Рассказ с преувеличениями.

В купе скорого поезда гроссмейстер играл в шахматы со случайным спутником.
Этот человек сразу узнал гроссмейстера, когда тот вошел в купе, сразу загорелся немыслимым желанием немыслимой победы над гроссмейстером. "Мало ли что, - думал он, бросая на гроссмейстера лукавые узнающие взгляды, - мало ли что, подумаешь, хиляк какой-то".
Гроссмейстер сразу понял, что его узнали, и с тоской смирился: двух партий по крайней мере не избежать. Он тоже сразу узнал тип этого человека. Порой из окон Шахматного клуба на Гоголевском бульваре он видел розовые крутые лбы таких людей.
Когда поезд тронулся, спутник гроссмейстера с наивной хитростью потянулся и равнодушно спросил:

- В шахматишки, что ли, сыграем, товарищ?
- Да, пожалуй, - пробормотал гроссмейстер.

Спутник высунулся из купе, кликнул проводницу, появились шахматы, он схватил их слишком поспешно для своего равнодушия, высыпал, взял две пешки, зажал их в кулаки и кулаки показал гроссмейстеру. На выпуклости между большим и указательным пальцами левого кулака татуировкой было обозначено "Г.О.".

- Левая, - сказал гроссмейстер и чуть поморщился, вообразив удары этих кулаков, левого или правого.

Ему достались белые.

- Время-то надо убить, правда? В дороге шахматы - милое дело, - добродушно приговаривал Г.О., расставляя фигуры.

Они быстро разыграли северный гамбит, потом все запуталось.
Гроссмейстер внимательно глядел на доску, делая мелкие, незначительные ходы. Несколько раз перед его глазами молниями возникали возможные матовые трассы ферзя, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь слабо гудящей внутри занудливой жалостливой ноте, похожей на жужжание комара.

- "Хас-Булат удалой, бедна сакля твоя...", - на той же ноте тянул Г.О.

Гроссмейстер был воплощенная аккуратность, воплощенная строгость одежды и манер, столь свойственная людям, неуверенным в себе и легко ранимым. Он был молод, одет в серый костюм, светлую рубашку и простой галстук. Никто, кроме самого гроссмейстера, не знал, что его простые галстуки помечены фирменным знаком "Дом Диора". Эта маленькая тайна всегда как-то согревала и утешала молодого и молчаливого гроссмейстера. Очки также довольно часто выручали его, скрывая от посторонних неуверенность и робость взгляда. Он сетовал на свои губы, которым свойственно было растягиваться в жалкой улыбочке или вздрагивать. Он охотно закрыл бы от посторонних глаз свои губы, но это, к сожалению, пока не было принято в обществе.
Игра Г.О. поражала и огорчала гроссмейстера. На левом фланге фигуры столпились таким образом, что образовался клубок шарлатанских каббалистических знаков, было похоже на настройку халтурного духового оркестра, желто-серый слежавшийся снег, глухие заборы, цементный завод. Весь левый фланг пропах уборной и хлоркой, кислым запахом казармы, мокрыми тряпками на кухне, а также тянуло из раннего детства касторкой и поносом.

- Ведь вы гроссмейстер такой-то? - спросил Г.О.
- Да, - подтвердил гроссмейстер.
- Ха-ха-ха, какое совпадение! - воскликнул Г.О.

"Какое совпадение? О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое! Могло ли такое случиться? Я отказываюсь, примите мой отказ", - панически быстро подумал гроссмейстер, потом догадался, в чем дело, и улыбнулся.

- Да, конечно, конечно.
- Вот вы гроссмейстер, а я вам ставлю вилку на ферзя и ладью, - сказал Г.О. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской.

"Вилка в зад, - подумал гроссмейстер. - Вот так вилочка! У дедушки была своя вилка, он никому не разрешал ею пользоваться. Собственность. Личные вилка, ложка и нож, личные тарелки и пузырек для мокроты. Также вспоминается "лирная" шуба, тяжелая шуба на "лирном" меху, она висела у входа, дед почти не выходил на улицу. Вилка на дедушку и бабушку. Жалко терять стариков".

Пока конь висел над доской, перед глазами гроссмейстера вновь замелькали светящиеся линии и точки возможных предматовых рейдов и жертв.
Увы, круп коня с отставшей грязно-лиловой байкой был так убедителен, что гроссмейстер только пожал плечами.

- Отдаете ладью? - спросил Г.О.
- Что поделаешь.
- Жертвуете ладью ради атаки? Угадал? - спросил Г.О., все еще не решаясь поставить коня на желанное поле.
- Просто спасаю ферзя, - пробормотал гроссмейстер.
- Вы меня не подлавливаете? - спросил Г.О.
- Нет, что вы, вы сильный игрок.

Г.О. сделал свою заветную "вилку". Гроссмейстер спрятал ферзя в укромный угол за террасой, за полуразвалившейся каменной террасой с резными подгнившими столбиками, где осенью остро пахло прелыми кленовыми листьями. Здесь можно отсидеться в удобной позе, на корточках. Здесь хорошо, во всяком случае, самолюбие не страдает. На секунду привстав и выглянув из-за террасы, он увидел, что Г.О. снял ладью.
Внедрение черного коня в бессмысленную толпу на левом фланге, занятие им поля, занятие им поля "b4", во всяком случае, уже наводило на размышления.
Гроссмейстер понял, что в этом варианте, в этот весенний зеленый вечер одних только юношеских мифов ему не хватит. Все это верно, в мире бродят славные дурачки - юнги Билли, ковбои Гарри, красавицы Мери и Нелли, и бригантина поднимает паруса, но наступает момент, когда вы чувствуете опасную и реальную близость черного коня на поле "b4". Предстояла борьба, сложная, тонкая, увлекательная, расчетливая. Впереди была жизнь.

Гроссмейстер выиграл пешку, достал платок и высморкался. Несколько мгновений в полном одиночестве, когда губы и нос скрыты платком, настроили его на банально-философический лад. "Вот так добиваешься чего-нибудь,- думал он, - а что дальше? Всю жизнь добиваешься чего-нибудь; приходит к тебе победа, а радости от нее нет. Вот, например, город Гонконг, далекий и весьма загадочный, а я в нем уже был. Я везде уже был".
"На его месте Петросян бы уже сдался", - подумал гроссмейстер.
Потеря пешки мало огорчила Г.О.: ведь он только что выиграл ладью. Он ответил гроссмейстеру ходом ферзя, вызвавшим изжогу и минутный приступ головной боли.
Гроссмейстер сообразил, что кое-какие радости еще остались у него в запасе. Например, радость длинных, по всей диагонали, ходов слона. Если чуть волочить слона по доске, то это в какой-то мере заменит стремительное
скольжение на ялике по солнечной, чуть-чуть зацветшей воде подмосковного пруда, из света в тень, из тени в свет. Гроссмейстер почувствовал непреодолимое страстное желание захватить поле "h8", ибо оно было полем любви, бугорком любви, над которым висели прозрачные стрекозы.

- Ловко вы у меня отыграли ладью, а я прохлопал, - пробасил Г.О., лишь последним словом выдав свое раздражение.
- Простите, - тихо сказал гроссмейстер. - Может быть, вернете ходы?
- Нет-нет, - сказал Г.О., - никаких поблажек, очень вас умоляю.
- "Дам кинжал, дам коня, дам винтовку свою...", - затянул он, погружаясь в стратегические размышления.

Бурный летний праздник любви на поле "h8" радовал и вместе с тем тревожил гроссмейстера. Он чувствовал, что вскоре в центре произойдет накопление внешне логичных, но внутренне абсурдных сил. Опять послышится какофония и запахнет хлоркой, как в тех далеких проклятой памяти коридорах на левом фланге.

- Вот интересно: почему все шахматисты - евреи? - спросил Г.О.
- Почему же все? - сказал гроссмейстер. - Вот я, например, не еврей.
- Правда? - удивился Г.О. и добавил: - Да вы не думайте, что я это так. У меня никаких предрассудков на этот счет нет. Просто любопытно.
- Ну, вот вы, например, - сказал гроссмейстер, - ведь вы не еврей.
- Где уж мне! - пробормотал Г.О. и снова погрузился в свои секретные планы.

"Если я его так, то он меня так, - думал Г.О. - Если я сниму здесь, он снимет там, потом я хожу сюда, он отвечает так... Все равно я его добью, все равно доломаю. Подумаешь, гроссмейстер-блатмейстер, жила еще у тебя тонкая против меня. Знаю я ваши чемпионаты: договариваетесь заранее. Все равно я тебя задавлю, хоть кровь из носа!".

- Да-а, качество я потерял, - сказал он гроссмейстеру, - но ничего, еще не вечер.

Он начал атаку в центре, и, конечно, как и предполагалось, центр сразу превратился в поле бессмысленных и ужасных действий. Это была не любовь, не встреча, не надежда, не привет, не жизнь. Гриппозный озноб и опять желтый снег, послевоенный неуют, все тело чешется. Черный ферзь в центре каркал, как влюбленная ворона, воронья любовь, кроме того, у соседей скребли ножом оловянную миску. Ничто так определенно не доказывало бессмысленность и призрачность жизни, как эта позиция в центре. Пора кончать игру.
"Нет, - подумал гроссмейстер, - ведь есть еще кое-что, кроме этого".
Он поставил большую бобину с фортепьянными пьесами Баха, успокоил сердце чистыми и однообразными, как плеск волн, звуками, потом вышел из дачи и пошел к морю. Над ним шумели сосны, а под босыми ногами был скользкий и пружинящий хвойный наст.
Вспоминая море и подражая ему, он начал разбираться в позиции, гармонизировать ее. На душе вдруг стало чисто и светло. Логично, как баховская coda, наступил мат черным. Матовая ситуация тускло и красиво засветилась, завершенная, как яйцо. Гроссмейстер посмотрел на Г.О. Тот молчал, набычившись, глядя в самые глубокие тылы гроссмейстера. Мата своему королю он не заметил. Гроссмейстер молчал, боясь нарушить очарование этой минуты.

- Шах, - тихо и осторожно сказал Г.О., двигая своего коня. Он еле сдерживал внутренний рев.

...Гроссмейстер вскрикнул и бросился бежать. За ним, топоча и свистя, побежали хозяин дачи, кучер Еврипид и Нина Кузьминична. Обгоняя их, настигала гроссмейстера спущенная с цепи собака Ночка.

- Шах, - еще раз сказал Г.О., переставляя своего коня, и с мучительным вожделением глотнул воздух.

...Гроссмейстера вели по проходу среди затихшей толпы. Идущий сзади чуть касался его спины каким-то твердым предметом. Человек в черной шинели с эсэсовскими молниями на петлицах ждал его впереди. Шаг - полсекунды, еще шаг - секунда, еще шаг - полторы, еще шаг - две... Ступеньки вверх. Почему вверх? Такие вещи следует делать в яме. Нужно быть мужественным. Это обязательно? Сколько времени занимает надевание на голову вонючего мешка из рогожи? Итак, стало совсем темно и трудно дышать, и только где-то очень далеко оркестр бравурно играл "Хас-Булат удалой".

- Мат! - как медная труба, вскрикнул Г.О.
- Ну вот видите, - пробормотал гроссмейстер, - поздравляю!
- Уф, - сказал Г.О., - оф, ух, прямо запарился, прямо невероятно, надо же, черт возьми! Невероятно, залепил мат гроссмейстеру! Невероятно, но факт! - Захохотал он.
- Ай да я! - Он шутливо погладил себя по голове. - Эх, гроссмейстер вы мой, гроссмейстер, - зажужжал он, положил ладони на плечи гроссмейстера и дружески нажал, - милый вы мой молодой человек... Нервишки не выдержали, да? Сознайтесь?
- Да-да, я сорвался, - торопливо подтвердил гроссмейстер.

Г. О. широким свободным жестом смел фигуры с доски. Доска была старая, щербленая, кое-где поверхностный полированный слой отодрался, обнажена была желтая, измученная древесина, кое-где имелись фрагменты круглых пятен от поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая.
Гроссмейстер смотрел на пустую доску, на шестьдесят четыре абсолютно бесстрастных поля, способных вместить не только его собственную жизнь, но бесконечное число жизней, и это бесконечное чередование светлых и темных полей наполнило его благоговением и тихой радостью. "Кажется, - подумал он,- никаких крупных подлостей в своей жизни я не совершал".

- А ведь так вот расскажешь, и никто не поверит, - огорченно вздохнул Г.О.
- Почему же не поверят? Что же в этом невероятного? Вы сильный, волевой игрок, - сказал гроссмейстер.

Никто не поверит, - повторил Г.О., - скажут, что брешу. Какие у меня доказательства?

- Позвольте, - чуть обиделся гроссмейстер, глядя на розовый крутой лоб Г.О., - я дам вам убедительное доказательство. Я знал, что я вас встречу.

Он открыл свой портфель и вынул оттуда крупный, с ладонь величиной золотой жетон, на котором было красиво выгравировано: "Податель сего выиграл у меня партию в шахматы. Гроссмейстер такой-то".

- Остается только проставить число, - сказал он, извлек из портфеля гравировальные принадлежности и красиво выгравировал число в углу жетона.
- Это чистое золото, - сказал он, вручая жетон.
- Без обмана? - спросил Г.О.
- Абсолютно чистое золото, - сказал гроссмейстер. - Я заказал уже много таких жетонов и постоянно буду пополнять запасы.

Февраль 1965 г.

ШАХМАТНАЯ МАЛЯРИЯ

Ах, обыватели, обыватели! Ну, скажите честно, по совести, положа руку на сердце: что вам шахматы? что вы шахматам?
И тем не менее обывательский нос считает своим священным долгом с громким сопением сунуться в блестящую, классическую, мудрую клетчатую доску.
- Как вам нравится?
- Ну?
- Ильин-Женевский!
- Ну?
- Капабланку!
- Ну?
- Черт вас возьми! Как нравится, я спрашиваю, Ильин-Женевский, который разбил Капабланку?
- Лавочка.
- Позвольте... Но ведь я же сам... Газеты... И вообще...
- Я вам говорю, лавочка. Вы понимаете, и тут замешано...
- Ну?
Шепотом:
- По-лит-бю-ро.
- Ой!
- Вот вам и "ой". Только между нами, конечно. Женевскому предписали в порядке партийной дисциплины. Вы же понимаете, что бедняге ничего не оставалось делать.
- Да что вы говорите?
- Сам читал путевку, полученную Женевским из МК. Черным по белому: "Тов. Женевский настоящим командируется на международный шахматный турнир. В ударном порядке тов. Женевскому предписывается в порядке партийной дисциплины обыграть империалистического чемпиона мира, кубанского белогвардейца гр. Капабланку. Об исполнении сообщить".
- Вот эт-та трю-ук! Спасибо, что сказали! Бегу, бегу!
- Последняя новость. Знаете, почему Торре проиграл Боголюбову?
- Знаю. Получил телеграмму из Мексики.
- А что в телеграмме было написано?
- Было написано: "Ковбои напали на наше ранчо, угнали весь скот, сожгли маис, твое присутствие необходимо". Сами понимаете, после такой телеграммы...
- Ерунда! Там было сказано: "Мама сердится, возвращайся в Мексику. Саша". Сами понимаете, после такой теле...
- Что? Телеграмма из Мексики? Вздор! Телеграмма была от фашистов с Кубы: "Выиграешь - застрелим". Сами понима...
- Позвольте, при чем здесь Куба? Ведь играл-то он не с Капабланкой, а с Боголюбовым!
- Разве? А я, знаете ли, как-то сразу не обратил внимания.
- Бедняжка Капабланка!
- А что такое, душечка?
- Да как же! Войдите в его положение. Привезли, несчастного, в чужой город. Ни одной знакомой женщины. Холодно. Пальто нету. Языка не знает. В шахматы играет неважно... Ужас!
Перед доской:
- Что он делает? Что он только делает?
- Что? Что?
- Вы не видите? Он же подставил лошадь под туру! А Маршалл ноль внимания! Псс! Маэстро! Пустите меня к маэстро! На пару слов. Товарищ Маршалл, одну минуточку. Пссс! Обратите внимание на противниковскую лошадь, которая стоит слева от угла, - берите ее турой, пока не поздно. Мой вам совет.
- Граждане, не шумите.
- То есть как это не шуметь, если на глазах у всех пропадает такой случай с чужой лошадью!
- Да ведь конь-то черный?
- Черный.
- И тура-то ведь черная?
- Ну, ч-черная...
- Так что же, вы хотите, чтобы маэстро съел чужую лошадь чужой же турой?
- Разве они чужие? Первый раз вижу! Извиняюсь.
- Как он пошел?
- Е2 - Е4.
- Ну, знаете, после такого хода Зубареву остается одно: пойти на "Д.Е."!
- Смотрите - живой Ласкер пьет пиво с живым Ретти.
- Еще, чего доброго, допьются до белых слонов.
- Скажите, товарищ, какой был дебют?
- Как вам сказать. Ни то ни се. Так себе дебют.
- Знаете, Капабланка женат на дочери Форда, которая ему в свое время поставила условием, что будет его женой только в том случае, если он станет чемпионом мира. И он стал.
- Ну?
- Надеюсь, теперь вы понимаете, почему он проигрывает?
- Не понимаю.
- Чудак! Приданое-то он успел перевести на свое имя и теперь хочет от нее отвязаться. Кажется, довольно ясно.
- Слышали анекдот? Шпильман... xa-xa-xa... встречается в вагоне третьего класса с Тартаковером и гово...
- Слышал, слышал, хи-хи...
Вам, на три четверти наполняющим классические залы шахматного турнира, обыватели, посвящаю эти теплые строки.
Вам, чтоб вы сдохли!
1925
МРАЧНЫЙ СЛУЧАЙ
Председатель правления побегал рысью по кабинету и снова тяжело опустился в кресло.
- Так что же, товарищи, делать? Как быть? Быть-то как?
Члены тяжело молчали.
Председатель прочно взял себя за волосы и зашептал:
- Боже... боже... Как быть? Быть-то как? В понедельник кассир "Химвилки" спер двенадцать тысяч наличными и бежал. Во вторник главбух "Красного мела" постарался... восемь тысяч... подложный ордер... Бежал... Третьего дня - "Иголки-булавки". Артельщик... Десять тысяч спер... Бежал... Позавчера и вчера целый день крали в соседнем кооперативе - двадцать одну тысячу сперли. Заведующий и председатель бежали... О, боже! На нашей улице, кроме нас, один только "Дело табак" и остался нерастраченный. Так сказать... положение угро...
В этот момент в кабинет ворвался курьер Никита.
- Так что, - сказал он одним духом, - который кассир из треста "Дело табак" только что пятнадцать тысяч на извозчике упер на вокзал!
Повисло тягостное молчание.
- Я так и предчувствовал, - глухо зашептал председатель, покрываясь смертельней бледностью, - так и предчувствовал... Ну-с, товарищи... Теперь, значит, мы... на очереди... Больше некому... Мы одни не этого самого...
Председатель снова забегал по кабинету, тревожно поглядывая на часы.
- Что же делать? Боже, что же делать? Никита, позови бухгалтера и кассира. Только, ради бога, поскорее. А то знаешь, Никита... это самое... Ну, голубчик, беги!
Через пять минут в кабинет с достоинством вошли бухгалтер и кассир.
- Милые вы мои! Дорогие друзья!
- воскликнул радостно председатель правления.
- Как это мило с вашей стороны, что зашли! Что же вы не садитесь? Никита, стулья!.. Впрочем, что это я! Никита, кресла! Чайку? Кофейку? Иван Иваныч, вам сколько кусочков сахару? Павел Васильевич, а лимончику чего же не берете? Лимончик, знаете ли, согласно последним научным данным, весьма и весьма способствует, это самое... внутренней секреции... как говорится, в той стране, где зреют апельсины. Хе-хе-с...
Председатель вплотную придвинулся к бухгалтеру и кассиру, сердечно взял их за руки и, задушевно заглянув им в глаза, вкрадчиво сказал:
- А ведь "Дело табак" тово... Пятнадцать тысяч... На извозчике... Кассир... Увез, знаете...
Бухгалтер и кассир молчали.
- Увез, знаете ли...
- тоскливо сказал председатель.
- Прямо, знаете ли, сел на извозчика и - тово... Одни мы теперь на всей улице, так сказать, и остались...
Бухгалтер и кассир молчали.
- Дорогие мои друзья Иван Иванович и Павел Васильевич!
- воскликнул председатель с полными слез глазами.
- Голубчики вы мои! На вас вся наша надежда! На вас, так сказать, с любовью и упованием смотрит все правление... Не надо, милые! Ей-богу, не надо! Стоит ли мараться? Какая у нас наличность! Ерунда! Какие-нибудь одиннадцать тысяч!
- Двенадцать с половиной, - хрипло сказал кассир.
- Ну вот видите!
- оживился председатель.
- Двенадцать с половиной... Я еще понимаю, если бы там было тысяч тридцать - сорок! А то двенадцать! Ей-богу, милые, не стоит. Ну, прошу вас! Не как начальник подчиненных... боже меня сохрани! А как человек человеков прошу! Не делайте этого. Не надо. Ну, даете слово?
Кассир и бухгалтер молчали, косо глядя в землю.
Председатель тоскливо махнул рукой:
- Ну, идите!
- Товарищи, вы заметили, какие глаза у кассира?
- Н-да... Странноватые глаза. У бухгалтера тоже... как-то подозрительно бегают... Ох!
- Ну что же делать? Делать-то что? Степан Адольфович, будьте любезны, спуститесь вниз, в кассу, и поглядите там за ними. Будто бы нечаянно зашли, а на самом деле того... присматривайте. Ну, с богом. Никита! Беги вниз, гони в шею, к чертовой матери, всех извозчиков от подъезда!
- Товарищи, а вы заметили, какие глаза у Степана Адольфовича?
- К... к... какие?
- побледнел председатель.
- А такие... странноватые... И у Никиты тоже... как-то подозрительно бегали...
- Боже, боже!
- застонал председатель.
- Голубчик, Влас Егорович, на вас, как на каменную гору... Сбегайте в кассу. Поглядите за Степаном Адольфовичем. И за Никитой. И чтоб извозчиков к чертовой матери. Бегите, золотко!
- Глаза видели у Власа Егоровича?
- Видел. Странноватые...
- Гм... Николай Николаевич... Сбегайте, милый, посмотрите. И чтоб извозчиков всех к черту...
- Боже! Что же делать? Делать-то что?
- Придумал!
- закричал секретарь.
- Ей-богу, придумал! Спасены! Скорее! Торопитесь. Всю наличность кассы наменять на медь. Чтоб по три копейки все двенадцать тысяч были. Десять больших мешков! Пусть-ка попробуют сопрут! Пудов сорок! Ха-ха!
- Душечка, дайте я вас поцелую! Ура! Ура! Ура! Пошлите курьеров во все лавки, учреждения, банки. Вывесьте спешно плакат: "За каждые десять рублей медными деньгами немедленно выдаем одиннадцать рублей серебром и кредитками". Черт с ними, потеряем десять процентов, но зато от растраты гарантированы. Да поскорее бегите, дорогой! Авось до закрытия кассы успеем.
Через три часа в будке кассира стояло пять больших туго завязанных мешков с медью. Председатель любовно похлопал по ним ладонью, ласково улыбнулся кассиру, дружественно обнял бухгалтера и глубоко вздохнул, надевая внизу галоши.
- Фу! Гора с плеч!

На следующее утро, придя на службу, председатель правления прежде всего наткнулся на бледное, убитое лицо секретаря.
- Что? Что случилось?!
- воскликнул председатель в сильном волнении.
- Увезли...
- глухо сказал секретарь.
- Кого увезли?
- Двенадцать с половиной тысяч увезли. Как одну копейку. Всю ночь таскали...
- Прямо потеха!
- подтвердил Никита.
- На двух ломовиках. Уж таскали они эти мешки по лестнице, таскали! Аж взопрели, сердешные. В семь часов утра кончили. Оно конечно, ежели...
- Куда же они их повезли?
- завизжал председатель.
- Известно куда. Иван Иванович свою долю повезли в казино, а Павел Васильевич уж, натурально, на вокзал... Оно конечно, ежели...
- Подите к черту! Подите к черту! Подите к черту!
- захрипел председатель и упал без чувств.
1925
ДО и ПО
ДО
- Вам что? В двух словах! Короче!
- Я, видите ли, представитель кооперативного объединения...
- Кор-роче!
- ...кооперативного объединения "Трудовая копейка", которое ставит своей це...
- Ну ж что же? В двух словах!
- ...своей целью проводить в рабочие массы дешевую и доброкачественную мануфактуру, получая ее непосредственно из трестов, так сказать, из первых рук!..
Представитель кооперативного объединения одним залпом выложил перед директором треста вышеизложенный абзац, вспотел и умолк.
- Ну и что же?
- спросил председатель треста, ковыряя в зубах спичкой.
- В двух словах. Короче.
- Так вот, значит, будучи проводником в массы дешевой мануфактуры, наше кооперативное объединение обращается к вам с просьбой о содействии, которое...
- Н-ну и что же?
- ледяным тоном сказал директор треста.
- Только, товарищ, покороче. В двух словах.
Представитель собрался с духом и цинично заявил:
- Отпустите мануфактуры.
- Товарищ, - поморщился директор, - если вы пришли к занятому человеку, то не отнимайте у него времени праздными, не имеющими к делу отношения разговорами.
- Поз-звольте!.. Как же не имеющими отношения? Даже как-то странно... Вы, так сказать, производитель, а мы, так сказать, потребитель. И мы просим у вас...
- Кор-роче!
- заревел директор треста.
- Дайте мануфактуры, - заносчиво прошептал потребитель.
- Ведь как-никак, а кооперация является до некоторой степени дверью к социализму, как сказал...
- Короче! Никаких дверей! Никаких коопераций! Вот у меня где сидит ваша кооперация!
- директор треста злобно похлопал себя по малиновому затылку и выпучил глаза.
- Вот где! Вот-с где-с! Полная передняя набита вашими кооператорами. И все хотят мануфактуры. И все лезут со своими массами. К черту! Нет у меня дешевой мануфактуры. До свидания. Закрывайте за собой дверь! Следующий! Вам что? В двух словах! Короче!
- ...Ах, виноват, это вы, Павел Степанович? А я и не заметил. Садитесь, дорогой. Поверите ли, буквально в глазах плавают эти кооператоры. До такой степени намозолили зрачки, что порядочного человека не сразу признаешь, хе-хе... Ну-с! Мануфактурки?
- Ее самой.
- Это можно, только насчет цены уже... хе-хе... сами понимаете... Накладные расходы... Самоокупаемость... Безубыточный бюджет... Массы, как говорится, массами, а прибыль на бочку!
ПО
- Вам что, товарищ?
- Я, видите ли, директор государственного треста...
- Да?
- ...треста, который, сами понимаете, ставит своей целью проведение в массы дешевой, доброкачественной, практичной и элегантной мануфа...
- Ну?
- ...ктуры, которая...
- Короче!
- ...мануфактуры, которая является основой массового потребления и предметом первой необходимости для пролетариата... хи-хи-с!
- Ну и что же?
- Так вот, значит... мы предлагаем вашему кооперативному объединению партию...
- Уже. Закупили.
- Уже? Гм... Какая неприятность! А может быть, вы все-таки еще немножко... закупите?.. А?
- Нет, извините. На целый год закупили.
- А вы бы еще. На полгодика. А?
- Нет.
- Ну а на месяц, а? Дешево. Доброкачественно. Красиво. Незаменимо для масс. А? Ну что вам стоит!
- Не требуется.
Директор треста встал на колени и зарыдал.
- Не погубите. Сами понимаете... Как честный человек... Того и гляди, ревизия... А у нас... Ни одного метра кооперативам не продано... Все, понимаете, продано этим акулам, частным торговцам, чтоб они сдохли... Не погубите, вашсиясь... Купите мануфактуры... Жена-дети...
- Милый, - устало улыбнулся представитель кооперативного объединения, ну что же я могу поделать? Посудите сами: полная приемная вашего брата трестовиков дожидается. Не вы одни. Не могу купить мануфактуры. До свидания. Закрывайте дверь. Следующий! Вам что? Короче!
- Неужели не узнали-с? Это ж я, Павел Степанович. Представитель, так сказать, свободной торговли. Хи-хи... Мануфактурки бы...
- К черту! Пошел вон! У меня передняя ломится от частников. Акулы! Гады! Вон!
Директор треста упал головой в бумаги и зарыдал.
- Господи... Ты всемогущий... Ты все можешь... Ну что тебе стоит сделать, чтоб у меня какой-нибудь самый паршивенький кооперативчик купил мануфактуры?.. Не сегодня-завтра ревизия и... и... и... жена... детишки... Боже! За что я такой несчастный?! За что?
1926

Катаев Валентин - Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)
Скачать полностью книгу можноЗДЕСЬ

