Форум - Показать сообщение отдельно

Manticore · 18.02.2010, 09:33

Сердце Аэлиты

Оле Ру

Аэлита объявила голодовку. Не по своей воле, а в силу обстоятельств. Не во всеуслышанье, а про себя. Да и не совсем полную, а ограниченную – просто стала есть в раза три меньше, чем раньше, вот и все. Причиной этого вынужденного пищевого воздержания, стал, обуявший нежное создание, страх. Он пришел к ней всего несколько дней назад, во время обычного обхода, когда зоотехник, внимательно осмотрев ее и не сильно похлопав по спинке, сказал заведующему фермой, что месяца через три-четыре, ее можно будет вести на бойню. Слова эти прозвучали для бедной Аэлиты судебным приговором, не подлежащим обжалованию, и, конечно же, испугали до смерти.
Аэлита была шестимесячной мясной свиньей и знала, что, достигнув ста двадцати килограммов, ее тело пойдет на колбасный фарш, но, что это произойдет так скоро, явилось для нее внезапным и ужасным открытием. И теперь единственным способом пожить на этом свете, как можно дольше, было, по ее разумению, не поправляться так быстро, как сейчас.
Правильно, наверное, понимала, ведь была она продвинутой и необычной свиньей – обладала недюжинным умом, природной красотой и внутренним обаянием. К тому же, в отличие от своих соседок Фроси и Хавроньи, имела еще и такое редкое для своих соплеменников имя Аэлита, из-за которого многие посматривали на нее, будто на чужака. А, получила она его в третью неделю от своего рождения благодаря необычному обстоятельству, явившемуся, поворотным в ее драматической судьбе.

В самом начале весны, неожиданно для местных жителей, из города на завод приехал хозяин вместе со своей женой и взрослой дочерью. Они разместились в своем трехэтажном особняке, обжились, освоились и вместо того, чтобы наслаждаться деревенской природой, стали целыми днями пропадать на заводе. Принадлежавший им со всеми потрохами, он был огромен – здесь и производство консервов, и птицефабрика, и мясокомбинат, и фермы, и поля и еще столько всего, что и не перечесть.
Особенно увлеклась осмотром владений дочь хозяина, уж больно интересно ей было все вокруг. Хоть и взрослой была она девушкой, но вела себя среди этого машинно-петушиного разноголосья, как несуразная девчушка: везде поспевала, всему удивлялась и ничего не пропускала. И в тот день, когда родилась Аэлита, она была тут как тут - пулей примчалась на свиноферму, чтобы посмотреть на новорожденных поросят. Долго любовалась ими, трогала, радовалась, будто новым игрушкам, а потом выделила, по какому-то признаку, одного из них и через две с половиной недели добилась от своей маменьки, чтобы забрать его с фермы в хозяйский особняк. Этот симпатичный поросенок оказался свинкой, которой она и дала это необычное имя - Аэлита.
И зажила Аэлита вместе с хозяевами в необъятном дворце. Не свинской жизнью зажила, а царской: в свободе, достатке и любви. Другая бы свинья и при такой жизни осталась бы обыкновенной свиньей, но не Аэлита, потому что была она особенным существом, очень разумным и пытливым. Она быстро научилась понимать человеческую речь, а со временем и сама стала думать по-человечьи. Благо ее молодая хозяйка проводила с ней все свое время, охотно разговаривала с ней, философствовала или просто читала в слух. Аэлита с жадностью ловила каждое ее слово, каждый жест и, как прилежный ученик, запоминала все, что слышала и видела.

- «Все не по-нашему свершается кругом,
Недостижима цель в скитании земном.
И в думах горестных сидим на перепутье –
Что поздно мы пришли, что рано мы уйдем».

