ВРЕМЯ НЕРЕАЛЬНО

Давай забудем навсегда,
что время есть на свете,
что есть минуты, дни, года,
и старики, и дети.
Пусть нелегко, ох, нелегко
вообразить такое,
зато оставим далеко
мы время непокоя.
Забудем скуку, мой дружок,
недобрых слов бряцанье,
а горе - это хорошо
со знаком отрицанья.
Мы станем жить не суетясь
на этом славном свете.
Под солнцем высыхает грязь,
к пыль уносит ветер.
Неважно, сколько проживем,
что будем есть и пить мы,
а важно, что писать вдвоем
друзьям мы будем письма.
К нам станут приезжать они
кто с кошкой, кто с собакой,
жить, не подсчитывая дни,
и, уезжая, плакать.

1971

А. Дольский

ТАМ, ГДЕ ЮНОСТЬ ЖИВЁТ

Там, где жаворонок - лучший поэт
сочинил на голубом полотне
свой простой, неуловимый куплет
и исчез в вышине,

там, где в просеках толпятся цветы,
молодых стрекоз отправив в полет,
далеко, где пес и травы густы,
моя юность живет.

Она бродит по болотам, по ржи,
и порою глухариных токов
под сосной, раскинув руки, лежит
в том краю родников.
Я вернусь туда, в забытый рассвет.
Спросит Юность - Ты пришел навсегда?
Засмеюсь я и подумаю ~ Нет,
и скажу грустно - Да.

И смолой благоухающий лес,
и дурманом усыпляющих трав
Мою душу заберет у небес
и заткнет за рукав.
Я забуду про друзей и врагов
и стою - пацан - рука у виска,
без понятия веков и богов,
и тоска, тоска и тоска...
Погостить недолгий выделен срок,
и других долгов настанет пора.
Я опять покину этот мирок,
как когда-то с утра.
Там, где летние поля в васильках
бесконечные, как жизнь впереди,
я иду, и словно сойка в силках,
бьется сердце в груди.

1975

А. Дольский

В лицо морозу я гляжу один

В лицо морозу я гляжу один:
Он — никуда, я — ниоткуда,
И всё утюжится, плоится без морщин
Равнины дышащее чудо.

А солнце щурится в крахмальной нищете —
Его прищур спокоен и утешен…
Десятизначные леса — почти что те…
И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.

Осип Мандельштам

Леонид Филатов

Трус

Я торчу в снегу, как зимний колос,
Тоненький, бездумный и больной.
Слышу я, как кто-то воет в голос,
Чувствую, что голос этот – мой.

Знаю, что сейчас кричать не надо,
Но остановиться не могу…
Ох, какой прищур у лейтенанта!
Ах, какое солнце на снегу!

А вчера таким же днём погожим
Я, в друзьях увидевший врагов,
Был убит, расстрелян, укокошен
Пулемётной яростью зрачков.

А солдаты ружья чистят снова,
Будни окаянные кляня,
И опять стреляют, как в живого,
В мёртвого. В убитого. В меня.

Нина Воронель
 

Я буду делать всё, как все…

Я буду делать всё, как все:
Я буду деньги класть в копилку,
Я буду шубу шить к весне
И строки ладить под копирку.

Я буду делать всё, как надо:
Рожать детей, стирать белье, –
И, может, получу награду
За отречение свое.

За то, что я полы мету,
За то, что тру корицу в ступке,
Мои «желаю» и «могу»
Пойдут друг другу на уступки.

Мне будет дан условный знак,
Что не свихнется жизнь внезапно,
И буду я сегодня знать,
Что стану делать послезавтра.

Не захочу чужих мужей
И не сгорю в огне недобром…
И будет мир в моей душе,
И будет дом мой просто домом.

Я не хочу опять вернуться в детство…

Я не хочу опять вернуться в детство
Не потому, что в тучах грозовых
Вершилось историческое действо
В тридцатых, а потом – в сороковых.