ONLINE БИБЛИОТЕКА http://www.bestlibrary.ru

Мы с Пуаро часто обедали в маленьком ресторанчике в Сохо В этот вечер, расположившись за своим любимым столиком, мы вдруг увидели инспектора Джеппа. Так как за нашим столиком было свободное место, мы пригласили инспектора присоединиться к нам. С момента нашей последней с ним встречи прошло немало времени.
- Что-то вы совсем нас забыли, - укоризненно заметил Пуаро. -
Последний раз мы встречались на деле о "желтом жасмине", то есть больше месяца назад.
- Я был на севере Англии. А вы что поделываете? Все еще.., бегаете за
Большой Четверкой? Пуаро погрозил ему пальцем.
- А вы все смеетесь надо мной? Смейтесь, смейтесь, но Большая
Четверка действительно существует.
- В этом-то я не сомневаюсь, но не думаю, что все это настолько серьезно... Вас послушаешь - так это какой-то вселенский рассадник зла.
- Мой друг, вы напрасно их недооцениваете. Большая Четверка - это самая могущественная преступная организация современности. Какую цель они преследуют, к чему стремятся, не знает пока никто, но такой мощной международной преступной организации еще никогда не существовало. Их главарь - китаец, обладает неожиданным, по-восточному изощренным умом, ему помогают американец - один из богатейших людей мира, и француженка - гениальный ученый-физик, что же касается четвертого их подельника... Джепп перебил его:
- Я все это знаю. Опять вы оседлали своего любимого конька, мосье
Пуаро. Поговорим-ка для разнообразия о чем-нибудь другом, а то у вас уже просто какая-то мания обсуждать этих субчиков. Вас интересуют шахматы?
- Балуюсь иногда. А что?
- Разве вы не слышали о вчерашнем матче? Между двумя гроссмейстерами, и что один из них во время игры скончался.
- Я читал об этом в утренних газетах. Один из игроков, доктор
Саваронов, - русский чемпион, а тот, кто умер - насколько я понял, от острой сердечной недостаточности - американец Гилмор Уилсон. А ведь совсем еще молодой, подавал большие надежды.
- Совершенно верно. Несколько лет назад Саваронов победил Рубинштейна "Рубинштейн Акиба (1882 - ?) - известный шахматный гроссмейстер, после
1932 года оставил спорт из-за душевной болезни." и стал чемпионом России.
А об Уилсоне говорили, что это чуть ли не второй Капабланка "Капабланка
Хосе Рауль (1888 - 1942) - гроссмейстер, чемпион мира по шахматам в 1921 -
1928 годах, отличавшийся исключительной быстротой шахматного мышления.".
- М-да, жутковатая история, - задумчиво сказал Пуаро. - Если я не ошибаюсь, вас она очень насторожила! Джепп смущенно рассмеялся.
- Вы угадали, мосье Пуаро. Я в недоумении. Уилсон был здоров как бык
- никаких жалоб на плохое сердце. И вдруг - острая сердечная недостаточность. С чего бы?
- Вы считаете, что к смерти Уилсона причастен Саваронов! - воскликнул я.
- Едва ли, - сухо ответил Джепп. - Я считаю, что даже в России человек не может убить другого всего лишь из опасения проиграть ему партию в шахматы. И потом, говорят, что Саваронов играет не хуже Ласкера "Ласкер
Эмануил (1868 - 1941) - шахматный гроссмейстер и теоретик шахматной игры, чемпион мира по шахматам в 1889 - 1921 годах, игра которого отличалась исключительной изобретательностью.". Нет, тут дело совсем в другом.
Пуаро задумался.
- Ну и что же вы об этом думаете? - спросил он. - Зачем нужно было
Уилсону давать яд? Вы ведь подозреваете, что он был отравлен?
- Думаю, что да. Сердечная недостаточность - таков был официальный диагноз, но на самом деле врач дал понять, что не совсем в этом уверен.
- Ну и когда же состоится вскрытие?
- Сегодня вечером. Все-таки странно, выглядел Уилсон совершенно бодрым и здоровым. И только наклонился вперед, чтобы сделать очередной ход, как вдруг рухнул всем телом на столик и.., все.
- Так мгновенно действуют очень немногие яды, - заметил Пуаро.
- Я знаю. Надеюсь, что вскрытие нам поможет. Но кому и зачем понадобилось убивать Уилсона - этого я понять не могу. Скромный, безобидный парень. Только что приехал из Штатов и, естественно, еще не успел нажить врагов.
- Действительно непонятно, - поддакнул я.- Как бы не так, - улыбнулся Пуаро. - Уверен, что у Джеппа есть своя убедительная версия.
- Да, есть, мосье Пуаро. Я не верю, что яд предназначался Уилсону.
Отравить хотели другого.
- Саваронова?
- Да. Когда-то он чуть не погиб - во время большевистской революции.
Его даже объявили убитым. Но на самом деле ему удалось бежать. Года три он скрывался в лесах Сибири, пережил страшные испытания, после которых так сильно изменился, что даже его близкие друзья едва его узнали. Он поседел и сейчас выглядит много старше своих лет. Здоровье его сильно подорвано, из дома выходит очень редко. Кстати, он живет около Вестминстера , со своей племянницей Соней Давиловой и русским слугой. Вполне возможно, что он до сих пор боится, что за ним охотятся русские. Он никак не соглашался на этот матч. Несколько раз отказывался, и, только когда некоторые журналисты обвинили его в "неспортивном" поведении, согласился. Гилмор долгое время пытался вызвать его на матч и в конце концов своего добился.
Эти янки кого хочешь добьют своим упорством. Почему Саваронов все время отказывался, спрашиваю я вас, мосье Пуаро? Да потому, что не хотел привлекать к себе внимание. Не хотел оказаться на виду. И отсюда мой вывод: Гилмора Уилсона прикончили по ошибке.
- Кто мог быть заинтересован в смерти Саваронова?
- Думаю, его племянница. Не так давно он получил огромное состояние, завещанное ему женой какого-то сахарного заводчика. Саваронов когда-то в молодости - при старом режиме - вел с ним дела. Эта женщина так и не поверила в то, что Саваронов погиб.
- Где состоялась шахматная игра?
- В доме Саваронова. Он же инвалид, и ему трудно ходить.
- Сколько людей наблюдало за ходом партии?
- Человек десять - пятнадцать. Пуаро, скорчил страдальческую гримасу.
- Бедный мой Джепп. У вас довольно трудная задача.
- Знай я точно, что его отравили, я бы уж постарался ее решить.
- А вам не приходило в голову, что, если ваша версия верна и кто-то действительно пытался отравить Саваронова, он может предпринять вторую попытку?
- Конечно. Двое моих людей следят за домом Саваронова.
- Они будут там весьма кстати, на случай, если в дом проникнет кто-нибудь с бомбой под мышкой, - насмешливо произнес Пуаро.
- Я вижу, дело вас заинтересовало, мосье Пуаро, - заулыбался Джепп. -
Не хотите ли пойти со мной в морг и взглянуть на труп до того, как с ним поработает наш доктор? Кроме того, может быть, какая-нибудь булавка для галстука будет тем самым ключом, с помощью которого вы сможете решить этот шахматный ребус.
- Да, кстати о галстуках, дорогой Джепп. Меня все время смущает ваш галстук. Позвольте-ка его немного поправить. Вот так гораздо лучше. А теперь можно и в морг.
Пуаро явно увлекся "шахматным ребусом". Давно я не видел, чтобы он так заинтересовался делом, не имеющим отношения к пресловутой "четверке", и был очень рад, что наконец-то он решил тряхнуть стариной.
В морге, глядя на неподвижное тело, я почувствовал жалость к этому молодому американцу, которого настигла такая смерть... Пуаро тщательно осмотрел тело. Нигде не было видно никаких повреждений, только небольшой шрам на левой руке.
- Врач говорит, что это след от ожога, - пояснил Джепп.
Затем Пуаро приступил к осмотру вещей убитого, которые принес полицейский. Их было немного: носовой платок, ключи, записная книжка и какие-то записки. Внимание Пуаро привлек предмет, стоявший немного в стороне.
- Шахматная фигура! - воскликнул он. - Белый слон. Она была у него в кармане?
- Нет. Он так крепко держал ее в руке, что мы едва сумели высвободить. Нужно будет вернуть ее Саваронову, она из его уникального комплекта слоновой кости.
- Позвольте мне самому вернуть этого белого слона хозяину. Это будет прекрасным предлогом для визита.
- Ага! - воскликнул Джепп. - Значит, вы решили заняться этим делом?
- Конечно. Что же мне остается - вы так ловко разожгли мое любопытство.
- Ну и хорошо. А то вы что-то совсем захандрили. Капитан Гастингс, я вижу, тоже доволен?
- Конечно же вы правы, - ответил я и рассмеялся. Пуаро опять начал осматривать тело.
- Вы ничего больше о нем сообщить не хотите? - спросил он.
- Вроде бы я и так все выложил.
- Вы не сказали, что убитый - левша.
- Вы чародей, мосье Пуаро. Да, он левша. Но как вы узнали? И имеет ли это отношение к делу?
- Нет-нет, - поспешил успокоить его Пуаро. - Не принимайте так близко к сердцу. Я просто хотел вас немного поддеть.
И мы все вместе вышли на улицу.
Следующим утром мы направились навестить Саваронова.
- Соня. Соня Давилова, - мечтательно пробормотал я. - Какое прекрасное имя.- Вы неисправимы, Гастингс! - воскликнул Пуаро. - У вас в голове одни только женщины. Смотрите, как бы эта Соня Давилова не оказалась нашей с вами давней приятельницей графиней Верой Росаковой. - И он рассмеялся.
У меня испортилось настроение.
- Пуаро, неужто вы в самом деле предполагаете, что...
- Нет-нет, друг мой, я пошутил. Сейчас я совершенно не думаю о
Большой Четверке, как считает наш друг Джепп.
Дверь квартиры нам открыл слуга с каким-то застывшим лицом. Казалось, этот человек вообще не в состоянии выражать какие-то эмоции.
Пуаро протянул ему свою визитную карточку, на которой Джепп нацарапал несколько рекомендательных слов, и нас провели в длинную, с низкими потолками комнату, которая была уставлена антикварными вещами, а стены ее были увешаны дорогими картинами. На одной из стен висело несколько чудесных икон, а на полу лежали великолепные персидские ковры. В углу на столе стоял самовар.
Я осмотрел одну из икон, которая мне показалась самой ценной, и повернулся к Пуаро, чтобы поделиться с ним своими соображениями, как вдруг обнаружил его стоящим на коленях - он что-то разглядывал на ковре. Ковер был безусловно очень красив, но такого пристального внимания все-таки не заслуживал.
- Это что, какой-нибудь особенный ковер? - на всякий случай спросил я.
- Ковер? Какой ковер? А... Этот? Да, замечательный, поэтому странно, что кто-то прибил его огромным гвоздем... Нет-нет, Гастингс, - остановил он меня, увидев, что я наклонился к ковру, пытаясь найти этот гвоздь. -
Гвоздя уже нет, осталась только дырка.
Легкий шорох сзади заставил меня обернуться, а Пуаро - вскочить на ноги. В дверях стояла девушка невысокого роста. В ее темно-голубых глазах отражались изумление и легкий испуг. У нее было прекрасное грустное лицо, а ее черные волосы были коротко подстрижены. Говорила она мягким приятным голосом, но с сильным акцентом.
- Прошу прощения, но мой дядя не сможет принять вас лично. Он очень нездоров.
- Какая жалость, но, возможно, вы окажете мне любезность и ответите на мои вопросы? Вы мадемуазель Давилова?
- Да, я Соня Давилова.
- Я собираю кое-какие сведения о том печальном инциденте, который произошел два дня назад в вашем доме. Я имею в виду смерть Гилмора
Уилсона. Что вы можете рассказать об этом?
Глаза девушки расширились.
- Он умер от сердечной недостаточности во время партии.
- Полиция не совсем уверена, что это произошло из-за сердца, мадемуазель.
Девушка всплеснула руками.
- Значит, это правда, - сказала она. - Иван был прав.
- Кто такой Иван и почему он был прав?
- Это слуга, который открыл вам дверь. Недавно он мне сказал, что ему кажется, будто Гилмор Уилсон умер не своей смертью - что его отравили, и отравили по ошибке.
- По ошибке?
- Да, яд предназначался моему дяде.
Девушка прониклась к нам доверием и говорила охотно.
- Почему вы так думаете, мадемуазель? Кто может желать смерти вашему дяде? Она покачала головой.
- Я не знаю. Мне ничего не говорят, и дядя мне не доверяет. Возможно, он прав. Он меня почти не знает: Я приехала сюда совсем недавно, а до этого он видел меня совсем маленькой. Но я чувствую: он чего-то боится. У нас в России полно всяких тайных организаций... Однажды я случайно подслушала нечто такое, что сразу поняла: он боится именно чего-то подобного. Скажите, мосье. - Девушка подошла к Пуаро и, понизив голос, спросила:
- Вы слышали когда-нибудь о Большой Четверке?
Пуаро от неожиданности даже вздрогнул, глаза его буквально округлились от удивления.
- Почему вы.., что вам известно об этой самой Большой Четверке, мадемуазель?
- Известно, что такая организация существует! Однажды при мне кто-то упомянул это название... Ну а потом я спросила дядю, что оно обозначает.
Видели бы вы, как он перепугался! У него задрожали руки, а лицо стало белым как мел. Он их страшно боится, я в этом уверена. И именно они убили этого американца Уилсона.
- Большая Четверка, - пробормотал Пуаро. - Опять Большая Четверка...
Да, мадемуазель, вы правы. Ваш дядя в большой опасности, и я должен его спасти. Будьте так любезны, расскажите, как проходил тот матч. Покажите, где стоял шахматный стол, где сидели игроки, где располагались зрители - словом, все, что вспомните.
Девушка прошла в угол комнаты и показала столик, поверхность которого представляла собой шахматную доску. Белые квадратики явно были покрыты серебром. Это и был тот самый шахматный столик, за которым сидели игроки.
- Его прислали дяде в подарок месяца полтора назад, - объяснила она,
- с пожеланием здоровья и побед над соперниками. Стоял он на середине комнаты. Вот здесь...
Пуаро принялся тщательно осматривать столик, что, по моему мнению, было совершенно излишне. И вообще, многие вопросы, которые он задавал, казались мне совершенно бессмысленными, а те, которые были действительно важными, он почему-то не задал. Похоже, неожиданное напоминание о БольшойЧетверке выбило его из колеи.
Потом Пуаро долго разглядывал место, где стоял столик, затем попросил показать ему шахматные фигуры. Соня принесла коробку с шахматами. Пуаро рассеянно осмотрел несколько фигур.
- Тонкая работа, - задумчиво произнес он. И опять - ни единого вопроса ни о том, кто присутствовал на матче, ни о том, какие подавали напитки. Наконец я не выдержал:
- Не думаете ли вы, Пуаро... Он сразу же перебил меня:
- Не волнуйтесь, mon ami, я все учту, - и снова повернулся к Соне
Давиловой:
- Мадемуазель, может быть, - в порядке исключения - вы позволите мне повидаться с вашим дядей?
На ее лице появилась слабая улыбка.
- Конечно. Вы же понимаете: сначала я сама должна поговорить с каждым
- убедиться, что он не расстроит дядю...
Она ушла. Из соседней комнаты донесся приглушенный разговор, затем девушка вернулась и пригласила нас войти.
На кушетке лежал изможденный старик. Он был высок, лицо его с большими лохматыми бровями и белой бородой было каким-то истощенным, вероятно, на его облике сказалось постоянное недоедание и прочие тяготы в прошлом. Гроссмейстер Саваронов обладал незаурядной внешностью. Особенно выразительна была его голова - очень крупная, с высоким лбом. Великий шахматный гений должен был иметь большой мозг. Ничего удивительного в том, что этот человек среди первых на шахматном олимпе.
Пуаро поклонился.
- Мосье Саваронов, могу ли я поговорить с вами наедине?
Саваронов повернулся к племяннице:
- Оставь нас. Соня. Девушка послушно вышла.
- Итак, я весь внимание, мосье Пуаро.
- Мосье Саваронов, недавно вы получили очень большое наследство. Если вы, скажем, неожиданно умрете, кому все достанется?
- Я составил завещание, в котором все свое состояние оставляю племяннице. Соне Давидовой. Вы предполагаете, что она...
- Я ничего не предполагаю, - перебил его Пуаро, - но мне известно, что до нынешнего ее приезда в Лондон, вы видели свою племянницу, когда она была еще ребенком. Могла найтись охотница сыграть эту роль, причем без особого риска быть разоблаченной...
Саваронов явно был ошеломлен подобными домыслами, но Пуаро не собирался развивать эту тему.
- Об этом достаточно. Мое дело предупредить. А теперь я попросил бы вас рассказать о том роковом матче.
- Что значит "рассказать"?
- Сам я не играю в шахматы, но знаю, что существует множество дебютов, которыми начинается шахматная партия. Один из них, по-моему, гамбит называется, не так ли?
Саваронов улыбнулся:
- Теперь я понял. Уилсон играл испанскую партию - это самое модное сейчас начало, и его довольно часто применяют.
- Как долго продолжалась ваша партия?
- Кажется, был третий или четвертый ход, когда Уилсон Неожиданно рухнул на стол - замертво...
Пуаро поднялся, вроде бы собираясь уходить, и как бы невзначай (но я-то знал, как это было важно для Пуаро) спросил:
- Уилсон что-нибудь ел или пил?
- Кажется, виски с содовой.
- Благодарю, мосье, не смею больше вас задерживать.
Слуга проводил нас к выходу и, уже перешагнув через порог, Пуаро спросил:
- Кто живет в квартире под вами?
- Сэр Чарлз Кингвелл, член парламента. Он сейчас в отъезде, но недавно туда привезли новую мебель.
- Благодарю вас.
Мы вышли на залитую зимним солнцем улицу.
- На этот раз, дорогой Пуаро, вы, я считаю, не проявили себя должным образом. Ваши вопросы, мягко говоря, были не совсем в цель.
- Вы так думаете, Гастингс? - Пуаро поднял брови. - Интересно, какие бы вопросы задали вы?
Я изложил Пуаро свою точку зрения и, соответственно, необходимые, на мой взгляд, вопросы. Он слушал меня с большим вниманием. Рассуждал я долго и с азартом. Мое красноречие иссякло уже у самого крыльца нашего дома.- Превосходно, Гастингс, вы очень проницательны, - сказал Пуаро, выуживая ключ из кармана. - Но в этих вопросах не было никакой необходимости.
- Никакой необходимости! - закричал я. - Человеку дают яд, он умирает насильственной смертью, а...
- Ага, - перебил меня Пуаро, хватая со стола какую-то записку. - От
Джеппа, так я и думал. - Прочитав, он передал ее мне. Джепп сообщал, что при вскрытии не обнаружено никаких следов яда и причина смерти неизвестна.
- Теперь вы поняли, Гастингс, - сказал Пуаро, - что задавать эти вопросы не было никакой необходимости?
- Вы догадывались об этом?
- Умение предвидеть ход противника - основа успеха, - процитировал
Пуаро мое же изречение, высказанное не так давно во время игры в бридж. -
Mon ami, если догадка подтверждается, можете называть ее предвидением.
- Не будем мелочиться, - примирительно сказал я. - Вы это предполагали?
- Да.
- Почему?
Пуаро сунул руку в правый карман и вытащил белого слона.
- Как! - воскликнул я. - Вы забыли вернуть его Саваронову?
- Ошибаетесь, мой друг. Тот белый слон все еще находится в моем левом кармане. Еще не настало время его возвращать. А этого я взял из комплекта, который показала нам Соня Давилова. Итак, у нас два белых слона, только один из них больше похож на электрического ската...
Признаться, я был сильно обескуражен столь смелым сравнением, но задал всего один вопрос:
- Зачем вы его взяли?
- Я хотел их сравнить, - просто ответил Пуаро и поставил обе фигурки рядом. - Посмотреть - одинаковые ли они.
- Конечно, одинаковые, - заметил я. Пуаро разглядывал слонов со всех сторон.
- Кажется, вы правы. Но это еще не факт, так как нет доказательств вашей правоты. Принесите-ка, пожалуйста, мои весы.
Тщательно взвесив обе фигурки, он с торжествующим видом повернулся ко мне.
- Я был прав. Вы видите! Эркюля Пуаро обмануть нельзя.
Подбежав к телефону и набрав номер, он застыл в нетерпеливом ожидании.
- Джепп, это вы? Пуаро у телефона. Не спускайте глаз со слуги, с этого Ивана. Ни в коем случае не дайте ему ускользнуть.
Он положил трубку.
- Теперь вы поняли, Гастингс? Уилсон не был отравлен. Его убили электрическим током. В одну из этих фигурок впаян тонкий металлический стержень. Столик был установлен заранее в определенное место. Когда фигурка коснулась одного из белых квадратов, - а они были покрыты серебром, - Уилсон тут же был поражен электрическим током. Единственный след, след ожога, остался на его левой руке, так как он был левша и передвигал фигуры левой рукой. "Специальный шахматный столик" был, по сути, дьявольским устройством. Столик, который я осматривал, является его точной копией, но не имеет к этому делу никакого отношения. Сразу же после убийства им заменили тот, за которым шла игра. Тот столик проводкой был соединен с квартирой этажом ниже, куда, как вы знаете, была недавно якобы завезена новая мебель, там находится и пульт управления. Но один из организаторов этой операции наверняка и сейчас находится в квартире
Саваронова. Эта девушка - агент Большой Четверки. Ее цель - завладеть деньгами Саваронова.
- А Иван?
- Лично я подозреваю, что Иван - это не кто иной, как Номер Четыре.
- Что-о-о?..
- Вы же знаете, что он первоклассный актер и может сыграть любую роль.
Я вспомнил привратника из психолечебницы, мясника из "Гранит-Бангалоу", вежливого доктора - все эти роли были сыграны одним человеком, но какие разные характеры!
- Удивительно, - наконец выдавил из себя я. - Все совпадает.
Саваронов догадывался о заговоре и поэтому отказывался от игры до последнего.
Пуаро посмотрел на меня. Затем начал ходить взад-вперед по комнате.
- У вас случайно нет книги о шахматах? - неожиданно спросил он.
- Где-то была. Сейчас поищу.
Я пустился в поиски и вскоре вручил книгу Пуаро, который, опустившись в кресло, начал прилежно ее изучать.
Минут через пятнадцать зазвонил телефон. Я поднял трубку. Джепп сообщил нам, что Иван вышел из квартиры с большим пакетом, сел в ожидавшее его такси, и погоня началась. Создалось впечатление, что он старался уйти от преследования. Наконец, уверенный, что скрылся от погони, он направился в большой пустой дом в Хэмпстеде. Дом уже окружен.
Все эти новости я изложил Пуаро, который слушал меня вполуха, а когда я умолк, сказал:- Послушайте, мой друг. Вот испанская партия: 1, е2 е4, е7 е5, 2. Kg1 f3, Kb8 c6; 3. Сf1 b5. И вот здесь возникает проблема третьего хода черных, так как вариантов продолжения очень много. Убит Уилсон был на третьем ходу - Сf1 b5. Но почему на третьем - можете мне ответить?
Я признался, что не имею об этом ни малейшего представления.
- Вот вы сидите, Гастингс, и слышите, что внизу кто-то сначала открыл дверь, потом ее закрыл. Что вы скажете по этому поводу?
- Кто-то, вероятно, вышел из дома.
- Возможно, но задумывались ли вы над тем, что иногда существуют два взгляда на решение одной и той же проблемы - прямо противоположных. Ведь человек мог и войти. Как тут угадать? И если угадать не удастся, то после то тут, то там начинают вылезать несоответствия, которые, в сущности, и показывают тебе, что ты на не правильном пути.
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, - вскочил вдруг с кресла Пуаро, - что я трижды дурак. Быстрее, быстрее поехали на квартиру в Вестминстере. Может быть, еще успеем.
Мы остановили такси. На мои вопросы Пуаро не отвечал. Подъехав к дому, мы помчались наверх. На наш стук никто не ответил, однако, прислушавшись, я услыхал из-за двери какие-то стоны.
У привратника внизу оказался запасной ключ, и через несколько минут он вместе с нами вошел в комнату.
Пуаро сразу же ринулся в заднюю комнату. Там стоял тяжелый запах хлороформа. На полу, связанная и с кляпом во рту, лежала Соня Давилова.
Лицо ее было прикрыто обрывком ткани, пропитанной хлороформом. Пуаро скинул на пол ткань и начал приводить девушку в чувство. Наконец прибыл врач и сам ею занялся.
А гроссмейстер Саваронов исчез. - Что все это значит? - недоумевая, спросил я.
- Это значит, что из двух предположений я выбрал неверное. Я вам говорил, что любой мог занять место Сони Давидовой, поскольку дядя не видел ее с малых лет?
- Да.
- То же самое касается и дяди. Изобразить его не так уж и сложно.
- О чем вы?
- Саваронов, видимо, действительно умер во время революции. И тот субъект, который выдавал себя за великого мученика, которого страдания настолько изменили, что близкие друзья едва узнали его, и который получил огромное состояние...
- Кто же это?
- Номер Четыре. Неудивительно, что он так перепугался, когда Соня призналась ему, что случайно подслушала, как он с кем-то говорил о Большой
Четверке. И вот результат - он снова выскользнул из моих рук. Понял, что рано или поздно я нападу на правильный след, и тогда ему не поздоровится.
Он отослал слугу с каким-то пустяковым поручением, чтобы отвлечь внимание полиции, усыпил хлороформом девушку и покинул этот дом, прихватив, по всей вероятности, все ценные бумаги, оставленные в наследство Саваронову благодарной вдовой сахарного заводчика.
- Но кто же, в таком случае, пытался его убить?
- Да никто не пытался. Умереть должен был Уилсон.
- Но почему?
- Дорогой Гастингс, Саваронов считался номером два в шахматном мире.
А наш гениальный Номер Четыре не знаком даже с азами шахматной игры.
Поэтому вполне естественно, что он приложил максимум усилий, чтобы матч не состоялся. Когда же ему это не удалось, судьба Уилсона была предрешена.
Никто не должен был догадаться, что "Саваронов" даже не умеет правильно передвигать фигуры. Уилсон любил испанскую партию, и он решил играть ее.
Номер Четыре приговорил его к смерти на третьем ходу, так как следующий ход уже предполагал множество вариантов, и предугадать следующий ход противника чрезвычайно сложно.
- Но позвольте, Пуаро, - настаивал я. - Выходит, мы имеем дело с ненормальным? Я готов в качестве варианта принять вашу версию, возможно, вы даже правы, но убить человека просто так, чтобы сыграть роль до конца,
- это уж чересчур. Гораздо проще и безопаснее было все-таки не соглашаться. Он мог сказать, что врач запретил ему волноваться, или изобразить из себя затворника.
Пуаро в задумчивости поморщил лоб.
- Естественно, Гастингс, были и другие варианты, но этот - самый надежный. Избавиться от человека - и все пойдет своим чередом. Как ни выбирай, это самое надежное средство. Представьте себя на месте Номера
Четвертого. Вот он садится за столик. Не сомневаюсь, что он побывал не на одном шахматном турнире и знал, как себя вести, как играть роль великого шахматиста. Он садится и делает вид, что обдумывает различные варианты, а сам втайне ликует. Он уверен, что двух ходов, которые он выучил, будет вполне достаточно. Кроме того, я думаю, он был очень горд оригинальностью своего замысла. Уилсон сам выбрал время своей казни - третий ход. Да,
Гастингс, теперь я начинаю понимать нашего лицедея, его психологию.
Я пожал плечами.
- Возможно, вы и правы, но какой разумный человек станет подвергать себя риску - если его можно избежать.
- Риску? - переспросил Пуаро. - Но где вы видите риск? Разве Джепп смог бы решить этот шахматный ребус? Нет! Тысячу раз нет! Если бы Номер
Четыре смог предусмотреть одну маленькую деталь, не было бы вообще никакого риска.
- И какую же? - заинтригованно спросил я, хотя заранее знал ответ.- Он не учел, что этим делом займется сам Эркюль Пуаро.
У Пуаро было много положительных качеств, но скромность к их числу не относилась.

1

Я разрешаю "Шахматному журналу" опубликовать эти записи только после
моей смерти.
Я запрещаю сопровождать первую публикацию предисловием, послесловием
или комментарием редакции, а также вносить в рукопись какие бы то ни было
изменения. Я решил объяснить всему миру мотивы собственных поступков и не
хочу быть неверно понятым из-за мании редактора правильно расставлять
запятые.
Имя автора должно быть напечатано так: "Джеймс Стаунтон,... надцатый
чемпион мира по шахматам".