Розовая шкурка молодой свинки покрывалась морозом, когда она слышала нежный голос своей хозяйки, читающей Омара Хайяма. В каком чудесном царстве оказывалась она, внимая смысл произнесенных слов. Да разве уместно тут помышлять о какой-то морковке или свекле, пусть даже сочных и сладких. Аэлита растворялась в музыке смысловых форм и ассоциаций, ей казалось, что ее тело вот-вот оторвется от пола и взлетит вместе с белыми птицами высоко-высоко в бескрайнее небо. Она была счастлива.
- Счастье, - говорила ее хозяйка, в другой раз, - зависит не от достижения определенных благ, а от внутренней способности человека быть счастливым.
Все совпадало – Аэлита была действительно счастлива, если, конечно, это определение можно было бы отнести и к свинье.
Очень часто, забираясь в прохладный лес или на берег реки, Аэлита замирала у ног девушки, читающей или просто размышляющей вслух, и быстро усваивала увлекательную науку. Перед ее развивающимся сознанием открывались бесконечные миры, постижимые только разумом или вовсе не постижимые ничем. Вместе со своей хозяйкой, она носилась в них, восторженная открытиями или удрученная, возникающими преградами. Жизнь и смерть, любовь и ненависть, душевная чистота и сила духа – были теми главными понятиями, которые накрепко оседали в ее цепкой памяти.
Аэлите казалось, что дружбе со своей великолепной хозяйкой не будет конца. Как прекрасны были дни и вечера, проведенные рядом с ней, как чуден был ее голос, как нежна была ее рука, как ослепительна была ее улыбка. В те минуты она была уверена в бесконечности и своего, и ее бытия. Ведь иначе и быть не могло.
Но так продолжалось только до 1 августа.
В этот безрадостный день они расстались. Девушка возвращалась в город. Аэлита плакала, хотела рассказать своей родной златоволоске о любви к ней, о горе, которое она, наверное, не переживет, если та оставит ее навсегда, но не могла, потому что говорить она так и не научилась.
- Я скоро вернусь, - успокаивала ее юная хозяйка и вытирала глаза.
«Поскорей бы», - думала Аэлита и терлась о ее ладони розовым пятачком.
- Папа, - прощаясь, сказала девушка своему отцу, - прошу тебя - берегите Аэлиту, ухаживайте за ней, я приеду и заберу ее.
Отец, согласно кивая, помог усесться ей вместе с матерью в огромный черный автомобиль, и они поехали. Аэлита, не в силах оставаться на месте, помчалась за машиной и не отставала от нее до тех пор, пока силы не оставили ее и она ни свалилась в пыль. Слезы заливали ее глаза, сердце дрожало и ныло до боли, а она все еще не верила, что осталась одна.

В тот же день Аэлита оказалась на огромной свиноферме, в небольшом загончике на одну особь, рядом со своими грузными и неопрятными сестрами.

Чтобы бороться со своим, не утихающим, аппетитом, она начала выбрасывать еду, подольше спать, отвернувшись от кормушки, стараться не думать ни о сладком бураке, ни о сочном картофеле, а больше размышлять о жизни и обо всем том, чего набралась в милое сердцу время.
Первой заметила ее необычное поведение Фрося.
- Ты, что заболела? – Испуганно спросила она Аэлиту, - почему ничего не ешь?
- Аппетита нет, - соврала голодающая и отошла в дальний угол загородки. Объяснять свое поведение она не собиралась никому.
- Ишь ты, цаца какая, «аппетита нет», - буркнула Фрося и больше не приставала.

Тем временем, частые, почти не прекращающиеся, мысленные упражнения стали ее основой. Поняв, что они очень хорошо отвлекают ее от поглощения пищи, она отдавала им все свое время. Еще она вспоминала свою нежную хозяйку и ждала ее.
Не смотря на то, что приговор уже был вынесен, она ждала ее и надеялась, что лучший в мире человек приедет к ней и спасет от смерти. И тогда снова - тихий шелест реки и родного голоса, легкий весенний ветерок, как ее прикосновение, теплая пушистая земля, как их трепетная дружба, бесконечное небо, как их вечная жизнь, будут окружать ее, как и прежде. Это должно непременно продолжиться, потому что не все еще изведано, не все сказано и не все понято еще.