Я не хочу опять вернуться в юность
Не потому, что в пятьдесят втором
История испуганно запнулась
О грубо приготовленный погром,

Не потому, что свет шестидесятых
Мне чем-нибудь дороже и милей,
Не потому, что мой земной достаток
Надежно привязал меня к земле.

Я просто не желаю возвращаться
К тому, что не забыто навсегда:
К мучительному ожиданью счастья,
К тревожному неверию в себя,

К разладу между смехом и слезами
И к вечерам, заполненным тоской,
И к первому моменту осознанья
Великой разобщенности людской.

И я боюсь, что той, одной из тыщи,
Дороги не увидит мой двойник,
Что он по возвращеньи не отыщет
Ни бед моих, ни радостей моих.

Сиротское

Сперва мне было не до шуток
На улицах твоих, Москва,
Язык автобусных маршрутов
Был непонятен мне сперва.

Но мне открылся постепенно
Крылатый смысл твоих кривых,
И я в лицо узнала стены,
И пульс мой к скорости привык.

И, настрадавшись до отвала,
Я приняла твои права,
Но неизменно оставалась
Ты мачехой моей, Москва.

Как ни зови, как ни аукай,
Никто не отзовется мне,
И ни в одном из переулков
Мне не зажжется свет в окне.

Меня ни братом, ни сестрою
Не одарила жизнь в Москве:
Лишь с матерью-землей сырою
Сиротство состоит в родстве.

А мне бы только лампу в доме,
Где у стола сидит семья,
Чтоб затянулась на изломе
И на излете жизнь моя.

Запахи детства еще не забыты…

Запахи детства еще не забыты:
Лагерем пахнет в дождливом лесу,
Мокрой подушкою пахнут обиды,
Пахнет детсадом картофельный суп.

Горести детства еще не забыты:
Книжки стремятся к плохому концу,
Щиплется йод на коленках разбитых,
Злые веснушки торчат на носу.

Промахи детства еще не забыты:
Сладкие промахи первой любви,
Горькие промахи самозащиты,
Трудные счеты с другими людьми.

Бродит под окнами близкая старость,
Чертит морщинки смелей и смелей,
Но неотступное детство осталось,
Как часовой, возле двери моей.

Люди привыкли считать меня взрослой,
А для меня, как в забытой игре,
Так же звучат напряженной угрозой
Крики мальчишек в соседнем дворе.

Так же страшусь я их звонкой погони,
Так же поспешен мой след на снегу, –
Будто сквозь все эти долгие годы
С легким портфелем я в школу бегу…

Я тридцать лет живу среди людей…

Я тридцать лет живу среди людей.
Обзавожусь врагами и судьбой.
Я скоро высшей властью овладею,
Неоспоримой властью над собой.

И перед каждым взлетом или спуском,
Пустые сантименты преступя,
Я овладею истинным искусством –
Умением обманывать себя.

Я утаю от сердца дорогое
И прочную основу обрету,
Я за версту учую запах горя
И стороною горе обойду.

Границы памяти я до предела сдвину
И разум на подмогу призову,
Я стану до того неуязвимой,
Что даже смерть свою переживу.

Часы нанизывать, как бусы на шнурок…

Часы нанизывать, как бусы на шнурок,
Так сладко, так спокойно, так утешно…
И не искать подтекста между строк,
И за судьбой не гнаться безуспешно,
Не ведая, что в ярости поспешной,
Противник нажимает на курок.

Часы разбрасывать, как бисер для свиней,
Так сладко, так утешно, так спокойно…
И жизнь свою, не отмечая дней,
Растрачивать беспечно и разбойно,
Не ведая, что будущие войны
Уже предел отмерили на ней.

Часы разменивать, смеясь, по пустякам, –
Не сделать ни одной ошибки крупной,
И постигать премудрость по слогам,
Так трудно для меня, так недоступно,
Что и не стоит в робости преступной
Пытаться русло перекрыть стихам.