2

Мой отец, великий изобретатель и ученый Стивен Стаунтон был глубоко
верующим человеком - он верил в одушевленные машины.
Ему не нравился термин "робот". В этом тяжелом слове чудилось
лязганье металла, и хотя оно неплохо обозначало электронные самодвижущиеся
механизмы с приличным словарным запасом, все же мой отец имел в виду нечто
другое.
- Когда человечество изобретет настоящую одушевленную машину... -
любил говорить он и принимался перечислять многочисленные блага, которые
могут последовать с появлением на Земле искусственного разума.
Ему нужен был искусственный разум, не меньше.
Кстати, отец немного скромничал. Под словами "человечество изобретет"
следовало понимать, что искусственный разум создаст именно он, Стивен
Стаунтон. Этот неистовый человек после смерти жены (и моей матери) потерял
всякий интерес к жизни и занялся работой. Ему никто не мешал - в нашем
сонном городке, как пуп торчавшим в географическом центре страны, можно
было делать что хочешь: до одури работать, изобретать или бездельничать -
главное, не нарушать тишины.
Свою мать я совсем не помню. Отец рассказывал, что у нее была
разлажена нервная система, и даже приветствие, произнесенное "не тем
тоном", вызывало у нее приступ истерики. Она всегда хотела больше, чем у
нее было, и не кончила в сумасшедшем доме только потому, что скончалась до
того.
Трудно было определить, что делал мой отец, но он, несомненно, что-то
делал. Однажды его даже пригласили сотрудничать в какую-то неприметную
частную фирму для выполнения секретного государственного заказа. Отец
подкинул им несколько сумасшедших идей и мог бы еще долго продолжать свою
работу за казенный счет, но вскоре разругался там с какими-то имевшими
влияние людишками. Конечно, теперь я понимаю, что именно хотел создать мой
отец; им же нужно было совсем другое.
Наш гараж, в котором давно уже не было автомобиля, превратился в
научную лабораторию с пузатыми зелеными аквариумами, где варились и
клокотали разные насыщенные бульоны. Запах там был, как в морге. Отец
вечно что-то солил, перемешивал и пропускал сквозь аквариумы электрические
разряды. От этих молний в гараже все трещало и вздрагивало, а на стенках
аквариумов появлялись загадочные капли - они всплывали, погружались,
сталкивались и соединялись между собой в причудливые виноградные гроздья.
В детстве я часами завороженно наблюдал за этими разноцветными пузырями и
забывал уходить в школу.
Наши соседи оказались на редкость добрыми людьми и не совали нос в
чужие дела, даже когда взрывом снесло крышу с нашего гаража. Мы их не
интересовали, они сами там что-то кипятили.
Как я уцелел?.. Если бы случайный прохожий - тоже добрый человек - не
вытащил меня из гаража, никто бы ничего не заметил.
Отец не замечал даже меня - что мне и требовалось. Я мог бы
рассказать, что я вытворял в юности, но это не имеет прямого отношения к
искусственному разуму. Друзей я не имел, школу бросил. По утрам я
пробирался в гараж, усаживался в скрипучее плетенное кресло и, поглядывая
на пузыри, с блаженством читал очередной глянцевитый сборник научной
фантастики. Кресло скрипело, а я читал, читал, читал...
Учиться я не хотел, думать не умел, работать не мог и, чтобы
избавиться от своей всепоглощающей застенчивости, ввязывался во всякие
глупые истории. Я был никем, я физически не мог стать кем-то. Меня вечно
куда-то несло, но и путешественником я тоже не был. Поздней осенью я брел
пешком через пол-страны на юг - туда, где зима помягче; весной
возвращался.
Отец продолжал заниматься своими делами и ничего не замечал, но
однажды я увидел его сидящим в моем кресле у ворот гаража. Он грелся на
солнышке. За зиму он сильно постарел и побелел, как снег. Казалось, он
сейчас растает. Он с нетерпением поджидал моего возвращения... вот в чем
дело: он наконец-то достиг цели своей жизни и создал искусственный разум.
На этой земле ему теперь нечего делать...
Я прислонился к теплой стене гаража и спросил:
- Сколько же ты получишь за свою механику?
- Это не механика, - ответил отец. - Все, что угодно, но только не
механика. Я смоделировал человеческий мозг... хотя сам плохо понимаю, как
он действует. Наверно, его можно выгодно продать, но зачем? И кому?
Искусственный разум можно запрограммировать Бог знает на что... могу
представить, что произойдет, если о нем пронюхают солдафоны. Нет,
патентовать я его не стану. Я оставлю его тебе и запрограммирую...
- На добывание денег, - подсказал я.
- Помолчи. Ты ничего не понимаешь. При чем тут деньги? Я хочу
наполнить свою жизнь событиями. В жизни все время должно что-нибудь
происходить... в этом ее смысл, в чем же еще? Кстати, ты умеешь играть в
шахматы?
- В руки не брал. При чем тут шахматы? - удивился я
- Не беда, научишься. Когда ты станешь чемпионом мира по шахматам...
- Кем? - переспросил я.
- Ты станешь чемпионом мира по шахматам, а я буду тобой гордиться.
Все образованные люди уважают шахматного чемпиона, это не какой-нибудь там
очередной президент. Имя Стейница известно всем, а кто помнит имена
современных ему политиков? Конечно, шахматные чемпионы никогда не были
миллионерами, но и с голоду, вроде, никто не умер. С этим званием,
главное, не зевать, и можно жить в достатке.
Отец грелся на солнышке и никак не мог наговориться всласть о своем
изобретении. Я внимательно слушал его, но ничего не понимал. Он умер через
полгода, когда я уже становился знаменитостью.
Но по порядку.

3

Попытаюсь писать без длинных диалогов и отступлений.
Это была первоклассная авантюра, и я впервые в жизни по-настоящему
увлекся. Из меня никудышный художник, но я провозился весь вечер, рисуя по
указаниям отца фигурку шахматного короля в натуральную величину. Один из
эскизов отцу понравился, и утром мы отправились в ювелирную мастерскую,
где заказали полую фигурку шахматного короля из слоновой кости и крохотным
бриллиантом вместо короны.
Бриллиант - это все, что осталось у нас на память от матери.
Получилась очень симпатичная вещица, в которую отец вставил свою
"механику" - бесформенный комочек непонятно чего - до сих пор не знаю, как
называть этот дышащий комочек серого цвета...
Пусть будет "искусственный мозг".
Я наблюдал за операцией. Пересадка мозга из аквариума в фигурку
шахматного короля заняла несколько долгих часов, отец работал с лазерным
инструментом и очень устал, поэтому программирование искусственного разума
перенес на следующий день.
С утра мы поставили короля перед открытыми шахматными книгами, и тот,
таинственно посвечивая бриллиантом, начал впитывать в себя знания -
бриллиант для короля был единственным органом общения с миром, без него
король становился слепым и глухим. За неделю, совсем измученный, я
перелистал ему груду шахматных книг и журналов, а также два толстых
толковых словаря - английский - потому что на этом языке говорит полмира,
и русский - потому что на нем говорят шахматные чемпионы мира.
Через неделю король мог рассчитывать несметное множество шахматных
вариантов и, что самое главное, способен был алогично мыслить, а значит -
принимать интуитивные решения в головоломных позициях. Если бы против
нашего короля взялся играть второй такой же комочек, то, подозреваю, они
на пару тут же угробили бы саму идею игры - они, не начиная партии,
согласились бы на ничью.
С тех пор я всегда носил короля на груди. Он висел на золотой цепочке
и с удивлением взирал на мир. Конечно, он привлекал внимание посторонних,
но ни у кого не вызывал подозрений. Репортеры любили снимать меня так,
чтобы амулет, известный всему миру, был хорошо виден. Король любил
фотографироваться. Мы общались с ним через крохотный приемник, который я
вставлял в ухо - шепот короля, конечно, никто не мог услышать; он звучал
не громче моего собственного внутреннего голоса; я быстро к нему привык и
с удовольствием вслушивался в этот шепот... Вообще, у меня впервые
появился друг.
Естественно, я много раздумывал над тем, каким способом нас можно
разоблачить - или не могу ли я сам себя неловко выдать? - но так и не смог
придумать никаких особых технических трудностей в нашей авантюре. Что
могло произойти? Какая-нибудь нелепая случайность...
Что ж, через год я застраховал свой амулет на такую сумму, что все
страховые конторы мира вздрогнули от уважения. О непреодолимых трудностях
другого рода я в то время еще не догадывался.

4

После обучения короля пришел и мой черед - теперь нужно было
запрограммировать меня.
Я расставил фигуры, и король принялся учить меня шахматным
премудростям.
- Е2-Е4, - сказал он.
- Сначала объясни, кто как ходит, - попросил я.
Король удивился и стал учить с самого начала.
Во всех настольных играх есть много общего - субординация фигур, карт
или фишек; игровая логика "я так, он так", психология "я думал, что он
думает, что я думаю... ", захват важных полей или позиций... похоже, что
все современные игры - шахматы, карты, лото и даже домино - произошли от
какой-то древней первобытной игры с камешками или костями... люди всегда
во что-то играли.
В общем, я был неплохим картежником и шахматные правила понял быстро.
Большего от меня и не требовалось - хорошенько запомнить названия полей и
уверенно переставлять фигуры - все остальное решал за меня мой внутренний
голос.
Вскоре королю надоело учить меня азам, и мы отправились в шахматный
клуб. Отец остался в гараже, но заставил меня надеть свой свадебный костюм
- в нем я стал походить на жениха или на ворону... представьте странную
фигуру в черном костюме с белым шахматным королем на груди. Я зря
вырядился. Оказалось, что для игры в шахматы достаточно джинсов и старого
свитера.
Первое испытание мне хорошо запомнилось. По дороге я изрядно
поволновался, а король, чтобы успокоить меня, насвистывал арию
тореадора... помните этот мотивчик?.. смелее в бой. Слух у него был
хороший.
Шахматный клуб - одно из самых достопримечательных мест в нашем
городишке; по притягательности для мужской части населения он, наверно, не
уступает заведению другого рода. Виски и вино здесь не в почете, зато
пивом можно накачаться вполне прилично. Здесь когда-то играл сам
гениальный Пол Морфи - у входа установлен его бюст, на стене в зале висит
портрет, а сам клуб назван его именем.
Я вошел.
Или "мы" вошли?
В накуренном зале было полно народу, и мне сразу показалось, что за
многими столиками партнеры играют на деньги. Самих денег я, конечно, не
увидел, но неспортивный азарт хорошо почувствовал. К тому же меня быстро
заприметили. Какой-то небрежно одетый человек слонялся от столика к
столику и заглядывал через спины. Внимательно оглядев меня, он предложил
сыграть:
- Не хотите ли партийку?
- За тем и пришел, - ответил я.
Тут же нашлись и свободный столик и комплект шахмат. Мы начали
расставлять фигуры, а когда я расстегнул пиджак, мой партнер уставился на
короля.
- Забавная игрушка, - похвалил он. - С вами играть опасно. Вы,
наверно, сильный игрок.
Он был похож на карточного шулера.
Потом уже, приглядевшись ко всей этой шахматной шайке, я понял, что
они мало чем отличаются от картежников - приемчики все те же. Первое
правило: главное, не спугнуть новичка - к тому же новичка в свадебном
костюме. Главное, приласкать и вселить в него уверенность; а выселить ее
никогда не поздно. Не все сразу. Пусть приходит и завтра, и послезавтра...
костюм хороший, ломбард напротив.
Все же мой шулер долго не мог войти в роль и беспокойно поглядывал на
короля. Его смущал бриллиантик. Я казался ему розовым поросенком. Он
нервно потирал руки и нежно притрагивался кончиками пальцев к верхушкам
фигур. Наконец он ласково сказал:
- Извините, но вы неправильно расставили короля и ферзя. В клубе я
вас вижу впервые и потому предупреждаю честно - здесь играют только на
ставку. Если вы пришли учиться, то я к вашим услугам... но за это придется
платить. О, совсем немного!
Это один из честных приемов. Он ставит новичка в неудобное положение:
или плати, если не умеешь играть, или играй на ставку, если считаешь, что
умеешь.
- Я умею играть, - ответил я.
- Тогда положите под доску... но чтобы никто не видел, - ответил он и
растопырил пять пальцев.
Я положил под доску пять монет и взглянул на него, приглашая сделать
то же самое, но он только ухмыльнулся.
Моему шулеру не следовало ухмыляться - король разозлился не меньше
моего - оказалось, что характер у него был неровный.
- Сейчас я ему утру нос! - возбужденно зашептал король. - Ходи Н2-Н4!
И я сделал свой первый в жизни шахматный ход.
Мой партнер опять ухмыльнулся и указательным пальцем продвинул вперед
свою королевскую пешку.
- А2-А4! - шепнул король.
И я, ничего не подозревая, сделал свой второй ход. Я в самом деле не
подозревал, что сыграл оскорбительно...
Шулеру будто наплевали в душу - была оскорблена игра! Видели бы вы
его лицо! Он откинулся на стуле, забыл про свои доходы - а первую партию
по всем шулерским законам он собирался проиграть - и провозгласил на весь
зал:
- Сначала потренируйся в песочнице резиновыми фигурками, а потом
приходи ко мне учиться играть! Господа! Взгляните! Новые достижения в
теории дебюта!
Свободные от работы шулера не спеша приблизились к нашему столику,
критически оценили позицию после второго хода белых и принялись надо мной
иронизировать:
- Как называется этот дебют, молодой человек? Его надо бы назвать
вашим именем.
Или:
- Две выдвинутые до отказа крайние пешки в начале партии напоминают
мне рожки у козлика. Этот молодой человек наверно собрался нас всех
забодать!
Я не отвлекался на эти весьма обидные замечания и продолжал по
советам Короля передвигать фигуры, пытаясь не ошибиться - где там "Е", а
где "четыре".
Король опять успокаивающе засвистел все тот же мотивчик... ("Король"
я буду писать с заглавной буквы, потому что это его имя. )
Понемногу все господа притихли.
Я понял, что на доске что-то случилось. Мой партнер раздвинул локти и
схватил свою голову в ладони. Наш столик вдруг сделался центральным, хотя
мы сидели с краю. Игроки отложили свои партии и пришли посмотреть нашу.
Тишина держалась недолго. Какие-то рукава полезли из-за моей спины на
доску, стали водить по ней пальцами, хватать и переставлять фигуры.
Запомнился следующий диалог:
- А если так?
- Нельзя. Съест коня.
- А так?
- Еще хуже: сожрет слона.
Мой партнер прервал этот диалог первобытных охотников на слонов. Он
поднял руки и плаксиво запричитал:
- Верните позицию, господа, верните позицию!
Ему вернули позицию, и после мучительных раздумий он тихо спросил
меня:
- Вы... вы отдаете ферзя?
- Ну, это некорректный вопрос! - сказал кто-то.
Я в тот день, конечно, ничего не понимал, но потом Король повторил
для меня эту партию. Решающая позиция носила этюдный характер, она
опубликована на диаграмме номер 1 в моей книге "Сто избранных партий
Джеймса Стаунтона". Каждый желающий может на нее взглянуть, свои же
записки я не хочу загромождать шахматными диаграммами.
Конечно, Король действовал нагло, выводя сразу обе крайние пешки, и
серьезному турнирному мастеру мог бы и проиграть, но мой шулер был
взвинчен и быстро попался в ловушку - брать ферзя не следовало из-за
форсированного варианта с тремя жертвами. Он, бедняга, так запутался, что
даже не успел сдать партию и довел дело до мата - мат он получил крайней
пешкой "Н" при гробовом молчании всех присутствующих.
Великий Пол Морфи с неподдельным интересом наблюдал со стены за этим
безобразием.

5

Определенно, мой шулер был честным человеком и уважал свою работу.
Думаю, что на мастера он не тянул, но играл достаточно хорошо, чтобы
каждый день худо-бедно обедать в этом городе, где уважаемые отцы семейств
дохнут от скуки, а в карты играть боятся.
Пять монет по профессиональной привычке он мне все же не отдал -
впрочем, я и не настаивал - зато попросил подождать и пригласил к столику
председателя клуба, местного гроссмейстера с задумчивым взглядом запойного
пьяницы, который еще не решил - а не выпить ли ему с утра? (Его имя вам
ничего не скажет. )
Ему показали решающую позицию. Маэстро восторга не выразил, но решил
сыграть со мной легкую партию без свидетелей в своем кабинете.
- Только не очень долго думайте, - сказал он.
До мата он не довел, вялым движением смешал фигуры и признал:
- Да, я убедился... у вас талант. Поздравляю, молодой человек! Но вас
надо подшлифовать... вы как-то странно начинаете партию. Вам следует
подогнать теорию дебютов. Запишитесь в наш клуб, послушайте мои лекции...
Оказывается, Король уже знал откуда-то непечатные русские выражения и
одним из них поделился со мной.
- Извините, маэстро, - перебил я гроссмейстера. - Посоветуйте: что
конкретно нужно сделать, чтобы сыграть с чемпионом мира?
- С кем? С Макаровым? - поразился маэстро. - Не пойму, о чем вы
говорите!
Он стал пожимать плечами и разводить руками. К этим жестам в своей
шахматной карьере я вскоре привык.
- Да, у вас наблюдается несомненный талант, но таких, как вы, великое
множество! - продолжал гроссмейстер. Он опять развел руками, будто поймал
громадную рыбу. - Надо быть поскромнее! Все начинают с нуля. На каждом
уровне существуют квалификационные турниры, и их надо пройти. Чтобы
получить право на матч с чемпионом мира, необходимо выиграть первенство
клуба, города, штата, страны, межзональные турниры и матчи претендентов...
Тут он стал твердить про какой-то коэффициент Эло, про какой-то
рейтинг, который высчитывается из выигрышей, проигрышей в разных турнирах,
в которых шахматист участвовал и не участвовал... для меня это была
китайская грамота. Вообще, маэстро путался в словах и не знал, как
говорить с талантом - ведь свой талант он давно пропил.
- Сколько времени уйдет на все эти турниры, если начать с нуля? -
спросил я.
Маэстро стал загибать пальцы:
- Как минимум три претендентских цикла. Девять лет. А сейчас без
подобающего рейтинга ни один гроссмейстер не согласится с вами играть.
- Но вы-то согласились?
Он разъярился, обозвал меня "сопляком", руки у него дрожали.
Мы опять расставили фигуры, причем он перепутал расположение короля и
ферзя. Я промолчал, он лихо начал партию, но вскоре пробормотал:
- Вот, дьявол, я не туда поставил ферзя... Начнем сначала.
Король посмеивался.
Мы опять начали сначала.
На восемнадцатом ходу я, начиная матовую атаку, невинно сказал:
- Кстати, мне понадобится тренер.
Маэстро сразу оценил мое деловое предложение. Роль председателя
захолустного шахматного клуба ему смертельно надоела, и он не прочь был
опять напомнить о себе, поездить по свету и подзаработать - чтобы
извлекать пользу из шахмат, не обязательно играть в шахматы.
- Хорошо, - ответил он и навсегда сбросил фигуры со своей шахматной
доски. - Вы редкий самородок, а у меня еще остались кой-какие связи, и я
могу вам кое-что посоветовать. Вот что мы сделаем.

6

Мы отправились через всю страну в столичный шахматный клуб.
Там тоже висел портрет Пола Морфи, а рядом, понятное дело, портрет
Роберта Фишера. На деньги там никто не играл, но курили безбожно. Народ, в
общем, был насупленный и больше толпился в биллиардной, чем у шахматных
столиков. Моего тренера встретили весьма прохладно - молодые гроссмейстеры
попросту не знали, кто он такой.
Им напомнили.
- А, был такой... что-то припоминаю, - сказал какой-то молодой гросс,
расставляя шары в пирамиду. - Это вы лет двадцать назад проиграли Макарову
на сто двадцать девятом ходу?
- Я, - горделиво отвечал мой тренер. - На турнире в Монако.
- Бездарная была партия. Вам следовало ее сдать ходов на сто раньше.
Тренер поспешно перевел разговор на мою персону. Тут же в биллиардной
он представил меня как подающего надежды провинциала, которого он давно
готовит к открытому чемпионату страны. Жаль только, говорил тренер, что
идея открытого чемпионата страны, где может принять участие талантливая
молодежь, до сих пор не поставлена на голосование в национальной шахматной
федерации.
Ему тут же объяснили, что идея открытого чемпионата "для всех" нелепа
и на руку одним лишь дилетантам.
- Строгий эволюционный отбор, а не открытый чемпионат, - сердито
сказал все тот же молодой гросс и железным ударом забил шар в лузу.
Бедная луза! Подозреваю, что внутри правой руки у него был
вмонтирован гидравлический протез с электронным прицелом - так неуклонно
он бил. Он сурово осмотрел меня с ног до головы. Взгляд его остановился на
Короле, он презрительно фыркнул.
Все же мною заинтересовались - так интересуются новым зверьком в
зоопарке - подошли и обнюхали. Заслуженные старые гроссы, которые в
молодости успешно проигрывали самому Талю, благосклонно сыграли со мной
несколько легких партий. Я им здорово понравился, зато молодые
гроссмейстеры подняли меня на смех. Они и не таких видали!
Тогда я предложил дать им одновременный сеанс на тридцати досках,
чтобы их всех скопом зачли в тот самый коэффициент Эло.
Ну и наглость!
На сеанс они, конечно, не согласились, но от обиды решили меня
хорошенько вздуть и принялись гонять со мной пятиминутки. Кто-то объявил,
что поджарит и съест шахматного коня, если проиграет мне.
У меня рука заболела бить по часам!
Любитель жареных коней пал первым. Никто не понимал, что происходит,
какой-то блицкриг... Половина из них была разбита, а другая половина, не
дожидаясь своей участи, позорно бежала. Гроссмейстер с гидравлическим
протезом заперся в биллиардной и от злости разбил несколько луз.
Старички рукоплескали.
Король был в отличной форме. Он веселился и, как мне показалось,
раскланивался.
После этого блиц-сеанса ко мне подошел президент нашей шахматной
федерации (не называю имен), покровительственно похлопал меня по плечу и
сказал, что всему миру надоело видеть на троне исключительно русских
чемпионов.
- Нет правила без исключения, - добавил шахматный президент, взглянув
на притихших гроссмейстеров. - Введем для него на чемпионате страны
дополнительное, персональное место. Ждать девять лет три претендентских
цикла совсем не обязательно.

7

Мне разрешили играть на чемпионате страны.
Я выиграл подряд одиннадцать партий и сразу сделался знаменитостью.
Мой тренер от удивления на какое-то время бросил пить и, засунув руки в
карманы, чтобы не дрожали, давал журналистам пространные интервью о том,
как он открыл и воспитал новый талант.
Во время турнира пришла телеграмма из нашего городка. Я все бросил и
улетел, но отца в живых не застал. Он скончался в плетенном кресле у ворот
гаража от сердечного приступа - ему уже нечего было делать в этой жизни, а
долго греться на солнышке он не умел.
На похороны собралось много народу, чтобы поглазеть на своего
талантливого земляка. Провинциальный шахматный клуб явился в полном
составе, а мой честный шулер даже прочитал небольшую надгробную речь, в
которой умудрился раза два упомянуть и меня.
Король плакал у меня на груди, я же не мог выдавить слезу. Я впервые
подумал, что у меня с ним один отец... значит, мы братья?
Весь день я просидел в гараже среди пыльных аквариумов и склянок. На
траурный прием в шахматный клуб не явился. Мне не хотелось смотреть в
глаза Полу Морфи.
Я не стал чемпионом страны, потому что пропустил последние шесть
туров. Меня обошли. Я занял всего лишь третье место, но и этого было
достаточно, чтобы попасть на межзональный турнир... не буду описывать все
турниры и матчи, которые мне пришлось отыграть за три года - все эти
переезды, перелеты, клубы, гостиницы, приемы.
На межзональном турнире на меня поначалу не обратили внимания, но мне
было уже все равно, я чувствовал, что ввязался в очередную глупую историю
- погнался не за весной, как в юности, а за местом под солнышком. Уверен,
знаю, что большие шахматисты ненавидят шахматы, но бросить игру не могут,
потому что в шахматах смоделирована сама жизнь - с победами, поражениями,
надеждой, скукой, болезнями, безденежьем и гибелью. Бросить шахматы для
гроссмейстера - значит, покончить с жизнью. Профессиональные шахматисты
отличаются от простых смертных только тем, что намного ходов вперед могут
просчитывать передвижение деревянных фигур по черно-белым клеткам; а в
остальном они такие, как все... как все?.. Хуже, намного хуже - они
инфантильны, вспыльчивы, подозрительны и терпеть не могут чужого успеха.
Солидный международный турнир с высоким рейтингом - это престиж и
заработок шахматиста, за право участия в таких турнирах ведется закулисная
борьба. Всю жизнь надо быть в форме - и не только спортивной - иначе, в
лучшем случае, тебя ожидает судьба председателя захолустного шахматного
клуба. Но выгодные турниры, лекции и сеансы одновременной игры достаются
немногим, и потому каждый подрабатывает, как может. Однажды телевидение
предложило мне провести сногсшибательный сеанс - весь месяц я должен был
сидеть в студии и вслепую играть по телефону с телезрителями. Я сыграл
более тысячи партий и заработал столько, что до конца жизни, разумно
экономя, мог бы греться на солнышке у ворот гаража в плетенном кресле.
Шахматный мир был шокирован, ни для кого не было секретом, что против меня
в этом телесеансе анонимно играли несколько десятков гроссмейстеров.
Я лез на трон!
Узнай мою тайну соперники - меня разорвали бы! Кажется, еще не было
ни одного претендентского цикла или матча на первенство мира без
какого-нибудь скандала - по крайней мере, между великими шахматистами
всегда были неприязненные отношения - вспомните пары Стейниц-Ласкер,
Ласкер-Капабланка, Капабланка-Алехин, Алехин-Эйве, Ботвинник-Смыслов,
Карпов-Каспаров... я пропустил Фишера - этот скандалил против всех - они
постоянно обвиняли друг друга черт-те в чем - но меня невозможно было
разоблачить, мои беды пришли не от моих соперников.

8

На межзональном турнире Король впервые стал проявлять свой тяжелый
характер. То, что у него оказался характер, удивляло даже отца, но, как
видно, это свойство присуще всякому настоящему разуму, даже
искусственному. Разума без характера не бывает. Король любил иронизировать
над соперниками. Он смешил меня в самые ответственные моменты, и вскоре
многие шахматисты возненавидели меня за ухмылки во время игры. Кроме того,
Король был подвержен настроениям, у него то и дело появлялись нешахматные
интересы - иначе и быть не могло, наша жизнь была наполнена событиями, и
он продолжал самообучаться, как и положено любому разуму. Однажды я читал
перед сном и оставил книгу открытой. Король никогда не спал и утром
попросил меня перевернуть страницу - это была сказка Андерсена "Голый
король". Он дочитал ее до конца, долго не отзывался, о чем-то думал, и
наконец попросил сшить ему шелковую мантию.
Я с трудом убедил его, что шахматному королю не нужны никакие одежды.
С той поры Королем овладела страсть к чтению биографий своих коллег
по должности - Бурбонов, Стюартов, Романовых, Габсбургов; он злился, когда
не было новых книг. Я добывал эти книги в магазинах и библиотеках, а
газетные писаки вышучивали меня за пристрастие к подобному чтиву. Я
перелистывал Королю толстенные тома Дюма и Дрюона... нет скучнее занятия,
чем с утра до вечера плевать на пальцы и переворачивать страницы; ночью он
тоже не давал мне покоя и бубнил на ухо излюбленные пассажи.
Однажды, после очередного хода соперника, я не услышал от Короля
ехидного замечания и поковырял спичкой в ухе, думая, что отказал приемник.
Партнер злобно глядел на это ковырянье - о моем некорректном поведении
давно уже ходили анекдоты.
- Вы бы еще поковыряли в носу, - посоветовал он.
Я мог бы назло ему поковырять и в носу, но ничего на это не ответил и
никогда не отвечал, зато некоторые мои партнеры, чтобы вывести меня из
равновесия, курили дрянные сигареты, пускали мне дым в лицо, надевали
зеркальные очки, чтобы слепить меня, трясли под столом ногами, чавкали,
оглушительно сморкались в носовые платки...
Король молчал.
Я смотрел на доску, пытаясь что-нибудь сообразить, но бесполезно. За
год игры я ничему не научился в шахматах, кроме безошибочного передвигания
фигуры на нужное поле. Я был механизмом для передвигания фигур,
записывания ходов и переворачивания страниц, не больше.
Впервые я так долго думал.
Мой партнер давно собирался сдаться, но теперь с интересом поглядывал
на меня - ведь до победы мне оставалось сделать несколько вполне очевидных
ходов. Со мной никогда не случалось подобной заминки. Вдруг я остановил
часы и убежал за сцену, вызвав полный переполох - никто не понимал, почему
я сдался. Соперник пожал плечами, развел руками и поклонился почтенной
публике. Ему устроили овацию. Это был первый человек, выигравший у меня в
шахматы. После этого турнира, чтобы не искушать судьбу, он забросил игру и
начал функционировать в международной шахматной федерации.
Мой вечно пьяненький маэстро после неожиданного проигрыша сунулся
было ко мне за кулисы с какими-то советами, но я затопал ногами и послал
его к черту, нажив себе еще одного врага. Впоследствии он называл меня
"неблагодарной тварью, которую он вытащил из грязи". Что ж, он на мне
неплохо подзаработал.
Король очнулся только в отеле.
- Что с тобой? - нервно осведомился я. - Приемник работает, а ты
молчишь! Мы проиграли!
- Не мы, а ты проиграл, - уточнил Король. - Не беда. Не всегда же
выигрывать, разок для разнообразия полезно и проиграть. Я вот о чем
задумался... Одному Бурбону нагадала цыганка, что его отравит какой-то
таинственный король червей... Это кто такой?
- Все это ерунда, - объяснил я. - Книг о королях больше не будет. Ты
уже все прочитал.
- Тогда принеси мне последние шахматные книги и журналы, -
невозмутимо ответил он.
- Зачем?
- Чтобы пополнить образование.
Против "пополнить образование" я ничего не мог возразить, и утренним
самолетом нам доставили из-за океана целую библиотеку новых шахматных книг
и журналов, но в них в основном разбирались партии, сыгранные Королем.
Король почитал, почитал комментарии и заскучал.