«В сей мир едва ли снова попадем,
Своих друзей вторично не найдем.
Лови же миг! Ведь он не повторится,
Как ты и сам не повторишься в нем».

Но проходили недели, а хозяйка все не приходила за ней. Она почти ничего не ела, а ее вес все прибавлялся и прибавлялся.

Вчера с самого утра разрыдалась соседка Хавронья. Аэлита даже возмутилась поначалу: чего зря кричать, никто ведь ее не трогает, не обижает, а она визгливо кричит и кричит, будто спятила, и никто не может успокоить ее. «Не х-о-ч-у-у!» - ударяется о своды ее протяжный вой.
- Почему ты так взволнована, - не выдержала и спросила ее Аэлита, - почему плачешь навзрыд и орешь, как резаная, тебе ведь ничто не угрожает?
На какую-то минуту Хавронья остановилась, печально глянула на сестру, подошла к перегородке, отделявшую их, и хриплым сорвавшимся голосом, постоянно всхлипывая и прерываясь, заговорила:
- Когда пробьет твой час, ты вспомнишь меня, и все поймешь сама. Когда-то и к тебе придет… Предвестник, не спеша, сядет рядом с тобой, представится и без всяких предисловий скажет, что сегодня твое тело пойдет… на колбасу, что так решено и ничего с этим поделать нельзя, что нужно смириться с этим и приготовиться к новой жизни… Как ты думаешь, каково тебе будет от таких слов? От слов, в которых ты ни на йоту не сомневаешься, но после которых, ты понимаешь, что так мало еще жила, что чего-то еще не успела… и с этого момента жить начинает хотеться так, как никогда еще не хотелось… Ты начинаешь просить его об отсрочке, но он непреклонен... Ты начинаешь плакать, а ему наплевать, ты кричишь, а он не обращает внимания и ждет… Но, чего он ждет? Вот он, взгляни… Видишь?
- Нет. Не вижу, - с испугом ответила Аэлита, но Хавронья не расслышала ее и продолжила:
- Лучше бы он ушел… Тогда бы я не взывала к нему,.. не надеялась, что он смилостивиться… Но он даже не разговаривает больше со мной… Сидит и ждет… Не хочу умирать! Не хочу быть колбасой! Не х-о-о-ч-у-у!
И Хавронья снова взвыла, забыв об Аэлите, закружила, ударяясь о загородку, и крик ее становился все отчаянней и отчаянней. Так она взывала к Предвестнику и к холодным и бесчувственным богам.
Потом Аэлита корила себя за собственную нетерпимость к ней. Оказалась, что не зря Хавронья так переполошила всех своих соседей. Перед самым обедом ее, как и многих других свиней, стали уводить на убой. Картина была жуткой. Ее бедные сестры беспомощно сопротивлялись и плакали, им не хватало сил вырваться из цепких клещей убийц, но надежда не покидала их до последнего вздоха. Аэлита со страхом заглядывала в помутившиеся глаза Хавроньи и видела в них предсмертную, запекшуюся тоску, и сердце ее замирало, будто перед собственной смертью. Когда угрюмые, деловитые люди обступили соседскую загородку, Аэлита прижалась к стене и, не отрываясь, словно завороженная, следила за всем происходящим. Объятая холодным страхом, она видела, как люди, не спеша, переговариваясь, готовили какие-то специальные приспособления для захвата ее бедной Хавроньи, как они приноравливались к ее истерическим выбрыкам и, как растерялись, когда их беззащитная жертва в отчаянном прыжке бросилась на одного из них, сбила с ног и вырвалась в проход. Аэлита не поверила своим глазам, сердце ее радостно екнуло – значит, все-таки можно и наперекор судьбе! – и почти разорвалось также, как и Хавроньино, в сердце которой, на виду у всех, вонзили длинный и тонкий, как спицу, нож. Крупное свиное тело несколько раз дернулось в предсмертных конвульсиях и стихло. Так Хавроньи не стало.
Во всех деталях память Аэлиты запечатлела эту кошмарную картину, и она больше никогда не выходила из ее головы. Также она запомнила, как во время этой безжалостной казни сотни ее сородичей испуганно смотрели на происходящее, кричали в таком же исступлении, как и сама жертва и, как сразу же успокоились и заработали челюстями, когда безжизненное тело было вынесено наружу, а кормушки наполнены едой.
- А, ты все не ешь, - обратилась к ней Фрося, поспешно уплетая пищу, - думаешь кого-то обмануть. Судьбу не обманешь. Себя обманешь, а судьбу нет. Сто двадцать килограммов все равно когда-нибудь наберутся, ни сегодня, так завтра. К чему мучиться, голодать, думать о смерти, если она неминуема. Радуйся, что ты не понимаешь, как работают весы, и не можешь узнать своего часа. Радуйся и живи. В тот час, когда он пробьет по тебе, ты все узнаешь первая, не сомневайся.
- И нет никакого спасенья?
- Нет. Хавронья же тебе рассказала о Предвестнике. Он непоколебим. Точнее, даже не в нем дело. Он просто приходит и говорит. А, решают другие.
- Кто другие?
- Не знаю. Может, люди, а может, кто-то еще.
Аэлита задумалась. Если ее судьба в руках людей, то это еще пол беды, не так уж они и всесильны. Но, если она в руках того человеческого бога, о котором ей читала хозяйка, то дело хуже, ведь даже люди бессильны перед ним. И рады бы умилостивить его, да только тщетно. До него не докричишься, как ни кричи.