Високосный год

В неурожайном, високосном, роковом
Ищу приюта, как бездомная собака,
А за стеной интеллигентный разговор
О самиздате и о музыке до Баха.

А за стеной уже построена шкала
По черным спискам от Христа до Робеспьера,
И несмолкаемо во все колокола
Звонят деревья облетающего сквера.

Ах, в этот черный, високосный, роковой
Заприте дверь свою и окна занавесьте, –
Ведь все равно не догадаться, для кого
Осенний благовест несет благие вести.

Ведь все равно не угадать, что суждено,
Не нарушая связи следственно-причинной:
Пусть хоть разлука – не с разрухой заодно,
Пусть хоть разрыв – но лишь концом, а не кончиной!

Пусть расставанье – не враждой и не войной,
Пусть кровь и око – не за кровь и не за око,
Чтобы земля моя, покинутая мной,
Не поплатилась – справедливо и жестоко!

Но не земля на пепелищах, а зола,
Но для амнистий, видно, время не приспело,
И ловко шьются уголовные дела
По черным спискам от Христа до Робеспьера.

Но тверд расчет у орудийного ствола,
Но раскаляется земная атмосфера…
И несмолкаемо во все колокола
Звонят деревья облетающего сквера…

За горизонт безвестных Индий

За горизонт безвестных Индий
Уплыть с мечтой о чудесах
И мыс Столетий в фордевинде
Пройти на полных парусах!

Так над волной полиловелой
Под скрип расшатанных снастей
Ныряла вместе с каравеллой
Пророчица благих вестей,

Неумолкающая птица,
Но курс был выверен и тверд,
Алмазам тщетным не светиться
Сквозь ночь, отчаянье и норд,

А песнь плыла в безбрежном гаме
К лукавому Васко де Гаме.

Стефан Малларме

Некрасов Н. А. - Родина

И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я;
Где от души моей, довременно растленной,
Так рано отлетел покой благословленный,
И неребяческих желаний и тревог
Огонь томительный до срока сердце жег…
Воспоминания дней юности — известных
Под громким именем роскошных и чудесных, —
Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,
Во всей своей красе проходят предо мной…

Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальной
Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!.
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы…
Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;
Она была горда, упорна и прекрасна,
И всё, что вынести в тебе достало сил,
Предсмертный шепот твой губителю простил!.

И ты, делившая с страдалицей безгласной
И горе и позор ее судьбы ужасной,
Тебя уж также нет, сестра души моей!
Из дома крепостных любовниц и царей
Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила
Тому, которого не знала, не любила…
Но, матери своей печальную судьбу
На свете повторив, лежала ты в гробу
С такой холодною и строгою улыбкой,
Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:
Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, —
А встарь?. Но помню я: здесь что-то всех давило,
Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.
Я к няне убегал… Ах, няня! сколько раз
Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;
При имени ее впадая в умиленье,
Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?.

Ее бессмысленной и вредной доброты
На память мне пришли немногие черты,
И грудь моя полна враждой и злостью новой…
Нет! в юности моей, мятежной и суровой,
Отрадного душе воспоминанья нет;
Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет,
Проклятьем на меня легло неотразимым, —
Всему начало здесь, в краю моем родимом!.

И с отвращением кругом кидая взор,
С отрадой вижу я, что срублен темный бор —
В томящий летний зной защита и прохлада, —
И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,
Понурив голову над высохшим ручьем,
И набок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликованья
Глухой и вечный гул подавленных страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал, и жил…

Год написания: 1846

Уходят люди

Уходят люди, уезжают, исчезают...
Стирает время в памяти черты...
Как будто в старых книгах засыхают
Гербарием засохшие цветы...

Мы провожаем лица до перрона,
Сажаем в поезда без номеров...
И в огоньках последнего вагона
Тускнеют образы затерянных миров...