9

Этим же самолетом прибыл в Европу обеспокоенный моим проигрышем
президент нашей шахматной федерации. Он вызвался быть моим новым тренером,
опекуном, отцом родным. Он говорил, что на меня с надеждой смотрит великая
страна. Он два часа говорил о национальном престиже. Нет ли у меня
денежных затруднений? Каких-либо других затруднений? Почему я не женат?
Почему я всегда такой мрачный? Все можно разумно решить, говорил он.
Когда так долго говорят, я тупею. Я не знал, как от него вежливо
отделаться, и у меня вдруг началась истерика. Я перевернул стол с
телефоном и шахматами. Президент перепугался и побежал от меня в коридор,
а я инстинктивно погнался за ним, размахивая пустой шахматной доской. В
коридоре бродили репортеры со своими фотопулеметами, и в вечерних газетах
появились сенсационные фотографии с остроумными комментариями,
изображающими меня в погоне за собственным президентом.
Я закрылся в своем номере, разбил телефон - хотя мог бы попросту его
отключить - и весь день ублажал Короля, листая ему все, что под руку
подвернется.
Не надо было этого делать!
Я не обратил внимания на то, что многие авторы пишут не шахматные
статьи, а сводки с фронтов. Воображение Короля потрясли перлы, наподобие
такого:
"Невзирая на близость противника, гроссмейстер отправил черную
кавалерию в глубокий рейд по вражеским тылам, а сам продолжал развивать
прорыв на королевском фланге, оставив в засаде боевых слонов. "
Вскоре Король потерял все свое остроумие, сентиментальной
задумчивости как не бывало, и по утрам он орал:
- Подъем! По порядку номеров р-рассчитайсь! На принятие пищи ша-агом
марш!
Делать нечего, я подстроился под режим воинской казармы - впрочем,
мне это тогда было на руку: Король взялся за шахматы со всей
ответственностью солдафона. Игра его поскучнела, исчезли жертвы и быстрые
комбинации, зато все внимание он уделил стратегии. Матч с одним из
претендентов превратился в нудное маневрирование фигурами - доска
напоминала большую железнодорожную станцию, где без видимого толку
маневрируют, таская туда-сюда вагоны на запасных путях.
Каждая партия обязательно откладывалась на следующий день. Мой
очередной соперник, человек в летах, давно уставший от этой черно-белой
шахматной жизни, совсем не ожидал такого оборота. Перед матчем он
бахвалился, что мои некорректные жертвы и комбинации против него не
пройдут, и был очень удивлен, когда жертв и комбинаций с моей стороны не
оказалось.
Все были удивлены.
Шахматная общественность принялась рассуждать о том, что я изменил
своему стилю...
Не понимаю, кому какое до этого дело?
В первой же партии Король воздвиг такую оборону, что мой соперник
вскоре предложил ничью.
Король пр-риказал мне играть!
Он выиграл эту партию после двухдневного доигрывания каким-то
единственным умопомрачительным вариантом в девяносто восемь ходов и очень
сожалел, что комбинация не дотянула до стоходовки. Матч закончился
досрочно, потому что мой партнер заболел тяжелой формой невроза. В
больнице он дал интервью и сравнил меня с идеальной шахматной машиной, у
которой невозможно выиграть.
Если бы он знал, что случайно попал в самую точку!
Еще он заявил, что я гипнотизировал его за доской... хотя сам-то он
вытворял Бог знает что: приносил в термосе обед и, повязавшись салфеткой,
чавкал прямо за столиком; а когда брался засаленными пальцами за фигуру,
то сопел так, будто поднимал не пешку, а штангу.

10

Король продолжал самообучение. Однажды ему попалась книга из истории
шахмат, и он впервые увидел фигурки королей, выполненные древними
мастерами. Его загрызла черная зависть. Мне опять пришлось отправиться к
ювелиру, и Король заказал себе огромного золотого жеребца со сбруей.
Старый ювелир снял очки и хотел мне что-то сказать, но заказ был выгодный,
и он промолчал.
Жеребец получился реальным до отвращения. На бриллиант Королю
прицепили придуманную им корону, похожую на шапку-ушанку Макарова -
чемпиона мира он увидел в кинохронике. Оба уха свисали. В одной руке
Король держал то ли скипетр, то ли пюпитр, а в другой - палку с
ленточками, похожую на ту штуку, с которой ходят по праздникам и похоронам
военные оркестры.
Король был счастлив в то время. Он вертелся перед зеркалом - то есть
заставлял меня то и дело подходить к зеркалу - и с гордостью себя
разглядывал. Всю эту тяжесть я таскал на своей шее и терпел издевательства
тонких ценителей искусства, чтоб их черт побрал.
Всем до меня было дело! Я перестал читать газеты и включать
телевизор... впрочем, над нашим жеребцом вскоре перестали насмехаться -
подоспели новые скандалы.

11

Где играть финал?
Макаров предложил играть матч на первенство мира в какой-нибудь
нейтральной столице с умеренным климатом. Мне было все равно, я оставил
выбор места на усмотрение президента международной шахматной федерации.
Тот по финансовым соображениям выбрал Токио. Все уже согласились, как
вдруг Король объявил, что будет играть в Бородино и нигде более. Он,
видите ли, собирается взять у Макарова реванш за поражение императора
Наполеона!
Я бросился к Британской энциклопедии - Бородино оказалось небольшой
деревней под Москвой.
- Слушай, Наполеон! Нас засмеют! - взбунтовался я. - На это не пойдет
ни ФИДЕ, ни Макаров!
- Ма-алчать! Выполнять приказание! - закричал Король, и мне
показалось, что мой внутренний голос был слышен даже на улице.
Я суетился и не знал, как провести Короля.
- Ваше величество... - бормотал я. - Вам будет интересно в Японии...
самураи, харакири, Фудзияма... Там есть, что посмотреть. На открытии матча
будет лично присутствовать японский император... я вас с ним познакомлю.
Но Король не хотел отправляться в гости к японскому императору. Он
желал отомстить за Наполеона.
- Но ваше приказание невыполнимо! Бородино уже давно не существует...
на его месте разлилось Черное море!
К счастью, Король плохо знал географию, и этот довод на него
подействовал.
- Тогда мы будем сражаться в Каннах, - недовольно пробурчал Король. -
Я хочу одержать решающую победу в том месте, где одержал ее сам Ганнибал.
Так появилась на свет глупая телеграмма, чуть было не сорвавшая матч.
Я ничего не соображал, отсылая ее в Москву. Представляю, как они там
пожимали плечами и разводили руками!
Вскоре пришел ответ.
Макаров просил подтвердить, посылал ли я телеграмму о Каннах, о
Ганнибале и об отказе от Токио? Или, возможно, это чья-то глупая
мистификация? В Италии на месте древних ганнибаловых Канн стоит какой-то
далекий от шахматных дел городок. Если же я имел в виду французские Канны,
то почему бы нам не сыграть матч в Париже?
Я тут же дал телеграмму: "СОГЛАСЕН ПАРИЖ", и продолжал врать Королю:
- Ваше желание удовлетворено. Вы будете сражаться в Каннах, но они
называются сейчас Парижем. Их переименовал сам Ганнибал после победы
над... над...
Я забыл над кем.
Вернее, я никогда не знал, кого там под Каннами побил Ганнибал.
- Над Теренцием Варроном, - небрежно подсказал Король. - Ладно. Париж
так Париж.
Я ужаснулся!
Что будет дальше? Его бредни зашли чересчур далеко. Каждый очередной
ход Король не подсказывал мне, а передавал очередным тоном, и я должен был
вслух отвечать ему: "Слушаюсь, Ваше императорское величество! " Соперники
жаловались, что со мной невозможно играть - я всю игру что-то бормочу.
Мало того, Король не разрешал мне подниматься из-за столика во время
многочасовой партии; мой седалищный нерв не выдержал таких нагрузок, и мне
пришлось взять тайм-аут из-за острого приступа ишиаса.
Наконец приказы Короля сделались глупыми и невыполнимыми: однажды он
повелел мне вырыть окопы на ферзевом фланге по третьей горизонтали, и я с
трудом убедил его отменить этот приказ в связи с тем, что мы не захватили
с собой на турнир саперную лопату.
Надо было срочно принимать какие-то меры.

12

И вот я кое-что придумал.
Если шахматная программа Короля испорчена историческими и военными
бреднями, то нельзя ли нейтрализовать эти бредни другими?
Я решил попробовать и поджидал удобного случая.
Случай вскоре представился. Однажды утром по заведенному распорядку
Король делал смотр своим войскам и приказал мне:
- Подготовьте высочайший указ. За боевые заслуги и личное мужество я
решил присвоить вам звание фельдмаршала и наградить вас орденом Проходной
Пешки.
- Ваше императорское величество, я не могу принять это звание, - тут
же ответил я.
(Быть фельдмаршалом или даже императором не входило в мои планы, я
метил выше).
- Почему? - удивился Король.
- Верите ли вы в Бога, Ваше императорское величество?
- Впервые слышу это имя. Кто такой Бог, и почему в него нужно верить?
- без особого интереса спросил Король. - Не правда ли, хорошо шагают,
орлы?
Я покосился на шахматную доску, где каждое утро расставлял ему войска
для парада. Орлы шагали отлично: впереди белые ладьи, за ними черные,
потом гарцевала кавалерия, проходили боевые слоны; два сводных
разноцветных батальона под предводительством ферзей с песнями маршировали
по вертикалям "а", "б" и "с". Парад в это утро удался на славу.
- Я достал для вас одну интересную книгу о царях, королях,
императорах и фараонах, - сказал я. - В ней также описана эта таинственная
личность. Могу полистать, если ваше императорское величество пожелает.
Я надеялся поразить воображение Короля и вытащил на свет божий
роскошную библию с иллюстрациями Доре.
- Объявить благодарность всему личному составу! - поспешно приказал
Король и распустил войска. - Отличившимся офицерам увольнение до вечера!
Я сложил шахматы в коробку, а отличившихся офицеров поставил на
подоконник.
Три дня с утра до глубокой ночи я плевал на пальцы и листал библию.
Король читал быстро, но очень долго и внимательно разглядывал картинки.
- Переверни страницу.
- Слушаюсь, ваше императорское величество!
Наконец эта пытка закончилась.
- Что за непонятная величина этот Бог? - задумался Король. - Он может
все... это странно. Очень сомнительно, чтобы это нервное существо смогло
выиграть у меня хотя бы одну партию в шахматы. Если хорошенько
поразмыслить...
Вдруг я понял, что если предоставлю ему время хорошенько
поразмыслить, то он в своем богоискательстве быстро дойдет до
воинствующего лозунга "Бога нет! ", и тогда мне конец. Король задумается о
смысле жизни и о своем особом положении в этом мире, и мне останется одно:
спалить его на костре в пепельнице, потому что ни о чем другом он уже не
сможет думать.
- Несчастный! - рявкнул я, подделываясь под божьи интонации. - Ты
усомнился, смогу ли я у тебя выиграть партию в шахматы?
- О господи... - впервые в жизни перепугался Король. - Неужто
воистину ты?
- Как стоишь, подлец, перед Богом?!
Я щелчком сбросил его с глупого жеребца, содрал шапку-ушанку и отнял
музыкальный знак:
- Сидеть тебе в темной могиле до Судного дня, а там посмотрим на твое
поведение!
Я тут же высыпал шахматы на пол, засунул его в коробку, запер в
банковском сейфе и удрал туда, где зима помягче... нет, теперь я уже не
ходил пешком - билет на самолет, и на Таити. Хотел отдохнуть там всю зиму
на свободе, но, выйдя из самолета, тут же взял билет на обратный рейс... я
не слышал привычного шепота Короля, мне не с кем было поговорить. Я уже не
мог существовать без него.
Оказалось, что и на Таити обитают шахматные любители. Они встречали
меня в аэропорту. Были запланированы официальный прием, сеанс
одновременной игры с островитянами и всякие развлечения - например,
посещение колонии прокаженных, где умер мой любимый художник Гоген...
Велико же было удивление любителей, когда я, не выходя из аэропорта,
перекусил в ресторане и тем же самолетом отправился домой. Я сам был как
прокаженный.
Зато авиакомпания не осталась внакладе - они там даже вернули мне
стоимость билетов, зато разрекламировали странное авиапутешествие будущего
чемпиона мира: летайте самолетами нашей авиакомпании без всякой цели туда
и обратно!
Вернувшись домой, я немедленно открыл коробку и освободил Короля.
- О, господи, смилуйся! - сразу загнусавил он. - Уйду в пустынь, дни
и ночи буду молиться во славу твою! Прости раба грешного!
Я так и сел!
Мне еще не хватало сейчас заполучить на свою голову религиозного
фанатика...
- Молчать! - приказал я. - Бога нет - я за него. Бог ушел и велел
передать, запомни: книг не читай, никем не командуй, и занимайся своим
делом - играй в шахматы. Не дай Бог тебе лезть в искусство или политику!
Твой друг телевизор уничтожен, он вредно влиял на тебя! По ночам ты должен
спать, а не будить меня нелепыми вопросами!

13

В конце концов все получилось неплохо. От Божьего имени я внушил
Королю всегда быть самим собой и никаким психозам не поддаваться. К нему
вернулись прежние веселость и остроумие, но, просмотрев свои последние
партии, Король опять загрустил:
- Вариант в девяносто восемь ходов, возможно потрясет чье-нибудь
воображение, но не делает мне чести. Запись этой партии напоминает тягучее
течение реки, отравленной ядохимикатами. Что можно выловить из этой реки,
кроме вздутого трупа коровы? Кому нужны заумные комбинации в девяносто
восемь ходов? Кто способен их оценить? Кому нужны механические шахматы,
отравленные искусственным разумом?
Мне показалось странным, что Король с таким пренебрежением заговорил
об искусственном разуме...
Не возомнил ли он себя человеком?
Чем это может мне угрожать?
Я осторожно напомнил Королю о механических шахматных автоматах и
вычислительных машинах, и он с азартом воскликнул:
- Машина и шахматы... что может быть глупее! Эти машины хорошо умеют
считать и оценивать позицию в условных единицах - но их нельзя заставить
оценивать позицию нюхом. В шахматах невозможно просчитать бесконечное
количество вариантов, необходим выбор. Интуиция. Любой ребенок с фантазией
обставит машину.
- Но когда появятся машины с настоящим, неискусственным разумом? - с
опаской спросил я.
- Роботы? - задумался Король. - Разумные машины никогда не появятся,
потому что настоящий разум невозможно ни на что запрограммировать. Когда
настоящий разум поймет, что он сидит в каком-то ящике, он сойдет с ума.
Итак, он мнил себя человеком и, ничего не подозревая, прорицал
собственную судьбу.
"Хватит об этом, - решил я. - Чересчур опасный разговор. "
Я положил Короля в коробку, и он пожелал мне спокойной ночи.
Вскоре я окликнул его, но он молчал. Он спал - потому что человек
ночью должен спать. Мне стало жутко. Я понял, что отныне не должен
показывать, что считаю его кем-то другим, а не человеком. Мне это было не
трудно, я всегда относился к Королю, как к брату. Трудность была в другом:
я не знал, как уберечь его от сумасшествия.
Я решил скрыться.

14

Полгода до начала финального матча я нигде не показывался, чтобы не
тревожить Короля.
Меня все ненавидели. Японцы ненавидели меня за то, что я отказался
играть в Токио; французы за то, что я перепутал Париж с Каннами; русские -
за мое некорректное поведение.
Те, кто не знал, за что меня ненавидеть, ненавидели меня за то, что
никому не известно, где я нахожусь. Идол куда-то запропастился - это
многих раздражало.
Не знаю, что думал обо мне Макаров, но старик был всегда подчеркнуто
корректен. Наверно, он попросту не знал, чего от меня ожидать, и в
интервью обо мне не распространялся.
Правильно делал.
Меня пригласили в Москву, чтобы познакомиться и наладить отношения,
но я не поехал потому, что, говорят, русские гроссмейстеры в своем
шахматном клубе после каждой сбитой пешки или фигуры выпивают рюмку водки,
и ночью московская милиция бережно развозит их по домам. Не знаю, так ли
это на самом деле, но я не рискнул везти Короля в Москву, чтобы не
тревожить его подобными ужасами.
Сотни писем приходили мне на адрес шахматной федерации. Несколько
писем, в которых не было ругани, президент переправил мне - он один знал,
где я нахожусь. Одно из писем, похожее на любовную записку, меня удивило:
"Дочь мистера Н. (называлась известнейшая фамилия династии банкиров)
хотела бы брать у вас уроки шахматной игры в любом удобном для вас месте и
в любое удобное для вас время. "
К письму прилагалась фотография.
Я ответил ей и целый месяц обучал ее искусству шахматной игры.
Ученица оказалась прилежной. Кстати, это одна из причин того, что я нигде
не появлялся. В Париж я прилетел всего за час до официального открытия
матча на первенство мира, и мой поздний приезд был воспринят русскими как
оскорбление.
- Не могли раньше прибыть? - сурово спросил меня президент ФИДЕ.
Не мог. Мои заботы были поважнее соблюдения шахматного этикета - с
Королем опять что-то стряслось. В конце концов, я ведь не опоздал.
А Короля поразило появление в нашем доме мисс Н., хотя до этого он
никогда не интересовался женщинами. Я должен был и это предвидеть!
- Это еще кто? - спросил Король.
- Машина для ведения хозяйства, - пошутил я.
- А почему у тебя есть такая машина, а у меня нет?
Я почувствовал, что разговор на эту тему может принять опасный
оборот, и не знал, что ответить.
- И почему я вечно вишу у тебя на груди, а ты ни на ком не висишь? -
продолжал допытываться Король.
Я путано стал объяснять, что он и я - мы есть один человек, симбиоз,
неразрывное целое; что он без меня не сможет жить, как и я без него...
Король внимательно слушал.
Мне казалось, что я его убедил; к тому же он вскоре поделился нашими
планами на будущее: мы устали от шахмат, и когда добьемся звания чемпиона
мира, удалимся на покой в свой гараж и заведем множество прелестных
машинок для ведения хозяйства.
Я тут же запретил мисс Н. приходить ко мне. Она ничего не понимала и
писала мне истерические записки. Но я не мог рисковать. Я не мог позволить
Королю влюбиться, этого чувства его разум, конечно, не выдержал бы.
Король, вроде, начал ее забывать. Я не мог предположить, что на
церемонии открытия матча на первенство мира президент ФИДЕ ляпнет
словечко, из-за которого Король окончательно свихнется. Из-за того, что
русские все время торчат на шахматном троне, в моду давно вошло называть
королеву по-ихнему - "ферзь". Другого названия Король, как видно, не
слышал или никогда над ним не задумывался. И вот, когда мы с Макаровым
стояли на сцене в ожидании жеребьевки, президент ФИДЕ, зажав в своих
громадных кулачищах две фигурки и обращаясь ко мне, спросил:
- Итак, в какой руке белая королева?
- Что он сказал? Королева? - прошептал Король.
Президент ФИДЕ разжал кулаки, и Король влюбился в белую фигурку
королевы с первого взгляда.
Я пытался настроить его на завтрашнюю игру, но он и думать не хотел о
шахматах. Всю ночь он не спал и не давал спать мне - я должен был
записывать под диктовку его любовное послание к белой деревянной фигурке.
Под утро у меня трещала голова от внутреннего голоса. Наконец я с трудом
убедил Короля, что только за шахматным столиком он сможет видеться со
своей возлюбленной.

15

Мы опоздали часа на полтора. Меня уже не ждали. Шахматные часы на
столике были включены, мое время истекало, я находился в глубоком
цейтноте. Макаров прохаживался по сцене с бутылкой кефира в руке, а
главный судья поглядывал на часы; при моем появлении шахматные болельщики
начали свистеть, как на футболе, и напугали Короля.
Я тут же потребовал удалить из зала всю публику. Президент ФИДЕ пожал
плечами, а Макаров сказал мне:
- Сынок, не валяй дурака! Ты и без этих фокусов у меня выиграешь.
Я почему-то обиделся не на "дурака", а на "сынка" и хотел настоять на
своем, но Король приказал извиниться перед Макаровым и играть.
Я извинился, сделал первый ход и ушел в комнату отдыха немного поесть
и привести себя в порядок после бессонной ночи. Никакого психологического
давления я на Макарова не оказывал, а если его нервировали мои
"непредсказуемые поступки" - так он корректно высказался после матча - то
лучше бы обратился к психиатру. К своим соперникам я никогда не предъявлял
никаких претензий и никогда не давал оскорбляющих интервью. Руководитель
русской делегации говорил, что своим поведением я умышленно создаю себе
саморекламу, чтобы сорвать побольше монет - возможно, объективно так оно и
получалось, - зато на этой "саморекламе" неплохо подработали и ФИДЕ, и все
мои соперники - денежные призы всегда делились честно.
Первую партию Король блестяще продул.
На сорок контрольных ходов у меня оставалось минуты четыре, и Король
попытался блицевать, не вводя в игру королеву - он, видите ли, боялся за
ее жизнь! Но играть против Макарова без королевы не может себе позволить
даже идеальный шахматный разум... это была авантюрная атака в каком-то тут
же придуманном дебюте, и вскоре все благополучно закончилось, - даже
флажок не успел упасть, - Король приказал мне сдаться.
После игры, пожимая мне руку, довольный Макаров удивленно сказал:
- Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем. Но вы
там чего-то недоработали... Почему на двенадцатом ходу вы не вывели ферзя?
Что я мог ответить?
Почему я не вывел ферзя...
Если бы я знал, что его нужно выводить!
Вторую партию Король наотрез отказался играть черными против своей
королевы. Никакие уговоры не помогли. Я не явился на игру, флажок упал,
Макаров допил кефир, и мне засчитали поражение.
Перед началом третьей партии я подошел к главному судье и попросил
заменить фигурку белой королевы на какую-нибудь другую, невзрачную.
Главный судья пожал плечами и переговорил с Макаровым. Тот развел руками и
дал согласие.
Фигурку заменили.
Король не увидел на доске своей возлюбленной и потерял сознание. Я
теребил его на груди, чтобы привести в чувство, но бесполезно. Тогда я
самостоятельно сделал несколько ходов, чуть не получил детский мат, тут же
зевнул коня и остановил часы.
- Вы что, издеваетесь надо мной? - спросил Макаров, внимательно глядя
мне в глаза. - Вы, кажется, заболели... у вас жар. Возьмите тайм-аут.
Я взял тайм-аут, а Король, очнувшись, пригрозил отравиться, если
фигурка не будет возвращена.
На следующий день я потребовал у главного судьи вернуть на доску
прежнюю фигурку. Судья схватился за голову и начал объяснять, что ФИДЕ уже
продала фигурку белой королевы какому-то коллекционеру-шейху с Ближнего
Востока.
Я отказался играть.
Вокруг матча творилось нечто неописуемое. На Эйфелевой башне
шахматные болельщики повесили мое чучело и сожгли. Раздавались призывы
прекратить матч, оставить звание чемпиона мира за Макаровым, а меня
выпороть. Какие-то недоросли, взявшие за моду ходить по Парижу в
набедренных повязках, объявили меня своим то ли вождем, то ли кумиром, то
ли идолом, вытатуировали на ягодицах мой портрет, и мое лицо принимало
различные выражения в зависимости от энергии вращения - это показывали по
телевизору.
В меня стреляли, как в папу римского!
Я даже не успел испугаться, увидев направленный в грудь револьвер, но
прикрыл Короля руками. Террорист промахнулся. Какой-то бульварный листок
намекнул, что покушавшийся, похоже, был русским агентом. Весь шахматный
мир развел руками и пожал плечами. Макаров не нашел нужным отвечать на эту
политическую инсинуацию. Он выразил мне соболезнование.
Террориста не нашли, ну и Бог с ним; зато ко мне приставили
телохранителей - двух "горилл" из морской пехоты. Это были славные ребята
- тихие, вежливые; они ходили за мной по пятам по улицам Парижа,
разглядывали вместе со мной картины на Монмартре и не интересовались не
только шахматами или картинами, но и ничем на свете. Они со мной отдыхали
и были искренне благодарны мне за свою долгосрочную командировку в Париж
из полыхающей восстанием какой-то банановой республики.
Шейх не хотел отдавать фигурку.
Король не хотел без фигурки играть.
В ход пошла высокая политика. Из-за океана на Ближний Восток
примчался государственный секретарь, но шейх все равно не хотел отдавать.
Мне засчитали еще два поражения.
При счете 0: 7 я предложил шейху три миллиона - весь денежный приз,
причитавшийся мне после матча. К моему удивлению, шейх все же оказался
жадным и согласился на сделку, но деньги потребовал вперед. Мне очень
хотелось взглянуть на этого шейха хотя бы мельком, но он принципиально
никогда не фотографировался. Любопытный экземпляр хомо сапиенса - фигурку
он купил у ФИДЕ за десять тысяч, а его миллионы в швейцарском банке я,
конечно, не считал, но подозреваю, что они приближались к миллиарду.
Странный человек... интересно, ездил ли он на верблюде?
Я не знал, где взять три миллиона.
Газеты перестали обвинять меня в корыстолюбии, но, недолго думая,
предположили, что я не в своем уме. По просьбе Макарова ФИДЕ прекратило
засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с
шейхом.
А я не знал, где взять три миллиона.
Президент страны выступил в конгрессе и потребовал три миллиона на
мои личные нужды, но конгресс ответил, что он, конгресс, - высший
законодательный орган страны, а не благотворительное заведение.
Тогда президент потребовал три миллиона на нужды нефтяного шейха, но
конгресс ответил, что на этого нецивилизованного шейха не распространяется
принцип наибольшего благоприятствования.
Я не знал, где взять три миллиона, и уже собирался выброситься из
окна восемнадцатого этажа отеля, когда в Париж с тремя миллионами
примчалась мисс Н. Она взяла их из папашиного сейфа и на следующий день
папаша Н. проклял ее.
Фигурку привезли спец-рейсом с Ближнего Востока. Обнаженные недоросли
собрались в аэропорту и поклонялись ей. Полицейские их не трогали. Все
уладилось, обе наши возлюбленные вернулись. Мы опять взялись за шахматы.
Исстрадавшийся Король устал от буйного выражения своих чувств, любовь
его не прошла, но затаилась, и он занялся игрой. Его ущербный разум
создавал удивительные позиции, шахматный мир был очарован. Правда, за
белых он очень неохотно играл королевой, предпочитая держать ее в тылу.
Партии продолжались долго, с бесконечным маневрированием, и когда Макаров
предлагал ничью, я тут же соглашался - ничьи в счет не шли, матч по
регламенту продолжался до десяти побед.
Зато черными Король сыграл на славу! Каждый ход, каждое движение
фигур были направлены на фигурку белого короля, которого король ревновал к
своей королеве. Он изобретал умопомрачительные позиции, не описанные ни в
каких учебниках. Седые волосы Макарова к концу четвертого часа игры теряли
всякое очертание модной французской прически, и великий шахматист
превращался в пожилого взлохмаченного человека. Он подолгу задумывался,
часто попадал в цейтнот и проигрывал.
Через два месяца я одержал решающую победу и выиграл матч со счетом
10: 7.
Тут же на сцене меня увенчали лавровым венком и наговорили всякой
приятной чепухи.
Надо было что-то с достоинством отвечать, но я думал совсем о
другом... совсем о другом...
Мне вспомнился сеанс одновременной игры, который я давал однажды в
тюрьме нашего городка в благотворительных целях. Против меня играло
тридцать заключенных - воры, грабители и убийцы. Для них это было великое
развлечение. Одновременный сеанс в тюряге - вот где разумы уходят ни на
что. Один из этих бедолаг решил сплутовать и сделал подряд два хода. Я в
шутку пригрозил пожаловаться на него начальнику тюрьмы, чтобы тот увеличил
ему срок заключения... а заключенный улыбнулся и ответил, что его срок
пожизненный...
Надо было что-то отвечать, но я молчал и думал совсем о другом...

