофеля в Баварию — руководил бы доставкой картофеля. Но спустили другой циркуляр: развозить людей по газовым камерам.
Евреев Эйхман, конечно, презирал. Но сам, без отмашки сверху и аналогичных Эйхманов снизу, не разбил бы и стекла в еврейской лавке. В себе он видел жертву обстоятельств.
- Я, - заявил он перед казнью, — жил с верою в Бога и умираю с верою в Бога.
Жертву обстоятельств, несомненно, можно углядеть и в другом Адольфе. Начнем с того, что папаша Алоиз Гитлер порол пацана как сидорову козу. Школу травмированный Адольф не закончил — выгнали за неуспеваемость. Дальше на неокрепшую психику юноши свалились антисемитские газетки. Жажду справедливости, столь естественную в подростковом возрасте, пришлось утолять шовинизмом и ненавистью к евреям. Тягу к прекрасному — помпезными операми юдофоба Вагнера.
А тут еще мама умерла от рака. Мечтал стать художником — не приняли в академию. Так и рисовал любительские акварели, ютился по углам и перебивался с хлеба на воду до самой Первой мировой. Ну, а война, сами знаете, что с людьми делает. Особенно проигранная. Пошел ветеран Адольф бредить по пивным о жидах и поруганной родине, а там, как назло, благодарные уши. Вскружили парню голову, вознесли на пьедестал, всучили бразды правления.
Я не утверждаю, что фанатизм Гитлеров и пассивная гнусность Эйхманов — это одно и то же. Кто любит классификации, может (за компанию с норвежским философом Ларсом Свендсеном) скрупулезно отличать «банальное зло» от злодеяний «инструментальных» и «идеалистических». Скажем, убить несколько тысяч расово близких норвежцев во имя победы над Черчиллем — это инструментально. А истребить всех евреев ради светлого будущего цивилизации — это уже святое.
Но тонкости мотивации не отменяют ключевого наблюдения Ханны Арендт: в нацистах не было никакого демонического начала. Третий Рейх не населяли огнедышащие бесы. Там жили бабы и мужики, говорившие по-немецки.
Эсэсовец, застреливший в августе 41-го мою прабабушку, наверняка лелеял фотокарточку далекой Греты с лапочкой-дочкой. Солдаты, которые заживо сожгли другую мою прабабушку в ноябре 43-го, наверняка тосковали по фатерланду не хуже Штирлица. Весь вермахт, все зондеркоманды SS любили жен, сестер, детей и родителей, а те, в свою очередь, гордились своими героями. И все у них было для фронта, все было для победы, и обо всем заботился Национальный Лидер, самый человечный человек со смешными усиками, овчаркой Блонди и добрым огоньком в глазах.
Включим воображение. Обмакнем себя в смрадную атмосферу охоты на инакомыслящих и тотальной войны с мировым сионизмом, большевизмом и англо-саксонской деградацией. Наши действия?
Мешает языковой барьер? Хорошо, достанем из шкафа семейный альбом. Посмотрим на уморительно серьезные лица на порыжевших фотографиях. Поумиляемся неброским платьицам и мешковатым костюмам. Все эти прадедушки Феди и бабушки Лёли, наши прямые родственники, вдыхали и выдыхали такой же смрад. Это они писали доносы на сослуживцев. Они верили в бредни о врагах народа. Они отрекались от лучших друзей на партсобраниях. Они заваливали Политбюро требованиями о повышении расстрельных квот, пока их самих не ставили к стенке другие дедушки. Представим себя на их месте. Наши действия?
Мешает «уважение к предкам»? Или, может, не видно жизни за желто-бурыми снимками?
Тогда подойдем к зеркалу. Банально звучит, я знаю. Но на свете, как выяснилось, нет ничего банальней зла. Так что начнем с зеркала. Переведем взгляд на родных и близких. Всмотримся в друзей. Закончим примелькавшимися лицами из телевизора.
Кривя губу при упоминании «преступного режима», «лишенного любых моральных качеств», мы напрасно тешимся собственной «объективностью». На самом деле мы исповедуем ту же сказочку о «демоническом зле», что и все остальные жители планеты Земля. Мы смотрим на лоснящихся от коррупции, довольных жизнью мужиков, передающих друг другу государственные должности, не видим у них рогов и копыт и удовлетворенно заключаем: ну, режим как режим. Вполне нормальный.
Ну и мы нормальные. Держим слово, по возможности. Привираем, только если надо быстро доказать что-нибудь важное. ПДД соблюдаем, когда не торопимся. Не берем взяток, когда не дают. Не халтурим, если есть время и силы сделать работу как следует. Своих не сдаем. Друзей выручаем в любой ситуации. Детишек любим, особенно собственных, здоровых и когда тихо себя ведут. Ко всем народам нормально относимся — даже к расово ублюдочным. Педиков не трогаем, когда не высовываются. Мы вообще трогаем только тех, кто высовывается.
«Проблема Эйхмана, — написала Ханна Арендт 50 лет назад, — заключалась именно в том, что таких, как он, было очень много, и никто из этих людей не был ни извергом, ни садистом — все они были и остаются чудовищно, ужасающе нормальными».
Добавить нечего.