Уходят люди... оставляя в окнах небо,
В стаканах кем-то недопитый чай...,
Уходят, недосказано... нелепо,
Кто в ад подземный, кто в небесный рай...

Уносят радость... оставляя горе,
Уносят горе в неизведанную даль...
Уходят с грузом долга в договоре,
Оставив в сердце слезы и печаль...

Уходят люди не сказав "до завтра",
Для многих завтра стало как "вчера"...
Как кинолента, как обрывок кадра...
И эхом долгим тянется "Ура-А-А!"

И будет день, и снова солнце будет,
Жизнь не меняется, меняет время нас...
И только время знает и рассудит,
С кем очередь прощаться в этот час...

Константин Куклин

Михаил Светлов

Рабфаковке

Барабана тугой удар
Будит утренние туманы,-
Это скачет Жанна дАрк
К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон
Тушит музыка менуэта,-
Это празднует Трианон
День Марии-Антуанетты.

В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка,-
Ты склонилась, сестры родней,
Над исписанною тетрадкой…

Громкий колокол с гулом труб
Начинают «святое» дело:
Жанна дАрк отдает костру
Молодое тугое тело.

Палача не охватит дрожь
(Кровь людей не меняет цвета),-
Гильотины веселый нож
Ищет шею Антуанетты.

Ночь за звезды ушла, а ты
Не устала,- под переплетом
Так покорно легли листы
Завоеванного зачета.

Ляг, укройся, и сон придет,
Не томися минуты лишней.
Видишь: звезды, сойдя с высот,
По домам разошлись неслышно.

Ветер форточку отворил,
Не задев остального зданья,
Он хотел разглядеть твои
Подошедшие воспоминанья.

Наши девушки, ремешком
Подпоясывая шинели,
С песней падали под ножом,
На высоких кострах горели.

Так же колокол ровно бил,
Затихая у барабана…
В каждом братстве больших могил
Похоронена наша Жанна.

Мягким голосом сон зовет.
Ты откликнулась, ты уснула.
Платье серенькое твое
Неподвижно на спинке стула.

Блок А. А. - Идут часы, и дни, и годы…

Идут часы, и дни, и годы.
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времен…
Там кто-то машет, дразнит светом
(Так зимней ночью, на крыльцо
Тень чья-то глянет силуэтом,
И быстро спрячется лицо).
Вот меч. Он — был. Но он — не нужен.
Кто обессилил руку мне? —
Я помню: мелкий ряд жемчужин
Однажды ночью, при луне,
Больная, жалобная стужа,
И моря снеговая гладь…
Из-под ресниц сверкнувший ужас —
Старинный ужас (дай понять)…
Слова? — Их не было. — Что ж было? —
Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
Звенело, гасло, уходило
И отделялось от земли…
И умерло. А губы пели.
Прошли часы, или года…
(Лишь телеграфные звенели
На черном небе провода…)
И вдруг (как памятно, знакомо!)
Отчетливо, издалека
Раздался голос: Ecce homo!
Меч выпал. Дрогнула рука…
И перевязан шелком душным
(Чтоб кровь не шла из черных жил),
Я был веселым и послушным,
Обезоруженный — служил.
Но час настал. Припоминая,
Я вспомнил: Нет, я не слуга.
Так падай, перевязь цветная!
Хлынь, кровь, и обагри снега!
4 октября 1910

Блок А. А. - Они идут — туманные…

Они идут — туманные
С мерцаньями в глазах.
На них одежды странные,
Вокруг — печаль и страх.
Несут обетования,
Но шаг их мерно-тих.
Ужасные желания
Когда-то были в них.
Они сердца кровавили,
Их слезы запеклись.
Кровавый ток оставили
И улетели в высь.
Теперь идут туманные,
Одежды их белы.
Но чудные, но странные,
Исполненные мглы.
23 июня 1902
Канун Иванова дня

Стихотворение настроения
 

Окончен бал

Окончен бал, погасли свечи,
шум праздника вдали затих…
Пусть говорят, что время лечит –
не надо лекарей таких...