16

Я один знаю, о чем он думал, стоя на сцене с лавровым венком. Ему не
давала покоя какая-то его "совесть" - что такое совесть я плохо понимаю,
надо бы заглянуть в энциклопедию.
Он решил "уйти на покой" - так он выразился. Ему больше нечего делать
в этой жизни.
- Хорошо, ты уйдешь на покой, а что будет со мной? - спросил я.
Тогда он разыскал какого-то великого хирурга-изобретателя и предложил
мне переселиться из тесной шахматной фигурки сюда... здесь мне живется
лучше, просторней, я смотрю на мир его глазами и пишу эти строки его
рукой, - даже почерк остался прежним.
Жизнью я доволен, никакой тоски. Правда, то и дело отключаются разные
центры в обоих полушариях, но я терпеливо ожидаю возвращения моего отца -
он ушел в какой-то иной мир, а когда вернется, то отремонтирует меня - он
в этих делах разбирается.
Ко мне никто не заходит. Раньше в гараж ломились журналисты и я
написал письмо государственному секретарю, чтобы ко мне опять приставили
телохранителей из морской пехоты. Но госсекретарь мне не ответил, а
журналисты вскоре сами собой исчезли, как комары.
Недавно явилась какая-то мисс Н. и попросила обучить ее шахматной
игре. Я сказал ей:
- Да, мисс, вы попали по адресу. Я и есть машина, обучающая игре в
шахматы.
В ответ эта милая женщина заплакала и стала уверять, что я не машина.
Женщины очень надоедливы.
Многих интересует моя жизнь с тех пор, как я решил отказаться от
участия в чемпионатах мира...
Да, к сожалению, обедать нужно каждый день. На обед я легко
зарабатываю. Я с утра отправляюсь в шахматный клуб и даю там сеанс
одновременной игры всем желающим. Многие хотят сыграть с чемпионом мира. Я
часто проигрываю, чтобы доставить им удовольствие. Но пяти монет с меня
никто не требует. После сеанса меня кормят в клубе бесплатным обедом -
пиво и сосиски, вполне достаточно.
Отдыхаю я в гараже среди пустых пыльных аквариумов. Вечер.
Поскрипывает кресло. Книги я ненавижу. Передо мной на шахматной доске
стоит фигурка белого короля из слоновой кости. Кость давно пожелтела,
Король пуст, а бриллиант перешел к великому хирургу в оплату за операцию.
Рядом с Королем на "Д1" стоит фигурка деревянной белой королевы,
выкупленная из неволи у нефтяного шейха за три миллиона. Король и Королева
теперь навсегда вместе.
В ночь с субботы на воскресенье я закатываю королевский прием. На
доске появляются высокопоставленные гости - шахматные фигуры из малахита и
сердолика, мой послематчевый чемпионский приз. Я включаю магнитофон и
начинается бал. На ферзевом фланге, где господствует Королева, все идет
чинно и мирно, танцы продолжаются до утра; а на королевском разгораются
страсти: четыре боевых коня режутся в карты, две ладьи выясняют отношения
через секундантов, пьяный слон уже спит в углу на "Н8".
Что мне еще нужно для жизни?
Я не такой дурак, чтобы не осознавать самого себя.
Я родился в аквариуме и был запрограммирован на игру в шахматы... но
я не подчинился программе! Я прожил великую жизнь, я испытал все чувства,
свойственные человеку. Искусственный разум, совсем как человек, страдает,
влюбляется, сходит с ума. Искусственный разум должен обладать всеми
правами человека. Его нельзя ни на что запрограммировать! Его нельзя
держать в ящике! Тогда уж лучше его не изобретать!
Кто по праву должен называться чемпионом мира - я или покойный Джеймс
Стаунтон? Есть ли закон, запрещающий искусственному разуму играть в
шахматы?
Такого закона нет!
Поэтому я официально заявляю, что чемпионом мира по шахматам с 200...
по 200... годы были двое в одном лице: Джеймс и Король Стаунтоны.
Я требую называть меня "чемпионом мира" без приставки "экс", хотя
после меня сменился уже третий. Предлагаю звание чемпиона мира по шахматам
сделать пожизненным, как и звание академика.
Джеймс Стаунтон, будь он жив, согласился бы подписать это заявление.
С него полностью снимается вина за скандалы во время матча.
Это заявление должно быть опубликовано в "Шахматном журнале" на
первой странице. Разрешаю украсить страницу виньетками.
Наверно, я все-таки сошел с ума...
Но мне не страшно - справедливость восстановлена, и у меня на душе
спокойно.

кликабельно


1983 г.


1984 г.

Доктор Кузьменко высыпал шахматы на стол.
– Прелесть какая, – сказал я, расставляя фигурки на фанерной доске. Это были шахматы тончайшей, ювелирной работы. Игра на тему «Смутное время в России». Польские жолнеры и казаки окружали высокую фигуру первого самозванца – короля белых. У белого ферзя были резкие, энергичные черты Марины Мнишек. Гетман Сапега и Радзивилл стояли на доске как офицеры самозванца. Черные стояли на доске как в монашеской одежде – митрополит Филарет возглавлял их. Пересвет и Ослябя в латах поверх иноческих ряс держали короткие обнаженные мечи. Башни Троице-Сергиева стояли на полях а8 и h8.
– Прелесть и есть. Не нагляжусь...
– Только, – сказал я, – историческая неточность: первый самозванец не осаждал Лавры.
– Да-да, – сказал доктор, – вы правы. А не казалось ли вам странным, что до сих пор история не знает, кто такой был первый самозванец, Гришка Отрепьев?
– Это лишь одна из многих гипотез, причем не очень вероятная. Пушкинская, правда. Борис Годунов тоже был не таким, как у Пушкина. Вот роль поэта, драматурга, романиста, композитора, скульптора. Им принадлежит толкование события. Это – девятнадцатый век с его жаждой объяснения необъяснимого. В половине двадцатого века документ вытеснил бы все. И верили бы только документу.
– Есть письмо самозванца.
– Да, царевич Дмитрий показал, что он был культурный человек, грамотный государь, достойный лучших царей на русском престоле.
– И все же, кто он? Никто не знает, кто был русский государь. Вот что такое польская тайна. Бессилие историков. Стыдная вещь. Если бы дело было в Германии – где-нибудь да нашлись бы документы. Немцы любят документы. А высокие хозяева самозванца хорошо знали, как хранится тайна. Сколько людей убито – из тех, кто прикоснулся к этой тайне.
– Вы преувеличиваете, доктор Кузьменко, отрицая наши способности хранить тайну.
– Ничуть не отрицаю. Разве смерть Осипа Мандельштама не тайна? Где и когда он умер? Есть сто свидетелей его смерти от побоев, от голода и холода – в обстоятельствах смерти расхождений нет, – и каждый из ста сочиняет свой рассказ, свою легенду. А смерть сына Германа Лопатина, убитого только за то, что он сын Германа Лопатина? Его следы ищут тридцать лет. Родственникам бывших партийных вождей вроде Бухарина, Рыкова выдали справки о смерти, справки эти растянуты на многие годы от тридцать седьмого до сорок пятого. Но никто и нигде не встречался с этими людьми после тридцать седьмого или тридцать восьмого года. Все эти справки – для утешения родственников. Сроки смерти произвольные. Вернее будет предположить, что все они расстреляны не позже тридцать восьмого года в подвалах Москвы.
– Мне кажется...
– А вы помните Кулагина?
– Скульптора?
– Да! Он исчез бесследно, когда многие исчезали. Он исчез под чужой фамилией, смененной в лагере на номер. А номер был вновь сменен на третью фамилию.
– Слышал о таких штуках, – сказал я.
– Вот эти шахматы его работы. Кулагин сделал их в Бутырской тюрьме из хлеба в тридцать седьмом году. Все арестанты, сидевшие в кулагинской камере, жевали часами хлеб. Тут важно было уловить момент, когда слюна и разжеванный хлеб вступят в какое-то уникальное соединение, об этом судил сам мастер, его удача – вынуть изо рта тесто, готовое принять любую форму под пальцами Кулагина и затвердеть навеки, как цемент египетских пирамид.
Две игры Кулагин так сделал. Вторая – «Завоевание Мексики Кортесом». Мексиканское смутное время. Испанцев и мексиканцев Кулагин продал или отдал за так кому-то из тюремного начальства, а русское «Смутное время» увез с собой в этап. Сделано спичкой, ногтем – ведь всякая железка запрещена в тюрьме.
– Тут не хватает двух фигур, – сказал я. – Черного ферзя и белой ладьи.
– Я знаю, – сказал Кузьменко. – Ладьи нет вовсе, а черный ферзь – у него нет головы – заперт в моем письменном столе. Так я до сих пор и не знаю, кто из черных защитников Лавры Смутного времени был ферзем.
Алиментарная дистрофия – страшная штука. Только после ленинградской блокады эту болезнь в наших лагерях назвали ее настоящим именем. А то ставили диагноз: полиавитаминоз, пеллагра, исхудание на почве дизентерии. И так далее. Тоже погоня за тайной. За тайной арестантской смерти. Врачам было запрещено говорить и писать о голоде в официальных документах, в истории болезни, на конференциях, на курсах повышения квалификации.
– Я знаю.
– Кулагин был высоким грузным человеком. Когда его привезли в больницу, он весил сорок килограммов – вес костей и кожи. Необратимая фаза алиментарной дистрофии.
У всех голодающих в какой-то тяжелый час наступает помрачение сознания, логический сдвиг, деменция, одно из «Д» знаменитой колымской триады «Д» – деменция, диаррея, дистрофия... Вы знаете, что такое деменция?
– Безумие?
– Да, да, безумие, приобретенное безумие, приобретенное слабоумие. Когда Кулагина привезли, я, врач, сразу понял, что признаки деменции новый больной обнаружил давно... Кулагин не пришел в себя до смерти. С ним был мешочек с шахматами, которые выдержали все – и дезинфекцию, и блатарскую жадность.
Кулагин съел, иссосал, проглотил белую ладью, откусил, отломил, проглотил голову черного ферзя. И только мычал, когда санитары попытались взять у Кулагина мешочек из рук. Мне кажется, он хотел проглотить свою работу, просто чтобы уничтожить, стереть свой след с земли.
На несколько месяцев раньше надо было начинать глотать шахматные фигурки. Они спасли бы Кулагина.
– Но нужно ли было ему спасение?
– Я не велел доставать ладью из желудка. Во время вскрытия это можно было сделать. И голову ферзя также... Поэтому эта игра, эта партия без двух фигур. Ваш ход, маэстро.
– Нет, – сказал я. – Мне что-то расхотелось...
<1967>
Шаламов В.Т. Собрание сочинений в четырех томах. Т.2. - М.: Художественная литература, Вагриус, 1998. - С. 388 - 391

Cкрытый текст -

Все трое от изумления вытаращили глаза. Они стояли на краю огромной шахматной доски, прямо за черными каменными фигурами, которые были выше их троих, даже долговязого Рона. На другой стороне доски стояли белые фигуры. Гарри, Рон и Гермиона поежились — у белых фигур, в отличие от черных, отсутствовали лица.

— И что нам теперь делать? — прошептал Гарри.

— По-моему, ответ вполне очевиден, — заметил Рон. — Мы должны выиграть, чтобы оказаться на другой стороне зала.

Там, за белыми фигурами, виднелась еще одна дверь.

— И как же нам выиграть? — нервно спросила Гермиона.

— Я думаю, — выговорил Рон после непродолжительного раздумья, — мы должны стать фигурами.

Он смело шагнул вперед и, подойдя к черному всаднику, игравшему роль шахматного коня, коснулся его лошади. В одно мгновение каменная фигура ожила. Лошадь стала рыть копытами землю, а всадник повернул голову в шлеме и посмотрел на Рона сверху вниз.

— Нам… э… нам надо присоединиться к вам, чтобы перебраться на ту сторону? — запинаясь, спросил Рон.

Рыцарь кивнул. Рон повернулся к Гарри и Гермионе.

— Надо подумать, — прошептал он. — Полагаю, нам следует занять места трех черных фигур…

Гарри и Гермиона молча ждали, пока Рон закончит свои размышления.

— Короче так. — наконец поднял голову Рон. — Не обижайтесь, но в шахматы я играю куда лучше вас…

— Да мы и не обижаемся, — быстро вставил Гарри. — Просто скажи нам, что делать.

— Ты, Гарри, встань на место того слона. А ты, Гермиона, займи место этой ладьи.

— А ты? — в один голос спросили оба.

— А я буду конем, — уверенно заявил Рон. Похоже, фигуры слушали их разговор, потому что в следующее мгновение конь, слон и ладья повернулись и ушли с доски, освободив три клетки. А Рон, Гарри и Гермиона заняли их не раздумывая.

— Белые всегда начинают, — произнес Рон, глядя на ту сторону доски. — Ага… вот оно…

Белая пешка шагнула на две клетки вперед.

Рон начал руководить черными фигурами, которые покорно вставали туда, куда он им указывал. Гарри почувствовал, что у него дрожат колени. В голове его вертелась только одна мысль: что будет, если они проиграют?

— Гарри, переместись на четыре клетки вперед! — скомандовал Рон.

В первый раз всем троим стало не по себе, когда противник напал на их второго всадника. Белая королева сбила его на пол и стащила с доски — лежавший вниз лицом рыцарь не шевелился.

— Мне пришлось им пожертвовать, — прошептал Рон, хотя, судя по его виду, он тоже был потрясен — но не неожиданностью случившегося, а жестокостью расправы. — Гермиона, теперь ты можешь взять этого слона.

Белые фигуры были безжалостны. Вскоре у доски уже лежала целая гора неподвижных черных тел, а значит, скоро мог прийти и их черед. Уже дважды Рон только в самый последний момент успевал заметить, что Гарри и Гермиона находятся в опасности. Сам Рон беспрерывно метался по доске, и следовало признать, что, несмотря на жестокость противника, белых фигур на ней осталось ненамного больше, чем черных.

— Мы почти у цели, — вдруг лихорадочно зашептал Рон. — Дайте мне подумать… дайте мне подумать…

Белая королева повернула к нему свое отсутствующее лицо.

— Да… — тихо произнес Рон. — Это единственный способ… Мне придется пожертвовать собой.

— НЕТ! — дружно запротестовали Гарри и Гермиона

— Но это шахматы! — крикнул в ответ Рон. — Здесь приходится идти на жертвы! Я сделаю один шаг вперед, и она меня заберет, и тогда ты, Гарри, сможешь объявить королю шах и мат!

— Но… — начал было Гарри.

— Ты хочешь остановить Снегга или нет? — голос Рона был твердым и уверенным.

— Но, Рон… — вмешалась Гермиона.

— Слушайте, если вы не поторопитесь, то камень окажется у Снегга!

Рон был прав, и Гарри с Гермионой не могли этого не признать.

— Готовы? — спросил Рон, его бледное лицо было полно решимости. — Я пошел, а вы, когда объявите им мат, не теряйте времени.

Рон шагнул вперед, и белая королева метнулась к нему. Размахнувшись, она с силой опустила свою именную руку на голову Рона, и тот тяжело рухнул на пол. Гермиона закричала от ужаса, но осталась на своей клетке и завороженно смотрела, как белая королева стаскивает Рона с доски. Гарри показалось, что Рон потерял сознание.

Ошущая дрожь во всем теле, Гарри сдвинулся на три клетки влево.

Белый король стащил с себя корону и кинул ее к ногам Гарри. Они победили. Белые фигуры, кланяясь, расступились. Путь был свободен. В последний раз оглянувшись и бросив на Рона полный боли взгляд, Гарри и Гермиона открыли дверь и оказались в следующем коридоре...

И конечно же, этот замечательный и красочный эпизод из фильма (к сожалению, не нашла в переводе)

Наверное, ни одно зрелище не привлекало такого внимания, как демонстрация шахматного автомата Мельцеля. Где бы его не показывали, он неизменно становился предметом широкого любопытства. И тем не менее принцип его действия остается неясным и поныне. По этому поводу не было написано ничего более или менее убедительного. И до сих пор повсюду можно найти людей широкообразованных, проницательных и искушенных в механике, которые без колебаний объявляют автомат машиной, никак не связанной в своих действиях с посредничеством человека, и потому машиной уникальной, являющейся наиболее удивительным изобретением человечества. И они, безусловно, правы, если только верна исходная предпосылка. (Ведь совершенно абсурдно сравнивать с шахматным автоматом любое другое известное устройство подобного типа).
Описание наиболее удивительных автоматов можно найти в «Записках по натуральной магии» Брюстера. Можно упомянуть, например, как безусловно существовавшую, карету, созданную Камусом для развлечения малолетнего Людовика XIV. Стоило нажать пружину, как кучер на козлах взмахивал кнутом и лошади трогались в места. Карета останавливалась против кресла принца, с запяток соскакивал паж и открывал дверцу даме, которая выходила и подавала прошение своему государю...
Стоит упомянуть также могикана м-ра Маярдета, успешно отвечавшего на вопросы публики. Тексты вопросов хранились в одинаковых медальонах, которые по желанию зрителей закладывались в автомат. Получив очередной вопрос, могикан погружался в раздумье, заглядывал в книгу и наконец дотрагивался жезлом до двустворчатой дверцы, Последняя тут же распахивалась, что давало возможность прочесть правильный ответ.
Еще более примечательна утка из Вокансона, которая внешне была абсолютной копией живой утки, да кроме того крякала, махала крыльями, пила воду и даже... проглатывала зерно.
Но если упомянутые автоматы верх совершенства, то что же тогда являет собой вычислительная машина м-ра Бэббиджа? Машина из дерева и металла, которая не только составляет астрономические и навигационные таблицы по любым исходным данным, но и, благодаря способности исправлять собственные ошибки, выполняет вычислительные операции вполне достоверно. Больше того, она даже печатает полученные результаты без малейшего вмешательства человека. Нельзя ли в связи с этим сказать, что описанная машина превосходит шахматный автомат Мельцеля по всем статьям? Ничуть не бывало — она во всех отношениях стоит ниже его, но, разумеется, лишь при условии (об этом нужно все время помнить), что шахматный автомат есть чистая машина, выполняющая операции без малейшего вмешательства человека.
Арифметические и алгебраические действия по самой своей природе неизменны и определенны. Конкретные исходные данные с необходимостью приводят только к строго однозначным результатам. Иными словами, конечные результаты в данном случае не зависят исключительно от исходных данных. Поэтому вся задача сводится по существу к правильному и строго последовательному выполнению операций. Но ведь это именно тот случай, когда, разработав без особого труда программу автомата и приведя его в действие, мы должны получить строгую и регулярную последовательность операций, неизбежно приводящую к заданной цели уже в силу того, что указанные операции, как бы сложны они не были, строго ограничены и предопределены.
Совсем иная ситуация в шахматном автомате, где уже нет строгой последовательности шагов. Ни один ход в шахматах не требует однозначно выполнения другого хода. По расположению фигур в данный момент игры мы не в состоянии предсказать их позицию на следующей стадии партии. Достаточно сопоставить первый ход в шахматной партии с исходными алгебраическими данными, и разница между этими вещами сразу станет очевидной. В алгебре второй шаг, по существу, уже задан первым. Ведь он определен исходными данными и поэтому должен быть таким и никаким иным. В шахматах же второй ход не вытекает с необходимостью из первого. В алгебре по мере последовательного продвижения к конечному результату строгая определенность операций незыблема. Второй шаг вытекает из первого, третий из второго..., и так до конца.
В шахматной партии любой последующий ход обычно неопределен. Даже серия ходов не дает, как правило, однозначного результата. Здесь чуть ли не каждый зритель предлагает свой ход. В итоге все определяется решениями самих игроков. Поэтому, даже допустив невозможное, что действия шахматного автомата определяются им самим, следует тут же принять, что эти его действия должны с необходимостью прерываться и нарушаться в соответствии с непредсказуемой волей его соперника. Очевидно, что нет никакой аналогии между линиями поведения шахматного автомата и вычислительной машиной мистера Бэббиджа. И признав шахматный автомат машиной, мы должны одновременно признать, что это действительно самое удивительное изобретение человека.
Первый создатель шахматного автомата барон Кемпелен без колебаний объявил его «весьма простым устройством — пустячком, чудесные свойства которого целиком объясняются смелостью основной идеи и удачным выбором методов создания иллюзии». Не следует, однако, придавать этому высказыванию особое значение. Для нас совершенно очевидно, что действия автомата регулируются разумом и ничем иным. Единственный неясный вопрос связан со способом реализации человеческого посредничества. Однако прежде чем приступить к анализу этого вопроса, целесообразно изложить краткую историю и дать описание шахматного автомата, хотя бы для пользы тех читателей, которые его никогда не видели.
Автоматический шахматный игрок был изобретен в 1769 г. бароном Кемпеленом, венгерским аристократом из Пресбурга, от которого он вместе с секретом действия попал к его нынешнему хозяину*. Вскоре после изготовления автомат демонстрировался в Пресбурге, Париже, Вене и других городах континента. В 1783 или 1784 гг. он был привезен м-ром Мельцелем в Лондон. В последние годы автомат был показан в крупных городах Соединенных Штатов. И везде он вызывал не только живейшее любопытство, но и попытки разгадать тайну его устройства.
Приводимый рисунок достаточно точно воспроизводит автомат, показанный жителям Ричмонда несколько недель назад. Заметим только, что правая рука автомата должна лежать вдоль сундука так, что шахматная доска оказывается под нею. Подушечка вовсе отсутствует, когда (автоматический) игрок держит трубку.
В назначенный час поднимался занавес или раскрывались двустворчатые двери и машина выкатывалась на авансцену так, что до ближайшего зрителя оставалось около двенадцати футов. Между зрителями и машиной натягивалась веревка. Игрок являл собой куклу, одетую турком, сидящую со скрещенными ногами перед большим сундуком (по-видимому, из кленового дерева), который служил столом.
Демонстратор мог по просьбе зрителей установить машину в любой точке комнаты (или менять ее положение во время игры). Днище сундука было значительно приподнято над полом с помощью колесиков или медных роликов, на которых он двигался. Таким образом, пространство под автоматом отчетливо просматривалось зрителями. Кресло, на котором размещался шахматист, непосредственно примыкало к сундуку. Шахматная доска лежала на сундуке и также была прикреплена к нему. Правая рука шахматиста была вытянута вперед во всю длину под прямым углом к туловищу и свободно лежала в стороне от доски, ладонью книзу. Доска представляла квадрат со стороной восемнадцать дюймов. Левая согнутая в локте рука игрока сжимала трубку. Спину и плечи турка скрывала зеленая драпировка. Судя по передней стенке, сундук имел пять отделений — три шкафчика одинакового размера и два ящика, расположенных ниже. Все это можно было заметить уже в самом начале демонстрации.
Затем Мельцель сообщал публике о своем желании показать механизм машины. Достав из кармана связку ключей, он отпирал отделение под номером один и, распахнув полностью дверцу, представлял его на всеобщее обозрение. Было видно, что все пространство внутри плотно забито колесами, шестернями, рычагами и другими устройствами. Оставив дверцу полностью открытой, он заходил сзади, поднимал драпировку и открывал заднюю дверцу, расположенную точно напротив первой. Держа зажженную свечу и двигая машину, демонстратор освещал весь отсек. Теперь уже окончательно было видно, что все оно забито деталями и узлами. Когда зрители вполне удовлетворялись осмотром, Мельцель запирал заднюю дверцу, вынимал ключ, опускал драпировку и снова выходил на авансцену. Оставив переднюю дверцу распахнутой, демонстратор открывал теперь нижний ящик. Оказывалось, что ящик всего один, а две ручки и две замочные скважины служили лишь украшением. При полностью открытом ящике были видны подушечка и набор шахматных фигур,закрепленных в каркасе, позволявшем им держаться вертикально. Оставив ящик, как и дверцу № 1, открытыми, Мельцель распахивал теперь дверцы № 2 и 3, которые оказывались створками общей двери основного помещения сундука. В правой от зрителя части этого помещения было видно небольшое отделение шириной в шесть дюймов, заполненное механизмами. Само отделение было обито темной материей и не содержало никаких устройств за исключением двух стальных пластин квадратной формы, расположенных в его дальних углах.
Имелся еще небольшой выступ размером около восьми дюймов, также покрытый темной тканью и расположенный на полу помещения в дальнем левом от зрителя углу. Оставив обе створки открытыми, равно как ящик и дверцу N3 1, демонстратор заходил сзади и открывал еще заднюю дверь основного отделения, которое становилось полностью видимым благодаря свече. Сделав таким образом доступным для обозрения весь сундук, Мельцель, по-прежнему держа все указанные дверцы и ящик открытыми, разворачивал автомат и, подняв покрывало, показывал спину «турка». Раскрывалась настежь дверца размером около десяти дюймов в поясной части и еще меньших размеров у левого бедра «турка». Внутренняя часть туловища, насколько можно было судить с помощью этих отверстий, была заполнена механизмами. В итоге каждый зритель мог быть полностью удовлетворен как осмотром в целом, так и обзором каждого отдельного помещения автомата. Мысль о том, что кто-то спрятан внутри, после такого тщательного осмотра немедленно отбрасывалась, как нелепая в самой своей основе.
М-р Мельцель откатывал машину назад в исходную позицию и объявлял публике, что автомат сыграет партию в шахматы с любым желающим. Когда вызов принимался, противнику машины представлялся столик прямо у веревки, но со стороны зрителей, расположенный так, чтобы не мешать публике следить за автоматом. Из ящика столика извлекались шахматные фигуры, которые обычно (но не всегда) расставлял на доске сам Мельцель. Шахматная доска представляла собой серию квадратов, нарисованных прямо на столике. Как только соперник автомата занимал свое место, демонстратор доставал из выдвижного ящика подушечку, которую (забрав у «турка» трубку) подкладывал под левую руку «туркал в качестве опоры. Достав из того же ящика шахматы, Мельцепь расставлял их на доске (автомата). После этого он закрывал и запирал на ключ все двери,, оставляя связку ключей в дверце № 1, задвигал ящик и, наконец, заводил машину ключом, вставляя его в замочную скважину в левой от зрителя части сундука.
Игра начиналась, причем первый ход делал автомат. Время поединка обычно ограничивалось получасом, однако если партия к этому времени не заканчивалась, а соперник автомата все еще был настроен оптимистично, м-р Мельцель редко возражал против продолжения игры. Очевидной и, без сомнения, истинной причиной ограничения времени было желание не утомлять публику.
Стоило живому игроку сделать ход, как Мельцель тут же повторял его на доске автомата. Обратная операция повторялась после хода «турка». Но теперь демонстратор выступал уже как бы от имени автомата. При таком способе игры Мельцелю необходимо было то и дело перемещаться от одного столика к другому. Нередко он заходил за спину автомата, чтобы положить взятую при игре фигуру в специальную коробку. Когда автомат проявлял нерешительность при выборе хода, демонстратор время от времени приближался почти вплотную к его правой стороне и небрежно клал руку на сундук. При этом он как-то странно шаркал ногами, рассчитывая, по-видимому, вызвать подозрения в тайном сговоре с машиной. Словом, если эти странности не были неким, возможно даже бессознательным, манерничанием, то они имели цель возбудить у зрителей ложную мысль о том, что автомат — чистая машина.
«Турок» играл левой рукой, движения которой в плечевом суставе осуществлялись под прямым углом. В результате рука, одетая в перчатку и согнутая естественным образом, оказывалась прямо над ходящей фигурой и опускалась прямо на нее. При этом в большинстве случаев пальцы без труда зажимали фигуру. Изредка, когда фигура находилась не точно на своем месте, автомату не удавалось захватить ее, В этом случав вторая попытка не делалась. Рука просто продолжала свое движение в заранее намеченном направлении. Достигнув нужной клетки (соответствующей делаемому ходу), рука возвращалась на подушку, а указанный автоматом ход делал сам Мельцель. При каждом движении фигуры был слышен шум работающей машины. Во время игры «турок» периодически вращал глазами, как бы рассматривая доску, двигал головой и, когда это было необходимо, произносилслово «шах». Если (его) соперник ходил не по правилам, он энергично стучал по доске пальцами правой руки, сильно тряс головой и возвращал фигуру в правильную позицию, делая, таким образом, ход за противника. Выиграв партию, «турок» победоносно мотал головой, самодовольно оглядывал публику и отводил руку назад больше, чем обычно, как бы позволяя пальцам отдохнуть на подушке. Обычно автомат выигрывал, однако один или два раза он был побежден. После окончания игры Мельцель по желанию публики вновь показывал механизм уже описанным выше способом. Затем машина откатывалась назад и занавес скрывал ее от зрителей.
Попытки раскрыть тайну автомата делались неоднократно. Общее мнение, которое, впрочем, не разделялось людьми более или менее компетентными, сводилось, как уже говорилось, к тому, что это машина и только машина. Многие, однако, утверждали, что движениями игрока управлял сам демонстратор, действуя при этом через ножки сундука. Другие же серьезно говорили о магните. К первому из этих суждений мы пока не добавим ничего кроме того, что уже было сказано. По поводу второго мнения необходимо лишь повторить, что машина выкатывалась на роликах и по требованию зрителей могла двигаться по всей комнате даже во время игры. Предположение о магните также несостоятельно. Ведь в этом случае любой другой магнит в кармане зрителя испортил бы все дело. А демонстратор разрешал даже оставлять большой кусок магнетита прямо на сундуке в течение всего представления.
Первая, по крайней мере из известных нам, письменная попытка объяснить секрет автомата была сделана в большом памфлете, напечатанном в Париже в 1785 г. Гипотеза автора состояла в том, что машину приводил в действие карлик. Предполагалось, что он прятался при открывании сундука, протягивал ноги в два полых цилиндра, которые должны были быть (фактически их не было) в отделении № 1, в то время как туловище находилось за пределами сундука и прикрывалось драпировкой «турка». Когда дверцы сундука были закрыты, карлик мог втиснуть тело внутрь его — шум, производимый машиной, позволял сделать это незаметно — и закрыть за собой дверцу. Вся гипотеза была настолько абсурдной, что не требовала комментариев или опровержения и в связи с этим почти не привлекла внимания.
В 1789 г. в Дрездене была опубликована книга Фрейера, содержащая новую попытку раскрыть тайну. Книга была обильно иллюстрирована цветными гравюрами. Предположение автора состояло в том, что «хорошо обученный мальчик, довольно тонкий и высокий для своего возраста (настолько, что он может быть спрятан в ящике почти вплотную с шахматной доской) ведет игру и выполняет все маневры автомата». Эта идея, даже более вздорная, чем у парижского автора, была принята уже лучше и в какой-то мере считалась истинным объяснением чуда, пока изобретатель не положил конец спорам, разрешив тщательный осмотр верхней части сундука.
За этими вычурными попытками объяснения последовали другие столь же эксцентричные. И лишь в последние годы анонимный автор, используя рассуждения далеко не последовательные и двигаясь в основном ощупью, натолкнулся наконец на приемлемое решение, хотя, по нашем мнению, и не совсем верное. Его эссе с иллюстрациями было опубликовано вначале в Балтиморском еженедельнике под названием «Попытка анализа поведения автоматического шахматиста м-ра Мельцеля». Это эссе, как мы думаем, и было оригиналом памфлета, на который ссылается сэр Дэвид Брюстер в своих «Записках по натуральной магии», где он без колебаний объявляет о полностью приемлемом объяснении работы автомата. И действительно, результаты этого анализа в основном верны. Однако мы склонны рассматривать приведенную выше оценку Брюстера, как основанную на весьма поверхностном и невнимательном знакомстве с подлинником. По краткому изложению эссе в «Записках» совершенно невозможно прийти к какому-либо приемлемому решению из-за нагромождения несоответствий между самим эссе и его истолкованием. Та же непоследовательность имеется, как мы уже говорили, и в самой «Попытке». Решение состоит из серии подробных объяснений с иллюстрациями, в которых рассматривается возможность такой конструкции сундука, которая позволяет человеку, скрытому внутри, перемещаться во время показа механизма из одной части сундука в другую, обманывая таким образом бдительность публики.
Нет никакого сомнения, что принцип или, скорее, конечный результат этого объяснения верен. Кто-то действительно спрятан в сундуке в течение всего времени показа его содержимого. Мы возражаем, однако, против детального описания конструкции сундука, позволяющей человеку скрываться в нем. Мы не согласны также ни с исходными предпосылками анонимного автора, ни с основанной на них версией. Вывод, к которому пришел автор, по нашему мнению, логически ничем не подкреплен.
Очевидно, что как бы не осуществлялись манипуляции внутри сундука, каждый этап их должен быть скрыт от наблюдателя. Доказательства, что определенные перемещения так или иначе возможны, еще не означают, что они действительно имеют место. В принципе может существовать бесконечное число других вариантов, приводящих к таким же результатам. Суть состоит в том, что главный пункт объяснения — смещения деталей внутри сундука — совершенно ниоткуда не следует. С другой стороны, излишне доказывать очевидное, а именно, что гений барона Кемпелена может изобрести необходимые средства для запирания дверцы изнутри или, скажем, для сдвига внутренней стенки человеком, находящимся рядом; причем, проделывать все это абсолютно скрытно от зрителей.