Через несколько дней к Аэлите пришел ветеринар и стал осматривать ее. За его спиной зоотехник то и дело задавал ему один и тот же вопрос:
- Ну, как здорова она или нет?
Ветеринар молчал, и все никак не мог определить:
- Она что, совсем не ест?
- Да нет, не совсем. Половину съедает, а половину выбрасывает.
- Как выбрасывает?
- Носом выталкивает из корыта.
- Не может быть.
- Ну, говорю тебе. Сам наблюдал.
- Вполне здоровая свинья, почему же выбрасывает? Странно.
- Может, она тоскует?
- За кем?
- За дочерью хозяина. Она ведь до этого жила в хозяйском особняке. Привыкла, наверное.
Ветеринар задумался.
- Она же не собака, чтобы тосковать. Хотя, черт ее знает. Понаблюдайте за ней еще пару дней, и если также будет отказываться от еды, готовьте на бойню. Нам ее сантименты ни к чему.

Аэлита прекратила голодовку. А, что ей оставалось делать?
И еще она задумала бежать.
Люди были так беспечны, что не запирали на засовы ни одну дверь, и свой план Аэлита реализовала легко.
Посреди ночи она выскочила из свинарника, промчалась по двору и по знакомой аллее направилась к хозяйскому особняку, в окрестностях которого знала каждую тропинку. Окна трехэтажного дома были темны, похоже, что он пустовал. Через черный ход она вошла в комнату, где люди хранили и готовили пищу, сплошь уставленную, белеющими в темноте, кухонными машинами – холодильниками, электропечами, комбайнами и всякой мелочью. Не задерживаясь, она прошла в столовую, а потом к лестнице, ведущей на второй этаж. Ни одного звука, кроме собственных шагов. И второй, и третий этаж погружены в ночной мрак, слышно только, как где-то тикают настенные часы.
В комнате своей хозяйки Аэлита успокоилась, забралась под ее большую, на высоких ножках кровать и уснула.

Поиск пропавшей свиньи продолжался до тех пор, пока в одном из ограждений не была обнаружена прореха. Решили, что Аэлиту украли и вынесли через нее; наказали, прозевавших этот инцидент, сторожей и на время забыли.