Как пусто

в этом мире

без любви…

Встречать рассвет у дальнего причала.
Быть лишней средь толпы большого бала,
Под маской скрыв порывы чувств своих,
Искать от счастья ключ, что потеряла…
Где обрести спокойствия приют…
От клятв пустых, неискренних признаний,
От паутины липких обещаний,
что, как гарнир, на блюде подают,
приправив щедро горечью страданий…

Как тихо

в этом мире

без любви…

Еще вчера в нем музыка звучала,
Но глупо снова слушать нам сначала
Тот старый и заигранный мотив,
Что нам судьба однажды проиграла…
Безмолвствуя средь будничных страстей
И от бессилья сжав до боли руки,
Просить у Бога милости за муки,
Распятой быть у жизни на кресте,
Увенчанной судьбой венцом разлуки…

Как страшно

в этом мире

без любви…

И все слышны слабее сердца стуки…
Лишь шаг один от встречи до разлуки,
Одно «прощай» и поворот ключа в двери…
Окончен бал. И все затихли звуки.
Холодность душ не скроет блеск одежд,
С лиц равнодушия не скинуть покрывало,
Лишь по щеке слеза сбежит устало
И капелькой несбывшихся надежд
Замрет на дне разбитого бокала…

Ирина Думанская

Стихотворение настроения
 

Я все смогу

Расправит ветер паруса надежды,
Звезда удачи засияет впереди,
И поплыву я к берегам безбрежным
На поиски утраченной любви.

Сквозь параллели незнакомых судеб,
Сквозь тернии невзгод, душевных мук,
Я буду плыть туда, где не осудят
За робкий взгляд и за скрещенье рук.

Пусть за кормой штормит и рвет ненастье,
Людской толпы бушует ураган,
Я буду плыть вперед навстречу счастью,
Бросая вызов людям и богам.

Пусть проклянут меня рукою злою.
Пусть на костре сожгут! Я не боюсь!
Я все отдам, чтоб только быть с тобою,
И от тебя во век не отрекусь!

Где б ни был ты – тебя найти сумею,
На небе, на земле или в раю!
Я все смогу и все преодолею,
Ведь я тебя по-прежнему люблю!

Ирина Думанская

Цветаева М. И. - День августовский тихо таял…

День августовский тихо таял
В вечерней золотой пыли.
Неслись звенящие трамваи,
И люди шли.
Рассеянно, как бы без цели,
Я тихим переулком шла.
И — помнится — тихонько пели
Колокола.
Воображая Вашу позу,
Я все решала по пути:
Не надо — или надо — розу
Вам принести.
И все приготовляла фразу,
Увы, забытую потом. —
И вдруг — совсем нежданно! — сразу! —
Тот самый дом.
Многоэтажный, с видом скуки…
Считаю окна, вот подъезд.
Невольным жестом ищут руки
На шее — крест.
Считаю серые ступени,
Меня ведущие к огню.
Нет времени для размышлений.
Уже звоню.
Я помню точно рокот грома
И две руки свои, как лед.
Я называю Вас. — Он дома,
Сейчас придет.

МЫ ПОРОЙ НЕ ЗАМЕЧАЕМ, КРАСОТЫ ТОЙ ВСЕЙ ЗЕМНОЙ

Мы порой не замечаем, красоты всей той Земной…
Мимо как-то пробегаем, оставляя за собой…
Все прекрасные долины и рассветы вдалеке…
Все те дивные сюжеты, пролетают как во сне…
Ведь куда спешим, не знаем, мчим с тобою по кольцу…
Жизнь вокруг не замечаем, на цветах проспим пыльцу…
Ветра даже не заметим, облаков, как будто нет…
Птиц прекрасных не увидим, не заметим целый свет…
Может нам остановиться и подумать над собой…
Взять и вновь в тот Мир влюбиться, окунуться с головой…
В эту радугу и солнце, в этот дождь и облака…
В те просторы и долины и бескрайние леса…
Мы откроем клад несметный, по-иному заживём…
В этом Мире мы прекрасном вдруг свободу обретём…
По-иному жизнь оценим, в этом космосе большом…
Землю мы свою полюбим, Мир в букет свой соберём…

(из сети)

Верьте в любовь

Виталий Тунников
Пусть болью ранены навылет,
Пусть слёзы капают из глаз,
Пусть Ваше Сердце не остынет -
Любовь воскреснет - дайте шанс.