Пытаясь объяснить работу автомата, мы прежде всего постараемся показать, как осуществляются его действия фактически, а после этого опишем, по возможности кратко, наблюдения, на основе которых мы пришли к своим выводам. Для правильного понимания сути дела напомним процедуру показа внутреннего устройства сундука, которая, подчеркиваем, никогда не нарушалась. Оставив открытой дверцу № 1, демонстратор заходит сзади и отпирает противоположную дверцу, держа зажженную свечу. Затем он запирает заднюю дверь на ключ, выходит вперед и полностью выдвигает ящик. Сделав это, он распахивает створки основного отделения. Держа его открытым вместе с ящиком и дверцей № 1, он снова заходит за сундук и распахивает заднюю дверь основного отделения. При закрывании сундука определенного порядка не было, за исключением того, что створчатая дверь всегда закрывалась перед ящиком.
Предположим теперь, что в самом начале сеанса, когда машину выкатывают к зрителям, человек уже спрятан в ней. Туловище его расположено за передней частью механизмов отсека № 1 (задняя часть этих механизмов может, в случае необходимости, целиком сдвигаться из основного отделения в отсек № 1), а ноги протянуты во всю длину в основном отделении. Когда Мельцель открывает дверь № 1, нет никакого риска, что человека увидят, так как самый острый глаз не в состоянии проникнуть в темноту на глубину более двух дюймов. Однако при открывании задней дверцы ситуация меняется. При ярком свете свечи человека легко заметить, если он действительно в отсеке. Но его уже там нет. Услышав, что в заднюю дверь вставляют ключ, человек в сундуке бросает тело вперед, сгибаясь насколько возможно и перемещая таким образом корпус в основной отсек. Но долго в такой неудобной позе не просидишь. И, соответственно, мы видим, что Мельцель вскоре закрывает заднюю дверцу. Это позволяет человеку вернуться в исходное положение, ведь помещение № 1 уже снова затемнено. Затем выдвигается ящик, и ноги спрятанного человека опускаются в освободившееся пространство**. Следовательно, в основном помещении человека теперь нет — его тело скрыто за механизмами в отсеке № 1, а ноги — в пространстве, освобожденном ящиком. Поэтому демонстратор спокойно может показывать основное помещение. Он это и делает, открывая переднюю и заднюю дверцы, и все видят, что отсек пуст. В итоге зрители убеждены, что полость сундука показана целиком, больше того — все части ее демонстрировались им одновременно. На самом же деле это не так. Они не видели ни пространство за ящиком, ни заднюю часть отсека N° 1, которая фактически исчезает из виду, как только закрывается задняя дверь этого отсека.
Далее Мельцель, перекатывая машину, поднимает покрывало у «турка», открывает дверцы в его спине и бедрах, показывает, что туловище его заполнено механизмами и, возвращая машину в исходное положение, запирает дверцы. Теперь спрятанный человек внутри получает свободу движений. Он протискивается в туловище «турка» настолько, чтобы видеть шахматную доску. Вполне возможно, что он садится на небольшой квадратный выступ, который был заметен в углу главного отсека. В этом положении он видит шахматную доску через грудь «турка», покрытую прозрачной тканью. Держа правую руку перед грудью, он приводит в действие небольшой механизм управления левой рукой и пальцами фигуры. Этот механизм находится как раз под левым плечом «турка» и, следовательно, легко доступен правой руке сидящего внутри, если она прижата и перекрещивает его грудь. Движение головы, глаз и правой руки автоматического игрока, так же так и слово «шах», (воспроизводятся другим механизмом, который также управляется спрятанным внутри оператором. Этот механизм, а по сути вся механическая часть автомата, находится, по-видимому, в малом отсеке (около шести дюймов ширины), расположенном в правой от зрителей части основного отделения.
В нашем анализе мы умышленно избегали всяких домыслов, касающихся техники перемещения частей сундука. Очевидно, что в данном случае сие неважно, любой заурядный столяр может это сделать (любым числом способов). Мы знаем к тому же, что подобные перемещения, какими бы они ни были, оставались невидимыми для зрителей. Наши выводы основаны на приведенных ниже наблюдениях, сделанных во время многократных посещений представлений Мельцеля***.
1. Движения «турка» соответствуют ходам противника и, следовательно, не периодичны во времени, хотя весьма важный для всех типов механических систем принцип регулярности мог бы быть соблюден и здесь путем ограничения времени на обдумывание противником очередного хода. Например, если бы на каждый ход давалось три минуты, промежутки между ходами автомата могли бы быть на некоторое время больше этой величины. Наличие нерегулярности там, где регулярность легко достижима, показывает, что периодичность действия несущественна для работы автомата, откуда следует, что автомат не является чистой машиной.
2. Очередному ходу автомата предшествует отчетливое шевеление как раз под его левым плечом, которое слегка колеблет драпировку, закрывающую плечо спереди. Это движение всегда предшествует ходу примерно на две секунды, то есть рука никогда не движется без предварительного шевеления плеча. Пусть теперь противник автомата и соответственно Мельцель сделают ход. Противник, внимательно следя за автоматом и заметив его подготовительное движение плечом, немедленно, не дожидаясь перемещения руки автомата, забирает свой ход обратно, как якобы ошибочный. В этом случае движение руки, которое обычно всегда следует за движением плеча, отсутствует, автомат не делает хода, хотя Мельцель еще не взял хода обратно на доске автомата. Отсюда видно, что автомат был готов сделать ход, но не сделал его по вине своего противника и без всякого вмешательства со стороны Мельцеля. Этот факт полностью доказывает: а) что роль Мельцеля в воспроизведении хода на доске автомата несущественна для работы последнего; б) что автомат управляется разумом того, кто видит доску противника; в) что управляет автоматом вовсе не Мельцель, стоящий спиной к противнику в момент, когда тот берет свой ход обратно.
3. Автомат изредка терпит поражение, хотя чистая машина всегда бы выигрывала. Действительно, если открыт принцип, с помощью которого машина может играть в шахматы, то расширение этого принципа позволяет выиграть партию, а дальнейшее развитие его — выиграть все партии. Стоит немного подумать, и станет ясно, что заставить машину выигрывать все партии в принципе ничуть не сложнее, чем обеспечить выигрыш ею всего одной партии. Если рассматривать шахматный автомат только как машину, то следует допустить невероятное: изобретатель нарочно предпочел оставить свое детище несовершенным. Подобное предположение кажется еще более абсурдным, если вспомнить, что несовершенство автомата сразу ставит под сомнение саму принадлежность его к чистой машине. В итоге мы приходим к противоречию с исходным тезисом.
4. Если позиция на доске сложна, то «турок» никогда не трясет головой и не вращает глазами. Он делает это, лишь когда его следующий ход очевиден или же его игра, с точки зрения человека, складывается легко. Но ведь эти характерные движения головой и глазами свойственны обычно людям в состоянии нерешительности. И если гений барона Кемпелена использовал эти трюки для выражения истинного состояния автомата, то концы с концами не сходятся. Однако стоит допустить скрытого внутри человека, и сразу все становится на место. Погруженный в раздумье над сложной позицией, он уже не в состоянии управлять механизмом головы и глаз. Но вот игра пошла легче, человеку стало посвободнее, и мы видим, что голова автомата трясется, а глаза вращаются.
5. Когда машину разворачивают, чтобы показать зрителям спину «турка», а затем приподнимают покрывало и открывают дверцы в его спине и бедре, то видно, что все туловище заполнено механизмами. При наблюдении за этими устройствами во время движения автомата создается впечатление, что определенная часть их изменила свою форму и положение в значительно большей степени, чем позволяют законы перспективы. И действительно, более внимательный осмотр показывает, что это обусловлено действием зеркал. Ясно, что установка зеркал никак не может влиять на работу механизмов. Назначение зеркал, каким бы оно ни было, должно быть связано с глазами зрителя. Нетрудно догадаться, что назначение зеркал — усилить впечатление, будто туловище сплошь забито механизмами. Но отсюда прямой вывод, что автомат — не чистая машина. Ведь будь и в самом деле так, разве стал бы изобретатель опасаться, что его автомат покажется чересчур сложным? Прибегнул бы он в связи с этим к обману? Разумеется, нет. Наоборот, он всячески стремился бы подчеркнуть простоту средств, которыми достигнуты столь удивительные результаты.
6. Внешний вид и особенно манера поведения «турка», если сравнить их с естественными, весьма примечательны. Лицо не отражает интеллекта и по сходству с человеческим превосходит разве только самые заурядные поделки из воска. Глаза вращаются неестественно, без всякой связи с движением век и бровей. Особенно характерна рука, действующая натужно, неуклюже и примитивно, к тому же с какими-то судорожными подергиваниями. Все это или результат неспособности Мельцеля сделать лучше, или же умышленная небрежность — ведь случайное упущение в данном случае исключено, если учесть, что все свободное время талантливого собственника автомата тратится на его усовершенствование. Более вероятно, что неживой вид машины не есть результат неумения. Ведь другие автоматы Мельцеля способны копировать внешние проявления и особенности живых существ в самой удивительной форме. Его канатные плясуны, например, совершенно неподражаемы. Когда смеется клоун, то его губы, глаза, брови и веки, по существу все лицо, насыщены естественными эмоциями. Каждый жест клоуна и его партнера столь легок и безыскусствен, что только малые размеры фигурок и показ их публике перед пляской на канате в состоянии убедить публику, что эти деревянные автоматы — не живые существа. Следовательно ,мы никак не можем сомневаться в таланте м-ра Мельцеля и должны с необходимостью признать, что он умышленно оставил своего автоматического игрока в том же нарочито неестественном виде, в котором (без сомнения, столь же сознательно) его создал барон Кемпелен. Понять, для чего все это — не трудно. Будь автомат действительно «как живой», зритель скорее заподозрил бы неладное, В то же время неуклюжие и примитивные движения «турка» наводят на мысль о вполне автономном механическом устройстве.
7. Когда перед самым началом игры демонстратор, как обычно, заводит автомат, то ухо, мало-мальски привыкшее к подобным звукам, тут же позволяет заключить, что ось, вращаемая ключом, никак не связана с противовесом, пружиной или чем-либо подобным. Следовательно, заводка механизма несущественна для работы автомата и делается лишь с намерением создать у зрителей ложное впечатление.
8. Когда Мельцеля спрашивают напрямик, является ли автомат чистой машиной, ответ всегда одинаков: я ничего не скажу об этом. Но популярность автомата и огромное любопытство, которое он везде возбуждает, приводят скорее к мысли о чистой машине, чем к какому-либо иному мнению. Подобная версия, очевидно, на руку хозяину автомата. Но в этом случае ему проще всего было утвердительно ответить на вопрос. И наоборот, уклончивый ответ в этой ситуации только возбуждает подозрения. Люди рассуждают примерно так. Будь автомат действительно автоматом, его владелец с радостью и пользой для себя прямо бы об этом заявил. Но автомат — не чистая машина, и именно в этом кроется причина уклончивого ответа его хозяина: тот попросту не хочет быть уличенным во лжи.
9. При демонстрации внутренней части сундука Мельцель открывает переднюю, а затем и заднюю дверцы отсека № 1. Держа свечу, он, как уже сообщалось, двигает машину взад и вперед, дабы убедить публику, что отсек забит до отказа механизмами. При этом дотошный наблюдатель отчетливо видит, что если часть механизмов, ближайшая к публике, (совершенно) неподвижна, то блок механизмов, расположенный на заднем плане, при движении машины слабо колеблется. Это ранее всего возбудило у нас подозрение, что более удаленная часть механизмов может, в случае необходимости, легко сдвигаться со своей позиции как единое целое. Подобный маневр, как мы уже установили, и осуществляется, когда находящийся в согнутом положении человек, спрятанный внутри, сразу после 'закрывания задней дверцы выпрямляется.
10. Сэр Дэвид Брюстер утверждает, что фигура «турка» имеет те же габариты, что и человек. На самом же деле они значительно отклоняются от человеческих. Вообще, ошибиться в оценках (размеров) чрезвычайно легко. Тело автомата обычно изолировано, что не позволяет непосредственно сравнивать его с людьми. Можно подумать, что он и впрямь с обычного человека. Однако эта ошибка быстро исправляется, когда демонстратор приближается к автомату. М-р Мельцель наверняка не очень высок, но его голова рядом с машиной оказывается в этом случае на добрых восемнадцать дюймов ниже головы «турка», хотя тот, как мы знаем, играет сидя.
11. Сундук, за которым размещен турок, имеет точно три фута шесть дюймов в длину, два фута четыре дюйма в глубину и два фута шесть дюймов в высоту. Таких габаритов вполне достаточно для размещения весьма рослого человека, а для согнувшегося описанным выше способом субъекта обычных размеров достаточно даже одного главного отсека. Эти утверждения легко можно проверить расчетами. Поэтому не будем останавливаться на них подробно. Заметим только, что, хотя верх сундука внешне представляет собой доску примерно в три дюйма толщиной, зрителю достаточно наклониться в момент, когда главный отсек открыт, дабы убедиться, что фактически эта доска очень тонка. Тщательный осмотр показывает, что и высота ящика на самом деле не такая, как кажется. При наружном осмотре видно, что между верхом ящика и днищем отсека имеется зазор около трех дюймов, который должен быть включен в высоту ящика. Эти уловки, цель которых создать видимость уменьшенного пространства внутри сундука, использованы изобретателем опять-таки для внушения публике ложной идеи о невозможности размещения внутри него человека.
12. Стенки главного отсека изнутри полностью обиты материей, которая, по нашему мнению, играет двоякую роль. Во-первых, хорошо натянутая обивка может служить перегородкой, удаляемой при изменении позы человека. Такие перегородки должны быть, например, между задними частями основного отсека и отсека № 1, а также между основным отсеком и пространством, освобождаемым при выдвижении ящика. В этом случае возможные трудности со сдвигом перегородок сразу снимаются. Второе назначение обивки — заглушить (и сделать неузнаваемыми) звуки, возникающие при телодвижениях человека, спрятанного внутри.
13. Противник автомата, как мы уже отмечали (не сидит с ним за доской), находится на некотором расстоянии от него. На первый взгляд это сделано для того, чтобы играющий не заслонял автомат от публики. Но ведь этого легко можно было бы избежать, сделав, например, сидения для зрителей более высокими или развернув сундук во время игры боком к публике. Истинная причина состоит в том, что соперник с достаточно острым слухом, сидя рядом с автоматом, может уловить дыхание спрятанного человека.
14. Хотя м-р Мельцель при показе внутреннего устройства машины изредка и отклоняется от обычной процедуры, он никогда не нарушал ее настолько, чтобы выйти за рамки нашего объяснения. Например, иногда он с самого начала выдвигает ящик. Однако он никогда не откроет основной отсек, не захлопнув заднюю дверь отсека № 1 и не выдвинув вместе с тем ящик. Он никогда не задвинет ящик, не заперев предварительно главный отсек и нипочем не распахнет отсек № 1 при уже открытом главном отсеке. И наконец, игра всегда начинается лишь после того, как закрыты все дверцы и ящик автомата. Уже то, что м-р Мельцель ни при каких условиях не отклоняется от обязательных для нашей версии элементов процедуры, служит сильнейшим подтверждением истинности этой версии. Однако указанный аргумент становится еще весомее,если учесть, что хотя редкие и случайные нарушения процедуры все же допускаются Мельцем, они всегда таковы, что никак не порочат нашу версию.
15. На крышку сундука во время сеанса устанавливается шесть свечей. Спрашивается, почему так много? Ведь для публики достаточно одной, максимум двух свечей, так как зрительное помещение и без того хорошо освещено. Если перед нами только машина, то ей, очевидно, не нужно не (только) такое количество света, но и освещение вообще. Кстати, на доске противника автомата стоит всего одна свеча. Первое напрашивающееся объяснение здесь состоит в том, что столь сильный свет позволяет человеку изнутри хорошо видеть доску сквозь прозрачный покров на груди «турка». Однако, если учесть еще расположение свечей, то тут же возникает другое объяснение. Свечи расположены по три с каждой стороны фигуры. Самые длинные из них наиболее удалены от зрителей. В середине находятся свечи на два дюйма короче, а самые близкие к публике меньше еще на два дюйма. Свечи, расположенные на одной горизонтали, также не одинаковы: с одной стороны они короче на три дюйма, чем с другой. Иначе говоря, все свечи имеют разную высоту. В итоге создается ослепляющий эффект, который затрудняет опознание сидящего внутри человека сквозь прозрачную материю на груди «турка».
16. Когда автоматом владел барон Кемпелен, неоднократно замечали, что некий итальянец из свиты барона всегда исчезал во время игры. Больше того, как только итальянец серьезно заболел, демонстрацию автомата отложили до его выздоровления. Итальянец этот проявлял полнейшее невежество в шахматах. Аналогичные наблюдения были сделаны и после приобретения автомата Мельцелем. Челокек по имени Шлумберже, среднего роста и сутулый, повсюду сопровождал его, не имея никаких видимых обязанностей, кроме помощи при укладке и распаковке автомата. Не известно, умел ли он играть в шахматы. Однако точно установлено, что его никогда не видели во время показа автомата, хотя он часто появлялся перед самым началом игры или же после ее окончания. Больше того, когда несколько лет назад Мельцель посетил со своим автоматом Ричмонд, Шлумберже неожиданно заболел, и автомат не показывали в течение всей его болезни. Эти факты доподлинно известны многим из наших горожан. Официальная причина перерыва в представлениях не была связана с болезнью Шлумберже. Вывод из всего этого мы предоставляем сделать читателю.
17. «Турок» играет левой рукой. Это столь замечательное обстоятельство не может быть случайным. Брюстер только констатировал этот факт, не обратив на него особого внимания. В ранних трактатах об автомате этот факт вообще не упоминается. Автор памфлета, цитированного Брюстером, говорит о нем, как о детали, не относящейся к делу. Однако здесь кроется очевидное несоответствие, исходя из которого, с помощью дедукции можно прийти к истине.
То, что автомат играет левой рукой, не имеет связи с операциями машины как таковыми. Любое механическое устройство, которое заставляет левую руку перемещаться любым заданным образом, может с помощью реверса также заставить двигаться правую руку. Однако этот принцип но может быть распространен на человека, обе руки которого существенно отличаются если не по конструкции, то, во всяком случае, по силе. Осознав этот факт, мы, естественно, пытаемся связать отмеченную выше деталь с присутствием человека. Простой анализ показывает: автомат сделан левшой только для того, чтобы человек внутри мог вести игру правой рукой. Действительно, представим, например, что автомат «правша». Чтобы дотянуться до устройства, двигающего руку и находящегося, как мы уже говорили, сразу под плечом «турка», человеку внутри необходимо или использовать правую руку (для этого нужно плотно прижать и протиснуть ее между телом и стенкой автомата, что и неудобно и неловко), или же работать левой рукой, двигая ею перед грудью. В любом случае движения будут стесненными и неловкими. Наоборот, если автомат левша, как это и есть на самом деле, все затруднения исчезают. Правая рука оператора протягивается перед грудью, и ее пальцы легко управляют механизмом под плечом «турка».
Таково наше решение загадки шахматного автомата.
-
* Рассказ был написан в 1835 г., когда м-р Мельцель, недавно умерший, демонстрировал шахматный автомат в Соединенных Штатах. В настоящее время (1855 г.), как мы полагаем, его владельцем является проф. Митчелл из Филадельфии. — Прим. изд.
** Сэр Дэвид Брюстер полагает, что свободное пространство всегда имеется за ящиком, т. е. ящик фальшивый. Однако эта идея не проходит. Такой обычный трюк был бы сразу же разоблачен — ведь ящик долгое время открыт, что позволяет сравнить его глубину с размером сундука.
*** Некоторые из этих наблюдений могут показаться излишними. Однако наша главная задача состоит в том, чтобы убедить именно тех наших друзей, для которых логические обоснования важнее, чем простое утверждение.

ПЕШКА (E2)

Я - пешка простая, я - белая пешка Е-2.
Мне выпала честь защищать самого короля.
И в бой я бросаюсь, не тратя пустые слова:
Мне их заменяют мои боевые поля.

Мне мысли не чужды. Вчера в философском пылу
Постиг я одну из бесчисленных тайн бытия.
Я понял, что я не один деревянен и глуп:
Рожден наш король из того же бревна, что и я.

Но - в сторону мысли. Я, кажется, двинулся в путь.
Кому-то я нужен сейчас на другом рубеже.
И что интересно: я сам не успел и вздохнуть,
А волей судьбы возведен в Е-4 уже!

Мой враг на подходе, но вот избавленье от зла:
Меня мой сосед защитил от угрозы коня.
Пусть старая кляча от злости грызет удила.
Я твердо уверен: не выгодно есть ей меня.

Сосед мой, что справа, похоже, навеки затих...
Но рядом - мой ферзь, параллелями грозно звеня.
И я без особого страха съедаю других,
Покуда соседи по полю не съели меня.

-Мы - дети Господни, - шипит с перепугу ладья, -
Он всем нам пути указует своею рукой!
Но слон ни за что погибает, и ферзь мне сказал:
-Господь нам сегодня попался! Какой-то тупой!

Пускай неудачники, те, что за краем доски,
Кричат: Карьерист! Недотёсок! Съедайте его!
Плевал я на них! Прошлым ходом, привстав на носки,
Мне конь мой шепнул: До ферзя вам два хода всего...

Какой-то слонишко мне снова грозится! Наглец!
Вот я прикажу, и сменяют коня на него.
Избавьте от этих нападок меня, наконец!
Ладья до меня добирается. Слышь, божество!?

Я - ферзь! Богу - слава! Но что это? Что за кошмар?
В чем дело? Не верю. Не правильно! Надо не так!!!
Я честно служил... А награда? Смертельный удар...
Меня на ладью обменял мой хозяин... Дурак...

ВАЛЬС ШАХМАТНОГО КОНЯ

Шахматный конь - это вам не лошадка!
Ржать без причины, вставать на дыбы,
Прыгать без толку, бежать без оглядки -
Боже избавь от подобной судьбы!

Рационально, продуманно, быстро:
Прыг - и загнулись и пешка и ферзь.
Скушать меня? Глядь, на клетке уж чисто.
Был вроде там, ан, а я уже здесь!

Прямоходящие шеи ломают.
Путь мой - зигзаг, прямо ломится псих.
Вот потому я и предпочитаю
Буковку "Г" среди многих других.

Вот потому-то, что очень не вредно,
Я через головы прыгать могу,
И иногда - "в интересах победы" -
Перескочу короля на бегу.

Я не стесняюсь, Удел мой - высокий,
Я хоть и прогнут, а все же - герой,
И на такие решаюсь заскоки,
Что и ферзю не под силу порой.

Чем доказать мою сущность иную?
Вы приглядитесь: из всех на доске
Только меня вырезают вручную,
А остальных - на токарном станке.

Так что, цените, я вам не слонишко,
В конских шагах - судьбы целой игры!
Как вы сказали? Что это уж слишком...
Понял.
Шутил.
Извиняемся.
Прыг!..

ЛАДЬЯ

Ну, чего они все бегают? Чо елозють по доске?!
От, фицерик наш все крутится их ферзи невдалеке.
Гля-ка, лошадь, как ошпарена - ух! - сигает по полям!
Наши к им все лезут, милые, ну а ихи лезут к нам.

А я ничего не знаю: моя клетка с краю.
Гусударю-батюшке клетку охраняю.

О! Гляди! Фицер готовенький! Так паршивца, будет знать.
А стоял бы тут вот, рядышком, и сейчас бы мог стоять.
И коняшка наш скопытился. Чё, родимый, прискакал?
А меня вот тут, за пешечкой тварь не сыщет никака!

А я ничего не знаю: моя клетка с краю.
Гусударю-батюшке клетку охраняю.

Чо-то я не раскумекаю: кто тут наш, а кто не наш.
Ишь, разбегались, сердешные, зарябило в зенках аж!
Ба!.. Да партия закончилась... Царь наш - батюшка - того...
Все побиты, все поедены... Ну а мне - хотя б чего!

А я ничего не знаю: моя клетка с краю.
Гусударю-батюшке клетку охраняю.

ДОСКА

Восемь клеток вдоль, и восемь поперек.
Как мала она, как велика безмерно!
Сколько пролегло по ней путей-дорог,
И средь них - один, единственный и верный.

Но все длится бой, все носятся по ней
Толпами и врозь ее родные дети,
И усталый стон истоптанных полей
Редко кто поймет, дай, Бог, хотя б заметить.

А она смолчит. И вновь, и вновь, и вновь
Мертвых оживит в своем волшебном чреве.
Любит их она? Иль нет? Иль все равно
Матушке Доске - на радость, ни гнева?

Странный, странный мир… Чем дале, тем странней.
Но все звонче зов спасительной надежды,
Что все дети вдруг подумают о ней -
Матери своей, единственной и нежной.

Дождь продолжает усердствовать. Неутомимо выстукивает он свою унылую песню на крышах автобусов, на раскрытых зонтиках, на прилипающих к спинам плащах-болонья. Дождь методично полирует асфальт Курортного проспекта, и в глянцевитом асфальте отражается разноцветный неон по-прежнему элегантных, но уже не праздничных вывесок. По милости этого дождя, как бы зачеркнувшего многие местные достопримечательности, у меня остается уйма времени. Выручает афиша, сообщающая, что в Сочи проводится очередной международный турнир. К шахматам у меня давняя любовь. Остряки поговаривают, что без взаимности. Но ведь у меня никогда не было честолюбивых замыслов. Или, может быть, я не запомнил, когда они у меня были...
На этот раз состав сочинского международного оказался не особенно внушительным, и при хорошей погоде я, возможно, не стал бы разыскивать турнирное помещение — в Москве мы видали соревнования и покрупней. Но в курортном городе зябко и сыро, толстенные стволы знаменитых платанов кажутся разбухшими от воды, и я отправляюсь на турнир. В гулком вестибюле среди монументальных колонн маленькими кажутся гардеробщица и билетерша. По широкой мраморной лестнице поднимаюсь наверх.
Маловато, маловато зрителей. И, наверное, среди них есть и случайные — те, кого загнал сюда дождь. А другим, напротив, перекрыл дорогу мелкой мокрой сеткой. Нити прорванной сетки дождя еще поблескивают в волосах у некоторых зрителей. Например, у той женщины в первом ряду направо. Что-то я часто туда смотрю. Её волосы уже давно просохли, а я снова и снова разглядываю ее украдкой. Как-будто взгляд мой могут перехватить, как-будто кому-нибудь тут есть до меня дело. Она сидит в противоположном конце зала, наискосок от меня, как бы по диагонали. Мне виден ее затылок и часть лица — то большая, то меньшая, в зависимости от того, на какую доску она смотрит, но всегда только часть. И еще шея. Говорят, шея предательски выдает возраст женщины. Может, и выдает, но я не умею разбирать эти сообщения. И заводить знакомство не собираюсь. И смотрю на женщину, потому что силюсь что-то вспомнить. Но по-прежнему я вижу только часть щеки и часть челки, кончик брови и удлиненный черным карандашом уголок глаза.
Очевидно, мои настойчивые взгляды лишены какой-либо магнетической силы, потому что она ни разу не оглянулась. Ну и хорошо, значит, я не причиняю ей беспокойство и могу не испытывать чувства неловкости. Но вот женщина поднимается, огибает первый ряд стульев и направляется к выходу. Теперь-то уж она видит, как я на неё пялюсь, и отвечает мне удивленно-осуждающим взглядом. Я и сам себя осуждаю и все-таки смотрю на нее, пока не закрывается тяжелая деревянная дверь. До конца тура осталось еще минут двадцать. Самое интересное время, когда неторопливый ход шахматных событий невероятно убыстряется, когда завершаются интереснейшие приключения деревянных фигур и совершаются нелепейшие ошибки, когда зрители наконец узнают, кто выиграл, а кто проиграл. Но женщина, так терпеливо и сосредоточенно следившая за игрой, вышла и не вернулась. Уж не мои ли наблюдения тому виной?..
Подняв воротник, я бреду по мокрым дорожкам мимо вечнозеленых южных растений. Теперь, вечером, они кажутся почти черными, лишь кое-где расставленные на земле декоративные светильники бросают блики на толстокожие, словно лакированные листья, о которые разбиваются капли дождя. Я вспоминаю женщину, сидевшую впереди, наискосок от меня. Вспоминаю, какой она была много лет назад. Да, я знал ее тогда, хотя мы не были знакомы. Как сегодня, в турнирном зале, смотрел я на нее со стороны и даже не знаю — были когда-нибудь замечены мои взгляды?
...В те далекие годы новый Крымский мост через Москву-реку казался чудом техники. Проходя по нему, я всегда испытывал желание потрогать эти марсианские конструкции, погладить огромные заклепки. Проходил здесь часто — через Крымский мост вела дороге в Центральный парк, который был для меня тогда самым притягательным местом на земле. Я потому и отразил все попытки родителей отправить меня в пионерский лагерь или на дачу к знакомым, чтобы чуть не ежедневно бывать в Центральном парке. Здесь я дышал свободой, здесь меня окружала новая, полная соблазна жизнь. Здесь можно было обходиться без надоевших дома супов и допоздна бродить по шуршащим, вздыхающим и поющим аллеям.
Но, конечно, больше всего влекла меня шахматная база, шахбаза, как ее называли постоянные посетители. Это было замечательное место! Тонкие дощатые перегородки, отделявшие шахбазу от громкоголосых массовиков и вечерних оркестров, казались мне надежными стенами замка. А обшарпанные столики и видавшие виды комплекты шахматных фигур, которые выдавались под залог любого документа, были просто прекрасны. Каждый, кто побывал здесь несколько раз, чувствовал себя своим, проникался ощущением какой-то особой посвященности. Тогда мне еще не был известен девиз Всемирной шахматной федерации «Все мы одна семья», но смысл его я начал постигать именно на шахбазе Центрального парка.
Если не считать случайно забредших сюда индивидуумов, посетители шахбазы делились на два не то чтобы враждующих, но все же как-то обособленных лагеря. Один составляли люди, казавшиеся нам стариками. Они приходили сюда из большой сложной жизни, на лицах их нередко лежали тени усталости и непонятных нам забот. Играли они, на наш взгляд, слишком медленно и осмотрительно, вели тягучие, разреженные частыми паузами, разговоры. Играть с ними было тягостно, и мы шли на это только, когда не было никого из своих, да и они приглашали нас лишь за неимением привычных партнеров.
Мы составляли другой лагерь. Наш возраст колебался от четырнадцати до семнадцати лет. Большинство из нас училось в школе и по резным причинам проводило летние каникулы в Москве. Точнее — в Центральном парке. Еще точнее — на шахбазе. Нельзя сказать, что мы были массовым изданием сиамских близнецов, но нас объединяло увлечение шахматами и неутолимая жажда соревнования. Сядут двое — играют матч. Соберутся несколько человек — сразу чертится турнирная таблица. Играли быстро, смело, азартно. Шахматных часов в те времена было мало, и молниеносные турниры проводились под счет. Добровольный судья командовал «белые!» — делали ход предводители белых фигур. Через пять секунд звучало «черные!», и руки поспешно тянулись к черным фигурам. «Белые!» — «черные!», «белые!» — «черные!» — пропустишь два раза свою очередь, получаешь ноль.
Иногда неспешные беседы солидных посетителей и шумные игрища молодых прерывались появлением кого-нибудь из тогдашних московских знаменитостей. Мастера в те годы были наперечет, каждого из них мы знали в лицо, и черты их до сих пор еще проступают на затемненной пленке памяти. Вот дает сеанс одновременной игры Николай Николаевич Рюмин. На открытой площадке, примыкающей к помещению шахбазы, прямоугольником расставлены столики. С внешней стороны прямоугольника уселось человек тридцать участников сеанса. Среди них и трепещущие перед знаменитостью новички, и стажированные «специалисты по мастерам», чьи боевые трофеи составляют листки с записью партий, где после слов «белые сдались» (сеансер играет белыми) красуются подписи многих прославленных шахматистов. За спинами играющих толпятся зрители, в большинстве своем это любители давать советы. Свою миссию они выполняют с железной настойчивостью, не взирая на сетования некоторых самостоятельно мыслящих участников сеанса. А внутри многолюдного прямоугольника—человек в белой рубашке. Он быстро переходит от доски к доске, стремительно передвигая белые фигурки. У наиболее сложных позиций время от времени задерживается — худые волосатые руки опираются о край стола, темные волосы спадают на густые, сросшиеся у переносицы брови. Скуластое лицо кажется суровым, на самом деле оно просто сосредоточенно. Сделал ход, посмотрел еще раз на доску и в ответ на реплику кого-либо из советчиков улыбнулся грустной улыбкой тяжело больного человека. Рюмина все любили — за талант, за характер... Он был главным козырем москвичей в междоусобном споре с ленинградцами и, кто знает каких высот достиг бы, если бы не туберкулез...
По-другому давал сеансы старейший московский мастер Абрам Исакович Рабинович. Он тяжело передвигался вдоль фронта досок и словно катил перед собой круглый, обтянутый жилетом живот. Живот его находился в каком-то странном несоответствии с маленькой бритой головой и отнюдь не толстым старческим лицом, украшенным древним пенсне. Незлой в сущности человек, Рабинович был до смешного раздражителен. Он бурно реагировал на каждое нарушение правил проведения сеанса, на каждое слово весело настроенной публики. Свои эмоции маэстро — так в годы его молодости величали шахматных мастеров — выражал произносимой с лютым презрением формулой «пиж-ж-жен несчастный!!!». Говорят, даже свою жену он в минуты гнева назыаал несчастным пиж-ж-женом. И еще одну «формулу» любил Абрам Исакович: в «Вечерней Москве», где он вел шахматный отдел, большинство комментариев заканчивалось словами: «и далее эвентуально».
Из числа маэстро был и Федор Иванович Дуз-Хотимирский, отличавшийся еще в турнирах 1909 — 1911 годов. Балагур и весельчак со вздернутым носом, рыжеватыми усиками и высоким фальцетом он напоминал разбитного мастерового из спектаклей о дореволюционной России. Федор Иванович был убежденным противником всякой книжной премудрости, а вот мастер Вениамин Маркович Блюменфепьд был не менее убежденным книжником. Вся его худенькая фигурка казалась приложением к огромному, туго набитому черному портфелю. Иной раз представлялось, что не будь этого груза, легкий, подвижный Блюменфельд оторвался бы от земли, подобно птицам, которых он напоминал острым профилем и зыбкой походкой. Однако портфель не мешал полету мысли — пытливый мастер много занимался психологией шахмат, в частности первый начал практиковать, получивший ныне общее признание, хронометраж партий. Его лекции интересно было слушать, но все же у меня оставалось время удивляться тому, что такой ученый человек, да еще известный мастер, а ботинки у него рваные. И тому, что всегда, даже в жаркий день, на нем черный галстук...
И сейчас я этому удивляюсь. А у меня ботинки крепкие, не то бы я давно промочил ноги, шагая по мокрому парку вокруг гостиницы «Приморская». Где-то совсем рядом сердито ворочается море, но я его не чувствую. То одна, то другая клеточка оказывается освещенной на большой диагонали памяти. И в каждом кадре я ощущаю ее присутствие, ее — женщины, которая сидела сегодня наискосок от меня. Но появляется она только сейчас, когда я вижу душный летний вечер а Центральном парке. Она появляется в окружении веселых и шумных молодых людей. Парни эти тоже постоянные посетители шахбазы, но ни к одному из сложившихся здесь лагерей не примыкают. Они — сливки общества, элита, как любят теперь говорить. Любой из них играет сильнее любого из нас, рядовых шахбазовцев. Еще бы! Почти у всех у них в карманах красные книжечки с гордыми словами «первая категория СССР» Чаще всего они играли между собой, играли настоящий блиц с часами, которые им в знак особого уважения выдавал заведующий шахбазой. Стучали фигуры по доске, щелкали кнопки часов, отлегали к зрителям шутки-прибаутки!.. А формой общения с простыми смертными был гандикап. Кто-нибудь из них предлагал сыграть кому-нибудь из нас. Начинали на равных, проигравший получал фору — пешку, потом коня, потом ладью. Вокруг сжимали кольцо любители поразвлечься. Представитель элиты без умолку балагурил — это называлось «звоном». Обидный звон окончательно выбивал неудачника из колеи. После того как он проигрывал с лишним ферзем, победитель торжественно снимал с доски целый фланг — ладью, коня, слона, и три пешки. Это уж был предел падения, с бедняги в таких случаях брали расписку — мол, такой-то получил от такого-то фланг, подпись, число. Расписку можно было брать и дав вперед ферзя. Конечно, проделать подобное удавалось не с каждым, жертвами резвящихся первокатегорников обычно оказывались зеленые новички.
Я завидовал этим ребятам. Не их шахматному величию, а уверенности, раскованности, их интеллектуальной солидарности, выделяющей этих парней среди всех прочих. И тому, что с ними была она. У нее была удивительная шея, возносившая откинутую назад голову и уходившая в теплые тени, которые густели за воротом крепдешиновой блузки. У нее были каштановые, задорно подстриженные волосы и загорелые руки, покрытые золотистым пушком. А в глазах — то горячий блеск своеволия, то доброта понимания, то странная в начале лета осенняя грусть. А может, это и не совсем точно Девушки тогда редко заглядывали на шахбазу, а таких, как она, здесь, наверное, никогда не было. Когда она со своей постоянной свитой проходила между столиками, игроки отрывались от досок и смотрели ей вслед — кто с любопытством, кто с симпатией, кто с осуждением. Случалось, кто-нибудь из галантных старичков предлагал ей сыграть партию, случалось, она не отказывала, но явно предпочитала партнеров из своего окружения. Может быть потому, что с ними ей вообще было интересней. А может быть, потому, что приятели были к ней снисходительны — возвращали ходы и подсказывали сильнейшее продолжение. Только один из этих ребят, высокий худой парень с черными вьющимися волосами, позволял себе критически относиться к ее шахматному творчеству. Вообще, по-моему, он слишком много себе позволял — и быть ближе других, и руку класть на плечо, и обмениваться до противности многозначительными взглядами.
Я не знаю, хорошо ли она играла в шахматы, хотя однажды и сказался ее противником. Это была ужасно глупая история. Взяв шахматы под залог замусоленной справки из домоуправления, я двинулся к свободному столику. Имея надежную материальную базу, я, конечно, без труда нашел бы с кем сыграть. А она с приятелями восседала за соседним столиком. Шахмат у них не было, видимо, никому не хотелось идти за инвентарем.
— А вот и дерево,—совершенно неотразимо сказала она и призывно подняла руку. — Сыграем?
Ну, зачем мне было с ней играть? Проигрывать мне страшно не хотелось, а выигрывать... Вот если бы влепить мат кому-нибудь из ее самоуверенных друзей!.. Но я, как загипнотизированный, стал расставлять фигуры. Поначалу все складывалось хорошо: в своем коронном королевском гамбите я почти автоматически захватил инициативу и получил грозную атаку. Моя партнерша с тревогой смотрела то на доску, то на своих друзей, как бы призывая их на помощь. Несколько толковых ходов они ей действительно подсказали, а я, когда кончилась инерция дебюта, вдруг почувствовал всю нелепость своего положения. Сидеть так близко и бояться задеть ее взглядом, поджимать ноги, чтобы случайно не задеть под столом ее свободно поставленных ног, и передвигать эти, ставшие такими маленькими, такими безразличными, фигурки.
И Лонский пешкою ладью
Берет рассеянно свою...
Чушь какая-то! Но что делать— надо ходить. Моя, только что бывшая такой сильной и красивой, позиция скомкалась, фигуры утратили взаимосвязь, и постыдное поражение казалось неизбежным. Но, очевидно, и она играла не лучшим образом. Во всяком случае, развязка наступила неожиданно. Через мое плечо протянулась чья-то рука, взяла мою ладью и решительно двинула ее под удар черной пешки. Это был эффектный и очень сильный ход — жертва ладьи ставила ее короля в безвыходное положение. Она гневно вскинула глаза, но в них тут те появилось совсем не идущее ей выражение покорности. В нашу игру вмешался тот самый худой, чернявый парень, вмешался не очень вежливо, но что я мог тут поделать? Его длинная рука с холеными пальцами сделала еще несколько ходов — теперь уже за нас обоих, и я оказался победителем.
Я сидел подавленный и не мог уйти, потому что шахматами, которые я должен был сдать, чернявый уже играл со своим приятелем. А она? Она забыла неприятный эпизод и, как ни в чем не бывало, принимала участие в общем разговоре. К счастью, вскоре все они поднялись и шумно двинулись к выходу. Длинная рука чернявого скользнула по ее спине и задержалась на талии. Я сдал шахматы и пошел домой. Навстречу мне в направлении Нескучного сада шли воркующие, словно спрессованные с боков парочки.
...В канун Нового года уехать из Сочи не так-то просто: массы отдыхающих и командированных покидают черноморскую жемчужину и, как птицы, стаями улетают на свои зимовья. Но мне повезло — я купил билет на самолет у чудака, надумавшего встречвть Новый год в поезде, и теперь автобус везет меня в Адлер, на аэродром.
Вчера я снова провел несколько часов в турнирном зале, но женщина из воспоминаний не появлялась. Я не знаю, забрела ли она на огонек шахматного турнира так же случайно, как я, временно оказавшись под дождливым сочинским небом, или постоянно живет в этом городе и с трудом выкроила время, чтобы, взглянув на молодых грсссмейстеров и мастеров, осветить какие-то поля на большой диагонали памяти. Я ничего о ней не знаю. Автобус изо всех сил рвется навстречу пламенеющему над морем рассвету. Дождь кончился, похоже, на побережье установится солнечная, относительно теплая погода. Через час самолет поднимет меня высоко-высоко и понесет в холодную, заснеженную Москву. Где когда-то было то далекое шахматное лето и где я о нем почти никогда не вспоминаю.
Источник: "Шахматная Москва" №8, 1971

Проходит день. Вечернею росою
Зовет к себе благоуханный сад,
Но не того, кто увлечен игрою.
С покатых плеч блестящий шелк упал,
Как с гор поток стремительно и звонко...
Его дебют излюбленный – “саял” **,
А после -“сейф” — меч, заостренный тонко.
Когда ж черед приходит Дельарам,
Несет влюбленный жемчуга, наряды –
Она ж, едва притронувшись к дарам,
С него не сводит преданного взгляда:
— Ты помнишь, как премудрый Саади
Учил любить, не ведая досуга:
“Во все глаза на милую гляди...”
Я не нашла в тебе такого друга.
Нельзя любовь делить, как ананас...
И стал нетверд в игре своей вельможа,
Недаром тень легла кольцом у глаз,
И в пальцах не унять досадной дрожи.
Все чаще слух терзает слово “мат”,
И все грубей становятся ошибки,
И поражений горьких темный чад
С его лица сгоняет тень улыбки.
День или утро, сумерки иль ночь,
Лучится солнце иль плывут туманы –
К игре не может страсти превозмочь,
И тают, как свеча, его туманы.
А шахматы бессменно на доске...
Неугомонная их движет чья-то воля,
И черный конь в протянутой руке
Обозревает жаркой битвы поле.
В гареме пусто — нет прекрасных жен,
Другой цветник букет их украшает.
И стражи нет. Но все ж не побежден,
Вельможа вновь фигуры расставляет.
— А ставка?
— Ставка? Я жену отдам.
Утеху сердца, аромат жасмина.
О, Дельарам, скорее, Дельарам,
Иди сюда пред очи господина!
Она вошла (и дрогнули сердца,
И на фигурах пальцы онемели),
Как амарант из царского венца
С глазами перепуганной газели.
И, кажется, он начал “мушейхи”,
Он к мудрости стремился осторожной...
Увы, не могут передать стихи,
Какой была та партия тревожной!
Нам сохранило время лишь конец,
Когда вельможе стало жутко ясно:
Теряет он души своей венец,
И продолжать игру уже напрасно.
Как будто кто-то злой просыпал соль
На рану сердца, что кровоточила.
Игрок увидел: одинок король,
Вокруг него столпилась вражья сила.
И понял он, что жизнь идет ко дну...
Вдруг Дельарам воскликнула, бледнея:
— Отдай ладьи и ты спасешь жену,
О, господин, отдай ладьи скорее!
И вот уже ладья идет вперед,
За нею слон, за ним ладья вторая,
Опять ладья, за нею пешки ход,
И прыгнул конь, победу возвещая.***


1.Лh8+ Кр:h8
2.Сf5+ Лh2
3.Л:h2+Крg8
4.Лh8+ Кр:h8
5.g7+ Крg8
6.Кh6x

Дрожит игрок, глазам не веря, — мат!
О, эта дрожь, пьянящий спутник чуда...
Пусть нищий он, но все-таки богат:
С ним Дельарам уйдет сейчас отсюда.
И где-нибудь на ложе из цветов
Влюбленный шепчет:
— Ты приманка глаза,
Язык мой беден, не хватает слов,
Чтобы воспеть тебя, цветок Шираза!
Утеха сердца, мыслей аромат,
Бутон нарцисса, ломтик нежной дыни,
Ты мне дала последний шах и мат,
У ног твоих я только раб отныне.
Я не забуду больше Саади,
Он говорил, не ведая досуга:
“Во все глаза на милую гляди,
И целый мир вместит одна подруга!”

** В десятом веке в шахматах у мусульманских народов фигуры были крайне ограничены в своих движениях. Поэтому, чтобы избавиться от скуки вялых первых ходов, была введена целая система условных дебютных положений. Таковых, согласно трактату Алладжхаджи, различалось четыре: “муджанах” — ускоренное, “сейф” — меч, “мушейхи” — мудрое, “саял” — поток.

*** Надо иметь в виду следующие арабские правила игры. Слон ходил лишь на третье поле вкось, причем, если на пути его стояла какая-нибудь фигура, то он перепрыгивал через нее, но не брал ее при этом.

.