Любовь залечит Ваши раны,
Души терзанья и Печаль.
Она восполнит Вашу Веру,
Надежду в то, что с милым - Рай.

Топилась печь

Топилась печь. Огонь дрожал во тьме.
Древесные угли чуть-чуть искрились.
Но мысли о зиме, о всей зиме,
каким-то странным образом роились.
Какой печалью нужно обладать,
чтоб вместо парка, что за три квартала,
пейзаж неясный долго вспоминать,
но знать, что больше нет его; не стало.
Да, понимать, что все пришло к концу
тому назад едва ль не за два века, —
но мыслями блуждать в ночном лесу
и все не слышать стука дровосека.
Стоят стволы, стоят кусты в ночи.
Вдали холмы лежат во тьме угрюмо.
Луна горит, как весь огонь в печи,
и жжет стволы. Но только нет в ней шума.

Иосиф Бродский

Цветаева М. И. - Вчера еще в глаза глядел…

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать», — ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Все ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За все, за все меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!

14 июня : 1920

Стихотворение настроения
 

У человека было два лица…
У человека было два лица.
Одно лицо — великого героя.
Глупца, лжеца, скупца и подлеца
напоминало скрытое второе.

И было не понятно до конца,
какое же из них ему роднее,
одно лицо – святого мудреца,
или второе – то, что поглупее.

Каким лицом он дорожит внутри? —
решали рядом ангелы и черти.
Они решили заключить пари:
с каким лицом он встретит время смерти.

И ангелы твердили: он мудрец,
поскольку постоянно с нами связан.
Настаивали черти: он – подлец
и потому гореть в аду обязан.

И ангелы ему стелили путь,
храня от бед, страстей и искушений.
А черти суетились, чтоб столкнуть
его в болото грешных наслаждений.

И человек не мог прожить ни дня
без чувства, что его с пути сбивают,
и что вокруг всегда идёт возня,
и что его как будто разрывают.

Порою, как на крыльях он летел,
порою спотыкался отчего-то,
порою ликовал, порой скорбел
и падал в это липкое болото.

Так жизнь прошла в невидимой борьбе.
Не зря старались ангелы и черти.
И как-то человек сказал себе:
«Я чувствую – настало время смерти.

А у меня, как прежде, два лица.
С каким в потусторонний мир войду я?»
Он сбросил наземь маску мудреца.
Потёрли руки черти, торжествуя.

«Нет смысла быть учёным мудрецом,
познанья не спасли от искушений.
Творенье вовсе не постичь умом
и толку нет бежать от наслаждений!»

И черти стали прославлять творца,
а ангелы застыли в изумленье.
И вдруг лицо скупца и подлеца
упало наземь всем на удивленье.

«Нет смысла быть глупцом и подлецом.
Нет смысла лгать и быть скупым невеждой,
скрывая душу временным лицом,
как будто тело — временной одеждой.

Не плача, не ликуя, не скорбя,
я временные облики снимаю
и открываю вечного себя,
и Господу судьбу мою вручаю».

Чертей сковала судороги боль,
и ангелы услышать не сумели:
«Лишь Бог даёт мне истинную роль
и в вечности, и даже в бренном теле».

Ярослав Климанов

Иван Бунин — Ты чужая, но любишь:



Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.

Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила —
Он не видел лица.

Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движенье
Простоты, красоты!

Будут снова измены…
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.

Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда…
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!