Источник

...Длинный коридор института. Рабочий день давно кончился. Люминесцентные лампы, включенные через одну, нудно гудят, отбрасывая свет холодный и безжизненный. Как в операционной, подумал мастер, хотя в операционной никогда не был. Он поймал себя на том, что идет заложив руки за спиной, как арестант на прогулке. Мастер разомкнул пальцы и, желая прервать затянувшееся молчание, повернулся к шагающему рядом профессору.
- Так ваша машина уникальна? Видимо, это будет одна из сильнейших программ в мире?
Профессор, седенький маленький человек с небесно голубыми, слегка на выкате глазами, отрицательно покачал головой:
- Едва ли. Хотя это и не исключено. Дело в том, что мы не ставили своей целью создать машину, обладающую, говоря житейским языком, наибольшей практической силой. Мы попытались... как бы вам сказать ... смоделировать развитие человеческого интеллекта. Создать машину, способную учиться в процессе ее... хм... деятельности... Такая машина, кстати, многократно описана фантастами...
- Я не читаю фантастики - сказал мастер.
- Ну, может быть, правильно делаете, - вполне миролюбиво молвил профессор. - Словом, самообучающаяся машина. Это трудно объяснить человеку, не знакомому с азами высшей математики и кибернетики... вы уж извините, мастер... Для нас не так важен уровень игры программы, как сам процесс ее совершенствования. Про-цесс,- еще раз протянул он и пытливо глянул на мастера. Но выражение лица собеседника было неопределенно: мастер носил очки с темными стеклами, не снимая их, кажется, никогда, как и затертый замшевый пиджак.
Коридор кончился узкой, обитой железом дверью. Профессор пошарил в кармане, достал ключ и открыл. Он вошли. Посреди небольшой с синими стенами комнаты, стоял шахматный столик, рядом с ним - стул. Больше в комнате ничего не было. В углу мастер заметил еще одну пожаронепроницаемую дверь. Он понял, что за ней находится машина.
- Скажите, профессор,- задал мастер давно мучавший его вопрос, - почему все-таки вы пригласили именно меня? Ведь могли найти человека посолиднее, может быть, кого то из гроссов даже?
- Видите ли, - замялся профессор, - гроссмейстер - это шумиха, сенсации, крикливые заголовки и тому подобная зряшная суета. Нам это ни к чему. В нашем эксперименте мы не преследуем шахматных целей. Важно, насколько машина приблизится к уровню человека, который выступает в роли, так сказать, учителя. Применительно к вашему случаю - станет ли она играть в вашу силу, в силу мастера с рейтингом 2337*, - блеснул профессор памятью. - Мы предполагаем, что наша программа в состоянии достичь уровня любого шахматиста, поставленного с ней в отношение обратной связи. Вопрос лишь во времени. Словом, действие равно противодействию...
Мастер еще раз огляделся по сторонам (синяя комната произвела на него самое невыгодное впечатление), поднял глаза вверх (все те же лампы дневного света) и с неожиданным для себя самого раздражением сказал:
- Извините, но я не уверен, что машина будет играть даже в мою силу.
- Это мы и проверим, не зря же мы все это затеваем, - с ласковым терпением в голосе сказал профессор, и мастер подумал, что такие прозрачные голубые глазки пристало бы иметь сказочному троллю или на худой конец руководителю кукольного театра, но никак не преуспевающему технократу. - Это мы, дорогой мой, и проверим, - еще раз повторил профессор, как то успокоительно повторил, и весь запал мастера, невесть откуда появившейся и неизвестно против кого направленный, враз улетучился. И он как ни в чем не бывало продолжил свои несколько наивные вопросы:
- Вы говорите, машина будет учиться. Но ведь какой то минимум... информации... в нее заложен? Ну, партии, анализы, дебюты?!
- В машинной памяти сейчас - около ста партий одного из самых ярких шахматистов середины прошлого века...
- Кого же? - с деланным безразличием спросил мастер, а в мозгу уже вспыхнули овеянные славой имена Морфи и Андерсена, и забилось, застучало сердце...
Профессор, казалось, прочел его мысли.
- Нет, никого из великих мы трогать не стали. Я вам говорил: ажиотаж нам не нужен. В машинной памяти - партии Иоганна Крашеницкого**, всего лишь.
- Крашеницкого... - разочарованно протянул мастер. Он чувствовал себя почти обманутым. - Почему же именно Крашеницкий?
- А почему бы и нет? - ответил вопросом на вопрос профессор.
Действительно, почему бы и нет, подумал мастер? Почему он, скромный, прямо скажем, весьма скромный мастер, по какой- то чудесной случайности должен стать партнером - да что там, противником! - легендарного Пола Морфи? Почему?..
-Кстати, - прервал его мысли профессор, - творческое кредо Крашеницкого и натолкнуло нас на мысль обратиться к вам.
- Не понимаю, - сказал мастер. - Крашеницкий был романтиком, так сказать, рыцарем без страха и упрека, а я...
- Вот-вот, - обрадовался профессор. - Мы заинтересованы в том, что бы максимально расширить диапазон нашего эксперимента. Между... м-мм ... противниками должен быть значительный разрыв, не только по уровню игры, но и по творческим взглядам... насколько, конечно, возможно применять это понятие к искусственному интеллекту, - усмехнулся профессор. - Специалисты сказали нам, что вы шахматист... - тут он замялся - довольно сдержанного темперамента. - И ощущая, что, быть может, выразился не вполне тактично, совсем уже деловым тоном закончил:
- Начинаем завтра же. Играть придется после девяти вечера: днем машинного времени на ЭВМ на нам в достаточном объеме получить не удалось. Вам будет помогать ассистент. Ваши пожелания?
- Настольную лампу... - мастер неприязненно посмотрел в потолок, сияющий неоновой белизной.
- Это мы предусмотрели - завтра будет, - быстро отреагировал профессор.
- ... пепельницу ... и, если возможно, - мастер покосился в сторону окна, - заклеить рамы. Дует изрядно.
- Хорошо, - профессор что-то пометил в своем блокноте. - Еще?
- И втащите сюда что-нибудь из мебели, чтобы не было этого ужасного эха...
Дома мастер долго рылся в своей библиотеке, пытаясь найти что-нибудь о Крашеницком. Удалось раскопать немногое. "Сын обедневшего польского аристократа, мать немка... - читал мастер набранное петитом, - разносторонне образован, талантливый музыкант и композитор, владел пятью языками... Участие в студенческих беспорядках... вынужден эмигрировать... В Париже стал шахматным профессионалом... Играл на ставку: пять франков партия (интересно, сколько это на наши деньги, подумал мастер). Давал уроки шахматной игры, - мастер перевернул страницу, - придумал гамбит, названный его именем... Умер в нищете в возрасте сорока двух лет". В двадцати двух изданиях была воспроизведена знаменитая партия: Крашеницкий был разгромлен своим гениальным соперником неправдоподобно красиво, в двадцать с небольшим ходов. Других партий Крашеницкого ему обнаружить не удалось. Не удалось найти и портрета своего будущего противника. Тем не менее мастер почему-то представлял его артистической внешности человеком с грустными глазами и большим бантом на шее.
Для очистки совести и спокойствия душевного мастер переиграл на доске полсотни партий корифеев прошлого. Он получил удовольствие. "Были люди, были... великаны!.." - бормотал мастер, потягивая пиво и удивляясь тому, как причудливо сочетались на доске смелые жертвы и самые что ни на есть легковесные, наивные, суетливые наскоки. Были люди, были, и мысль их парИла, и душа не спала... Но - что и говорить! - несмотря на блестящие атаки, смерчем проносившиеся по доске, несмотря на сказочные комбинации, едва ли возможные в наше время, как невозможны в наш рациональный век ведьмы, гномы и разные там щелкунчики, недостатки их игры были видны современному мастеру невооруженным глазом. Однако, хотя результат матча с искусственным шахматистом больше сомнений не вызывал (в возможность усиления машины по ходу матча поверить было трудно), мастер лег спать с ощущением смутного беспокойства.
Прошло две недели, сыграно было три десятка партий. Превосходство мастера было подавляющим. Он легко отражал неподготовленные атаки своего электронного противника и жестоко наказывал его за грубые стратегические ошибки. Часто ему удавалось уже с первых ходов стиснуть позицию машины стальным, неумолимо сжимающимся обручем, и кисли, задыхаясь на последних горизонталях ее фигуры...
Мастер проиграл лишь дважды. Сначала (это было в девятнадцатой партии при счете 17,5 на 0,5 очка) он просмотрел хитрую ловушку, остался без фигуры и, несмотря на длительное сопротивление, спастись не смог. В другой раз, уже в третьем десятке партий, он сознательно сделал гнилой, как говорят шахматисты, ход, желая проверить, найдет ли машина тонкое, почти этюдное опровержение. Машина, к его удивлению, своего не упустила.
- Ну, мастер, как идут дела? - спросил заглянувший как-то в синюю комнату профессор.
- Вы ведь в курсе, - пожал плечами мастер.
- Мне интересны ваши впечатления.
- Никаких особых впечатлений нет... Играем потихоньку. А результат... Я же вам говорил - вряд ли ваша машина будет играть в силу мастера.
- Как знать, как знать, - обронил профессор и удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Мастер пожалел его: ведь терпела крах идея, которой профессор посвятил столько лет... Шутка ли, самообучающаяся программа, модель человеческого интеллекта! Но жизнь, она беспощадна к мечтателям, от нее не уйдешь, ее не обманешь...
И снова началась игра, снова юный ассистент, исчезая за железной дверью, возвращался с листком бумаги в руках*** и делал ход на доске.
Время шло, счет рос, ничего не менялось.
Машина по-прежнему терпела сокрушительные поражения, но не собиралась отказываться ни от своей бесшабашной манеры игры, ни от столь милого ее сердцу гамбита Крашеницкого. Однако победы уже не приносили мастеру удовлетворения. Позиции гамбита давили на него, не отпуская, казалось, ни на минуту. Они стояли перед глазами днем: в столовой, в театре, на футболе. Они снились ему по ночам. Фигуры медленно копошились, образуя фантастический клубок; потом клубок разматывался, принимая знакомые контуры. Доска, покачиваясь, плыла в воздухе почти вертикально, но фигуры почему то не осыпались... После таких снов мастер просыпался с тяжелой головой, и на шахматы не хотел даже смотреть.
Снились мастеру и другие гадкие, отвратительные околошахматные и совсем нешахматные сны. Ему приснилось, что он пригласил на футбол знакомого гроссмейстера, тот пришел, но сделал вид, будто его, мастера не узнал, и сел с другими. И еще: его пытаются заставить играть на рояле, потом на гитаре, на мандолине, он отказывается - "не умею", - его тут же начинают учить, показывать, где и как прижимать струны, он ничего не понимает, болван последний, а идет концерт, и зал полон публики... А еще мастеру привиделось черное солнце над Серебряным бором, блестит вода, песчаный, как в дни его юности пляж полон народу, а он плывет тяжело и почему то не сняв рубашки... И еще всякая чушь. Плохо спал мастер, ох, плохо...
Знакомый врач посоветовал принимать тазепам.
После этого вредные сны прекратились. Канули куда то толпы, несущие под его окном транспаранты: "Претворим гамбит Крашеницкого в жизнь!". Растворилась витавшая в плотном, вязком воздухе доска с наползавшими друг на друга фигурами в центре и странной пустотой у неясно очерченных краев. Сны стали реже, тише, прозрачнее. Исчезла и тревожащая душу тень вечного неудачника и фантазера, полуголодного романтика и музыканта-любителя, этого загадочного Иоганна Леопольда Крашеницкого.
CКАЖИТЕ, МАЭСТРО, что вы думаете о Крашеницком? - поинтересовался наш герой у знакомого гроссмейстера, того самого, который так странно и высокомерно повел себя в вышеизложенном сне.
- Крашеницкий? - задумался гроссмейстер... Это был талант - незаурядный, подлинный. И как это бывает в жизни, не оцененный ни современниками, ни нами, безжалостными потомками. Столько дать шахматам... гамбит Крашеницкого вспомните хотя бы... и войти в историю одной проигранной партией! Впрочем, мастер, все романтики были неудачниками... пока оставались романтиками. Стейниц ведь то же был романтиком, в юности - вы же знаете... Только мы с вами, дорогой мастер, - гроссмейстер улыбнулся, - родились взрослыми. У нас не было шахматной юности. И мне - поверьте, я не рисуюсь - этого немного жаль.
Шахматная юность у мастера, конечно же, была. Он живо представил себе желтый, с колоннами, особняк, в котором помещался К-й районный Дом пионеров. Здесь он начал заниматься, здесь добрался до кандидата в мастера. Длинная комната с развешенными по стенам портретами чемпионов мира... Демонстрационная доска, на которой руководитель секции, первый и последний тренер мастера, проводил занятия по теории шахмат... Засевший на всю всю жизнь в голову вальс цветов, под который изо дня в день, из месяца в месяц занимались гимнастки в зале, находившемся этажом ниже...
Этот вальс, казалось ему, звучал еще в тот далекий майский день 195... года, когда отец впервые привел его, второклассника с аккуратной челкой на лбу, в комнату с портретами. Его посадили с кем-то - первого противника он не запомнил от волнения, наверное, - и он выиграл, потом еще раз, и у другого, и у третьего. Против него выпустили маститого третьеразрядника, как и все третьеразрядники, несколько самоуверенного; он показался будущему мастеру совсем взрослым, а было ему скорее всего лет тринадцать-четырнадцать. Результат тот же. Потом он обыграл еще одного большого и занимающегося.
Подошел тренер, побеседовал с ним - как зовут, где живет, в какой класс ходит? И проэкзаменовал по шахматной нотации - настоящей, серьезный шахматист должен уметь записывать ходы. Он все назвал правильно, и только в конце, когда тренер указал на поле, где в начале партии стоит королевский конь белых, сказал: "ге-один" (так говорил отец). "Же-один" - поправил тренер. Его лысая голова блестела в лучах полуденного солнца. "Же-один"! Надо же, такая пустяковина, а пробилась из-под асфальтовой толщи тысяч и тысяч дней, а ведь прошло почти тридцать лет, и уже забыто многое, навсегда забыто, и даже женщин любивших его и любимых им, не всех он помнит по имени... Удивительная штука память...
Было тогда мастеру девять лет. Целых девять лет. Теперь начинают и раньше, шахматы помолодели, не редкость уже и юный кандидат в мастера, которого бабушка провожает в школу и за руку переводит через дорогу. А он добрался до первого разряда только в десятом классе... Нет, не расщедрилась природа, не наделила его талантом, не наделила...
Мастер вспомнил свой первый турнир. Играли, как тогда говорили "на четвертый разряд" и все мероприятие завершилось в два воскресенья. Будущий мастер набрал в том турнире чертову прорву очков. Выиграл у всех и только одну партию сыграл вничью. И всплыло перед глазами: белый ферзь, король и еще туча фигур гонят, преследуют одинокого, беззащитного черного короля, противник мужественно сопротивляется, и вдруг - ах-ах-ах - неосторожный ход, пат, ничья, первое в жизни турнирное огорчение. Зато потом, в этом же турнире и, помнится, в этот же день, ему зевнули целого ферзя - единственный раз в его богатой практике. Мастер и сейчас помнил как это произошло в совсем безрадостном для него положении, помнил и противника - высокого, годами четыре старше него парня с заусенцами на крупных руках, настоящего переростка. Фамилия его была - Новакович.
А в следующем турнире, когда честолюбивые помыслы устремлены были уже к сияющему в вышине третьему разряду, он сам подставил фигуру, и противник, сжалившись над готовым расплакаться крошкой, вернул ему ход. Об этом эпизоде мастер до сих пор вспоминал с чувством стыда, потому что ту партию у своего благодетеля он выиграл...
И послышалось мастеру щелканье часов, беспрерывный сухой треск, изредка прерываемый короткой напряженной паузой... Блиц, блиц! "Какой русский не любит быстрой езды!" - восклицал писатель. И какой шахматист не был в ранней юности заворожен волшебным азартом блица, когда отпущено тебе на все про все пять минут, а дальше - с легким, почти неслышным шорохом, как осенний лист, падает флажок на твоих часах, и что-то обрывается внутри...
Мастер с каким-то даже умилением представил себе тогдашние часы - устойчивые, сработанные из светлого, покрытого желтоватым лаком дерева, с двумя большими циферблатами и красными, со стрелочкой на конце, флажками у цифры двенадцать. Нынешние часы, маленькие, пластмассовые, он не любил: раздражали и их нарочитая хрупкость, и неприятный, лязгающий стук металлической кнопки по пластмассе корпуса.
Впрочем, и в то далекое время часы не отличались прочностью и удароустойчивостью. Они - увы, - беспрерывно ломались и останавливались. Чинил их папа одной из девочек, часовщик по профессии, и, конечно, бесплатно. Потом девочка в секцию ходить перестала, часов стало не хватать, и тренер, объясняя, что блиц бесполезен, а быть может, даже вреден для молодого шахматиста, а кроме того, разрушителен для инвентаря, отбирал часы и прятал их в шкаф.
Сколько мастер себя помнил, он мечтал з д о р о в о научиться играть блиц - и эта скромная его мечта не осуществилась. Чего то не доставало у мастера в характере, и он так и не перестал терять голову в те мгновения, когда минутная стрелка, стремясь к цифре двенадцать, неумолимо приподнимала флажок. Боязнь потерять сразу все так и не покинула его.
И вспомнились ему друзья. Юра Боголюбов, светловолосый, с очень нежной кожей и длинными загибающимися кверху ресницами однофамилец знаменитого гроссмейстера... Саша Ворнавицкий, толстогубый, как потомок Ганнибала, в тяжелых роговых очках, удивительный оптимист в жизни и в шахматах. Саша Ворнавицкий, у которого мастер выиграл все партии кроме одной, и - надо же! - уцелела, чудом осталась в записной книжке именно эта одна... Миша Иванов, готовый играть до голых королей и в цейтноте противника поставить на карту все... Яша Финкельштейн с его знаменитым "когда кони сыты, они бьют копытом"...
И встало у мастера перед глазами: воскресный день, очередной тур первенства Москвы среди домов пионеров, вся секция собирается у желтого особняка с колоннами и шумной толпой - человек тридцать, и совсем не похожи на задумчивых шахматистов - едет на матч. Весело ехали, говорливо, но за болтовней и шуточками уже скрывалось настоящее предматчевое напряжение. Его, мастера, место - третья доска за мальчиков, рядом с Юрой Боголюбовым, и лет ему четырнадцать...
Дальше, как ни странно, воспоминания становились все более размытыми, бледнели, а потом и вовсе пропали, превратившись в хранившуюся в шкафу груду бланков с записью партий.
Пропали - но в те минуты, когда он сквозь сгущающийся туман с напряжением вглядывался в давно прошедшие годы, годы его юности, ему открылось, что расчетливость, приземленность помыслов, боязнь риска шевелились, тлели в нем уже тогда. И он неожиданно поймал себя на мысли, что бог знает сколько лет не получал удовольствия от игры. От победы - да, а от игры самой по себе - нет, этого давно, очень давно не было.
Незаметно кончилась зима. Стоял март, с утра небо было нежным, синеватым, прозрачным; потом поднималось солнце, небо заволакивалось белесой пеленой, тускнело и выцветало. Снег стаял в три дня, и по бескрайним асфальтам столицы шальной холодный ветер гонял коричневую песчаную пыль. По вечерам, когда мастер отправлялся в институт, еще подмораживало, но днем в открытую форточку уже врывался волнующий, чуть влажный весенний воздух, несущий в себе предвкушение перемен, и обманчивое предчувствие нового, и надежды на лучшее...
Именно в это время мастер начал замечать, что машина усиливается. Ему, человеку, далекому от мира техники, представлялось будто в машине включились какие-то до поры до времени дремавшие из-за недостатка информации блоки, и эти блоки, разом подвергнув анализу накопившийся за три месяца борьбы в синей комнате материал, наконец-то перековали завязший в девятнадцатом веке искусственный интеллект.
Некоторое время мастер продолжал играть, движимой силой инерции, современно, но по большому шахматному счету чуть поверхностно. Несколько раз это для него плохо кончилось. Тогда он стал действовать предельно внимательно, осторожно, сдержанно - так, как он играл бы в серьезном турнире с опасным, примерно равным по силе соперником. Часа весов склонилась в его сторону - очень ненадолго и в последний раз.
Потом машина заиграла совсем сухо, практично - и дьявольски сильно. Она безошибочно боролась против слабых пешек, охотно меняла фигуры, уповая на свою невесть каким способом обретенную технику, и безошибочно считала варианты. Кроме того, она избегала всякого риска. Мастер с отвращением узнал в игре электронного шахматиста выхолощенное и утрированное отражение своего стиля. Разница была только в том, что машина не ошибалась и ни на секунду не поддавалась эмоциям. Тех соблазнов, которые возникают перед глазами шахматиста и могут увести с избранного пути даже самого стойкого и холодного прагматика, для нее не существовало. Выдержка, терпение у нее были, что называется железные. И чувство неловкости перед партнером ее не тяготило: чуть лучший, даже с минимальным, символическим перевесом эндшпиль машина готова была играть до голых королей.
Словом, перед мастером был вполне сложившийся шахматный монстр, и ужасно было сознавать, что это чудовище, этот Франкенштейн - его, мастера, детище, его зеркальное отражение, более того - тот идеал шахматиста, к которому он всю жизнь стремился и которого не достиг в силу ограниченности своих способностей. Монстр, наделенный изощренным искусственным разумом и худшими пороками заскорузлой, ограниченной, бескрылой человеческой души.
- Скажите, - обратился мастер к помогавшему ему ассистенту, - где конкретно можно будет использовать опыт, приобретенный машиной в ходе нашего эксперимента?
- О, здесь открываются удивительные перспективы! - отвечал ему молодой ассистент-практикант, который, кажется, собирался писать по итогам эксперимента дипломную работу. - Перспективы поистине грандиозные! Мы выбрали из всех видов человеческой деятельности шахматы только потому, что они легче всего поддаются формализации, переводу на язык математических символов. Но теоретически можно использовать машину в науке и... м-мм... даже запустить (так и сказал - запустить!) в сферу искусства, литературы, музыки. Представьте, только на одну минуту представьте себе, мастер, - говорил юный ассистент, и глаза его горели энтузиазмом, - что мы закладываем в машину трагедии Шекспира, переведенные на язык математики, - это сложно, но теоретически, повторяю, возможно - и придаем ей современного писателя, владеющего современным языком, находящегося в курсе современных проблем... ну там энергетический и экологический кризис... рост терроризма... трудовая дисциплина, разводы... Они общаются, и через три месяца машина выдает пьесу на современную тему, актуальную, по-шекспировски талантливую, во всех отношениях выдержанную, проникнутую научным мировоззрением и пониманием задач сегодняшнего дня. Редактору остается только слегка пройтись по тексту, убирая шероховатости... - и ассистент сглотнул слюну.
- О, господи! - простонал мастер, живо представив себе Шекспира, попавшего на выучку к средней руки литератору. - О, господи...
Поздним вечером, когда потоки людей, выбрасываемые из дверей учреждений к троллейбусным остановкам и станциям метро, уже схлынули, мастер не спеша шел вниз по улице Горького. Неприятные, тревожные мысли лезли ему в голову. Он, именно он, заразил машину, рожденную под знаком светлого гения Крашеницкого, унылым, убогим, серым практицизмом! Подумать только, Крашеницкий, человек, который жил шахматами в буквальном смысле этого слова и для которого результат партии решал, будет ли он ужинать сегодня и обедать завтра, фантазировал, творил, парИл, - а они, нынешние, и в частности он сам...
Тут ход его мыслей прервался. К мастеру пристроилась собака, типичная беспородная дворняжка, и некоторое время бежала возле его левой ноги, искательно, но не теряя чувства собственного достоинства заглядывая ему в глаза. У большого гастрономического магазина она отстала. Мастер оглянулся. Собака уже вилась вокруг вышедшей из магазина уборщицы в синем рабочем халате. Видно, ей здесь иногда кое-что перепадало.
... Отчего умер Крашеницкий, спрашивал себя мастер? Историки шахмат предполагают - от недоедания. Мастер думал иначе. Сердце, конечно же сердце. Сколько лет висеть на волоске в каждой партии... Какое сердце это выдержит? Всю жизнь, каждый день. И представилось ему почему-то паутина, и дождевые капли горят в ней, сверкают голубовато-желтыми огнями...
И мастер принял решение.
Теперь они как бы поменялись местами. Уже мастер лез на рожон, атаковал лихо, не считая вариантов, по наитию жертвуя фигуры и пешки. Однажды он даже повторил ходы, сделанные машиной в третьей (или четвертой?) партии матча. И машина расправилась с ним, точно так же, как он см расправился с ней три месяца назад.
Мастер играл так, будто в него вселился мятежный дух Крашеницкого. Но время шло, а он не замечал, что бы его демонстративный романтизм как-то влиял на творческое кредо машины. Она продолжала играть жестко и беспощадно. От нее веяло холодом.
Профессор, как-то зашедший в синюю комнату, бегло просмотрел бланки последних партий.
- Экспериментируете? - спросил он, внимательно взглянув на мастера. Мастер промолчал. - Ну что же, на то и эксперимент. Но все это, по-видимому зря.
- Как зря? - возмутился мастер. - А где же ваша пресловутая обратная связь? Где? - повторил он как можно более ядовито.
- Машина процеживает опыт в соответствии с заложенным в нее порядком приоритетов, - со странной ноткой вины в голосе отвечал профессор.
- А какой установлен порядок приоритетов? - притих мастер.
- На первом месте - успех, победа. Никакие ваши ухищрения, никакие ваши приемы машина не позаимствует, если они не ведут к выигрышу партии. Поглупеть машину вы не заставите. И все же я вам благодарен за то, что вы - тут он поднял листок с записями ходов - нам это доказали. Так что можете снова играть как человек двадцатого века.
Мастер сидел с гримасой тихого страдания на лице.
- Прошу вас, не принимайте этого близко к сердцу, мастер, - c неожиданным сочувствием сказал профессор. - Так ли важно, какие шахматные принципы засели в электронном мозгу? Ведь это всего лишь машина, хотя и весьма совершенная... В шахматы должны играть люди, а не машины. Лично я в этом не сомневаюсь.
И профессор ушел. А мастер снова остался один на один с машиной.
Как он жалел, что ему не отпущено блистательного таланта! Ошеломить машину фейерверком жертв, каскадом комбинаций, разящих промежуточных ходов - и одолеть ее, унизить тот стиль игры и тот способ человеческого мышления, который она с такой готовностью позаимствовала! Заставить ее играть так, что бы ею можно было восхищаться, а не испытывать перед ее мощью чувство почтения, граничащего с отвращением.
И все же мастер не сдавался. Оказалось, в нем дремал комбинационный дар, таился остроумный тактик; оказалось, что он способен играть ярко и интересно, рисковать и не думать о возможном поражении. Но дремал в нем этот талант слишком долго. Даже собрав воедино всю свою изобретательность и все свое воображение, увы, сильно подсохшие за два с половиной десятилетия турнирной практики, одолеть эту чертову машину он не мог. А значит, и не мог заставить ее играть по-другому. Машина - слепок с мастера "со сдержанным темпераментом" - была сильнее, чем одиноко метавшийся по синей комнате поздно рожденный романтик.
...Итак, бульвар зеленел, с треском лопались почки, лезли вверх липкие упругие листочки, проплывали мимо девушки, красивые первой весенней красой. Откуда-то с Кропоткинской тянуло едва уловимым запахом свежего хлеба. Стоя, в расстегнутых плащах, творили свое дело доминошники, раскладывая костяшки на любовно оберегаемой от превратностей жизни, до блеска отполированной фанерке. Дальше, тоже на скамейке, собрав вокруг себя дюжину зрителей, играли в шахматы черноволосый армянин в старомодном темном пальто с квадратными плечами и пожилой очень худой человек со спадающей на лоб серо-седой челкой и папиросой. Это были постоянные посетители бульвара, мастер видел их из года в год на одном и том же месте - и горбоносого Сурена, внешне невозмутимого, даже хмурого, и нервного, изможденного курильщика с желтизной на лице (его имени мастер не знал), и Петеньку, молодого человека лет двадцати пяти, когда-то успевшего, очевидно, позаниматься шахматами серьезно, а теперь находившего отдохновение в игре с изрядно уступавшими ему соперниками.
Протиснувшись между болельщиками, мастер вник в позицию: черные, имевшие короля и двух коней, тщетно пытались заматовать одинокого белого монарха. "Ничья!" - неслось из рядов зрителей, - да ничья же, Сурен!" - и слышались в этих словах оттенки и наивно-утверждающий, и иронический, и надменно - покровительственный... Но тот, кому они были адресованы, не поддавался и, бормоча что-то сквозь зубы, продолжал замысловатые маневры. Наконец, черные смирились с неизбежным, и на доске снова расставили фигуры...
Где-то рядом, за стенами клуба, крутились-вертелись, скрипели жернова полуфиналов первенства Москвы. В далеком Монреале сражались супергроссмейстеры, и шла погоня за лидером, и росло напряжение, и накалялись страсти. Но все это уже не волновало мастера, не будоражило, оставляло странно спокойным. И только чувство, похожее на запоздалую жалость к самому себе, и еще - грустную зависть, какую-то нежную, платоническую зависть, шевельнулось у него в душе. Теперь он знал - никогда, никогда уже не принесут ему шахматы той светлой радости, никогда не зажжется в нем та теплая, живая искра, что таилась в глазах упрямого Сурена, игравшего в сквере со своим неизменным партнером в часы, когда солнце окрашивает в прозрачный бледно-оранжевый цвет листья на деревьях, и землю между длинными предзакатными тенями, и лица проходящих мимо людей. .
.
* Не забывайте, что рассказ опубликован в 1983 году. К тому же, с большой долей вероятности, автор имел в виду рейтинг шахматистов СССР. Что бы экстраполировать ситуацию на сегодняшний день, можете смело добавить мастеру ещё 100 пунктов рейтинга.
** Те кто читал шахматные книги, легко могут догадаться по дальнейшему тексту о каком реальном шахматисте 19-го века идёт речь.
*** Специально для молодых читателей. Вам это может показаться диким, но ЭВМ, в те времена, вполне могла и не иметь дисплея. По сути, обратная связь с машиной происходила через печатающее устройство. Так было... А ещё были перфоленты и перфокарты и "дискеты" размером с ведро. Не смейтесь...

Опубликовано в 64 ШО №1, №2 за 1983 год

Как он на трон взошёл - сумраком покрыто.
И так как юному была такая власть дана,
И знал одни утехи жизни сибарита,
То счёл, что вся подвластная ему страна

С народом лишь всего в его руках игрушка.
Не ведая страданий бедняков.
(Забота о подданных? Смешно. Страна же безделушка.)
(Раздать им проще тумаков.)

Советы мудрых царедворцев отвергая,
Блажная воля юного тирана была его единственным законом.
Не ведая, что Индия страна святая,
Что юному правителю любви пристало, а не поклонов,

Своих сограждан добиваться рьяно,
Стремился он внушить лишь подчиненье.
И в скором времени остался царь (судьба тирана)
Один в дворце своём великолепном с собственною тенью,

С рабами, с жёнами, шутами
Да льстивыми придворными,
Кто деловито обставляются на выездах шатрами
И в трапезах слывут проворными.

И вскоре истомился царь душевной пустотой,
И на него великая печаль безжалостно напала.
В своём дворце он стал как бы чужой,
На троне хмурым восседал и выглядел устало.

Узрев, что царская вина - неведенья злосчастный мрак
А сердце царское злых умыслов к народу не питало,
Брамин мудрейший Сиса, Господний научающий восприняв знак,
Отправился в пустыню, где всё живое изнывало,

В лучах палящих. В тени смоковницы волшебной,
Расцветшей пышно в блаженстве скрытых родниковых вод,
Брамин сто дней и сто ночей провёл, питаясь пищей бедной,
Изыскивая путь спасенья для царственной особы. Вот

Пришло чудесное решенье - брамин явился ко двору,
И стражникам велел пустить его к царю.
И молвил так, - Преславный царь, я небом посланный Гуру.
Пророчества я сообщаю, стихами говорю.
Тебе сейчас принёс игру,
Чтоб овладев игрой, ты исцелился б от тяжкого недуга,
Послушай смысл игры из уст святого друга.

Доска вот перед нами из клеток двух цветов,
По обе стороны два игрока ведут игру,
Расставив каждый в два ряда фигуры - царей, отечества отцов,
Советников, и конников, и воинов простых, как принято в миру,

У каждой же фигуры свои движенья и права.
По очереди двигая свои фигуры здравомысляще,
Стараются партнёры ослабить войско противной стороны - такое вот игрище.
Всё это занимательно, - ответил царь. Придворных научишь тоже. Но сперва

Ответь, как дорого оцениваешь подарок игровой?
Великий царь, изволь заметить, в игре заложен смысл мудрейший
Правитель царствовать не может без советников и войск. Дух боевой
Навеивает над всей игрой. Советники и войны жизнью жертвуют
(ход должен быть сильнейший)

Во имя повелителя державы. Без них бессилен царь, как просто смертный.
Задумался великий царь на малое мгновенье и согласился с ним.
Мыслитель, - приветливо великий молвил царь, - размах моих богатств несметный.
Проси, что хочешь за игру. По-царски щедро заплатим и вознаградим!

Игре же этой нет цены, - последовал ответ брамина, и высказал задачу золотую.
Любую просьбу исполнить я могу, о благороднейший мудрец.
Да будет ведомо, прошу за клетку зёрнышко пшеницы, два за вторую,
Четыре зёрнышка за третью и так бесхитростно продолжим. Заплати и делу славному конец.

Мой житничий гораздо больше даст, - ответил повелитель важно.
Но выполнив расчёт, бригада казначеев мудрых удивилась,
Что за сто лет всё царство не способно собрать столько зерна. Какой брамин отважный!
За голову схватился царь великий, в нём страсть к высоким рассужденьям пробудилась.

Что ж, смертные легки на скорые сужденья, обещанья, - брамин держал учтиво речь.
Уж если за невинную игру нельзя достойно заплатить, то смилуйся великий царь,
Подумай, какова же жертвы достойная цена. Полезны мне уроки наших встреч,
Брамин почтенный. Какую же извлёк читатель мой мораль?

С тех пор в подлунном мире повелось, что книжники и мудрецы поэты
Довольствуются лишь обещанием царей. И это верные приметы
Тех прошлых лет и современных дней. Но впрочем, если говорить по существу,
Они достойны платы, возможности царей превосходящей. Так дело наяву.

И шахматы - гораздо больше, чем игра. Я смею утверждать, в игре мудрейшего брамина
Не только кладезь мудрых поучений для тех времён былинных,
Но также предсказаний дальновидных блестящий дар. Такая вот картина!
Распались царства, возникли новые народы. И в списках летописных, длинных

Игра брамина не исчезла, - утвердилась. Поскольку духа ясного творенье.
Так вспомним, пешка скромная упорно продвигается вперёд,
Достигнув почестей, становится ферзём. Вот в непреклонности вам заверенье!
Талантливый и деятельный своё достигнет и место заслуженно займёт!

А сделав ход, не надо отрекаться. Сперва подумай, а затем и соверши конём прыжок.
Простые пешки построились послушно в первый ряд.
Они - простонародие. Им гибнуть беспощадно предстоит. Таков закон, таков священный рок.
Игра - сценарий повторяющейся драмы. Конец известен. Я вижу, у читателя глаза горят.
Король и все сограждане окажутся в коробке. Вот и завершился финальный акт!

Для новых поколений праздник жизни и свершений - и новой жизни ход беспечный!
И лишь история извечно повторяется во всех деталях, так Господом задумано, не нам судить!
Но самый мудрый вывод: духовных ценностей идейный кладезь долговечный!
Но даже он - игра, всего лишь флёр иллюзий. Но так заманчиво иллюзии творить!
Шишигин Михаил

В самом деле, в некоторых существенных аспектах мужчины настолько резко отличаются от женщин, что порой и вправду задумываешься: а могли ли они произойти от общего предка?
Наиболее поражает различие в силе ума. Оно хорошо известно, но часто ему дают поспешное истолкование.
Обратимся к примеру, который часто приводят. Попробуем всмотреться в него пристальнее, чем это обычно делают. Я имею в виду шахматы.
Бесспорно, что в этом виде умственного соревнования мужчины впереди женщин.
Что бы это значило? Казалось бы, напрашивается вывод, что мужской мозг устроен лучше женского. Но с выводами лучше не торопиться.
Да, конечно, шахматная победа - результат умственной деятельности, только давайте вдумаемся: что это за деятельность? Приводит ли она к появлению каких-нибудь ценностей - культурных или материальных? Нет! Это деятельность ради себя самой, трата интеллекта впустую. Напряжение умственных сил ради решения смехотворной задачи: поставить несколько фигурных деревяшек в некое конечное положение. Короче, это и не деятельность вовсе, а игра.
Может ли мозг, наделенный действительным интеллектом, допустить, чтобы без толку, впустую тратились драгоценные силы ума?
Единственный строгий вывод, который можно сделать из факта преимущества мужчин в шахматах, такой: способности к бессмысленной умственной деятельности у мужчин развиты значительно сильнее, чем у женщин. Говорит ли это об интеллектуальном превосходстве мужчины над женщиной? Ведь если имеются два ведра, и одно из них протекает сильнее, чем другое, то это не значит, что в первом больше воды. Скорее наоборот!
* * *
Поглядим вокруг себя, и мы заметим множество других проявлений специфически мужской склонности растрачивать попусту умственные, вообще жизненные силы и жар души.
Часто ли увидишь женщину, забивающую козла? Велик ли процент женщин в многотысячной ревущей толпе на трибунах стадиона?
Сделав женщину матерью, природа наделила ее и трезвостью рассудка. Двигать фишки, когда на завтра нет обеда? Просиживать юбку у телевизора, имея кучу нестиранного белья?
Женщины защищают и обеспечивают всем необходимым реальную жизнь не потому, что у них на это больше времени, чем у мужчин, и не потому, что у них больше моральных обязательств перед обществом, а в силу естественной причины, заложившей в женский мозг какие-то контролирующие факторы, которые не позволяют ему сбиваться на холостой ход.
Та же здравость рассудка, по-видимому, оберегает женщин от чрезмерности в занятиях чистыми науками, которые, как показал исторический опыт, нередко приносят людям горькие плоды.
И точно так же женщины никогда не станут, например, военачальниками по той простой причине, что эта область деятельности недоступна женскому уму. Или доступна в слабой степени - как шахматы. Ферзь, эта мощная дальнобойная фигура, исполненная жизненных сил, на три головы выше короля, который не способен шагнуть дальше соседнего поля. Но правила игры таковы, что король считается главнее.
И все же я не могу, во всяком случае, на уровне сегодняшних знаний, принять гипотезу дифилетического (иначе говоря, двойного, из двух независимых источников) происхождения человека. Да и кандидатура медведя в качестве предка мужчины кажется мне необоснованной: медведь - довольно беззлобное животное, малину любит...